Павел Карлович довольно рассмеялся.

– Как-нибудь решим эту проблему, Тимофей Васильевич, – генерал с чувством разгладил усы. – Сколько до Цицикара осталось?

– Чуть больше двухсот вёрст. Судя по картам двести двадцать три, Ваше превосходительство.

– Дождемся приказа из Благовещенска или Хабаровска и двинемся туда, а то генерал Орлов со своим Хайларским отрядом нас опередит, чего мне не хотелось бы, – произнеся эти слова, Рененнкампф зажмурился, как довольный кот после миски со сметаной.

В Мергенской почтово-телеграфной конторе, где генерал передавал доклад, царил хаос. На полу валялась масса депеш и телеграфной ленты, из аппаратов остался только один, видимо, его не успели увезти, или спрятать куда-то. Из подобранных здесь депеш, многие оказались копиями донесений начальника Айгунского отряда генерала Чжана, и одно из них, адресованное на имя дзяньдзюня или по-нашему генерал-губернатора Шеу, гласило: «Почтеннейший дзяньдзюнь, мы просили у вас в подкрепление две пии, Вы прислали нам только одну. Я занял очень сильную позицию на Хингане и жду атаки русских. Сегодня в том месте, где по расчету должна стать их артиллерия, зарыты четыре фугаса в присутствии офицеров всего отряда, и если русская артиллерия действительно станет на этом месте, то успех, полагаю, будет блестящий».

Когда я зачитал эту депешу Ренненкампфу, тот чертыхнулся по поводу фугасов, и попросил объяснить меня, что такое «пия». Я объяснил, что в подразделениях китайской армии, сформированных по европейскому образцу – это что-то типа нашей пехотной бригады, состоящей из 5 батальонов. Но судя по всему, на перевале нам противостоял китайский корпус, в составе которого восемь батальонов пехоты по пятьсот-шестьсот человек, два эскадрона конницы по двести пятьдесят всадников и 20 орудий.

Порывшись среди других депеш, валявшихся на полу, нашёл ещё одну, отправленную Чжаном после Айгуньского сражения. В ней генерал сообщал, что русские далеко превосходили в своём числе Айгунский гарнизон, который, не имея здесь хорошей позиции, вынужден был отступить к Хингану, оставив в Айгуне только одну пию, которая, задержав русских, дала возможность жителям благополучно выбраться из города.

Чтобы понять, как я прочитал китайские депеши, объясню. Все телеграфные линии в Манчжурии были проведены датским обществом, которое не нашло, конечно, возможным передавать на аппарате сорок тысяч китайских иероглифов, поэтому все телеграммы, поступающие в контору, переводятся на английский язык и в этом виде принимаются аппаратом. При получении их на следующей станции телеграммы вновь переводятся на китайский, и в этом виде уже рассылаются адресатам. В нашем случае переводилось на русский.

Подполковник Ладыженский в отличие от меня знал об этой проблеме, поэтому нашёл для похода аж целых пять телеграфистов-вольноопределяющихся, знающих английский язык и работавших на таких аппаратах. Где нашёл при их дефиците?! Не знаю, но они теперь обеспечивали телеграфную связь от Мергена до Айгуня. Что будет дальше, не знаю, так как весь «запас» телеграфистов уже израсходован на этом пути. Чую, придётся переходить на летучую конную почту «аллюр три креста». Только где казаков и лошадей набрать на эти «почтовые станции».

Отпросившись у Ренненкампфа, тот с начальником штаба увлечённо копался в депешах, вышел посмотреть город, который стоит на берегу реки Нони, при впадении в нее другой небольшой речки, название которой пока осталось неизвестным. На начало этого года, по словам Ладыженского, в Мергене проживало больше пяти тысяч жителей.

По окраинам своим городок напоминал большую манчжурскую деревню, с неправильно расположенными переулками, в середине же пересекался от начала до конца одной большой торговой улицей с изрядным количеством каменных магазинов и складов. Все это было брошено и разграблено. Разграблено ещё до нас китайскими войсками.

Как объяснили оставшиеся в городе жителей, которых осталось не более пары десятков и в основном старики, в Мергене сначала порезвились недели три назад солдаты пехотной пии, шедшей из Цацикара к Айгуну, а доконали город окончательно толпы беглецов из-под Хингана.

Везде по дворам и на улицах валялись разорванные цибики с великолепным цветочным чаем, всевозможная домашняя утварь, обломки мебели, обувь, одежда, куски материи и холста. Вся эта картина оставляла на душе какое-то неопределенное, но тяжелое чувство хаоса, а на безлюдных, как бы вымерших, улицах и дворах, делалось даже жутко. Поймал себя на мысли, что тревожно реагирую на малейший шорох ветра, кладя руку на кобуру с револьвером.

После захвата города, во избежание пьянства среди нижних чинов, в него решили никого не пускать, так как всюду было изобилие самого низкопробного ханшина из риса, имеющего отвратительный запах, который можно было почуять издалека. Достаточно недолго постоять около открытой бочки с этим пойлом, чтобы уже почувствовать признаки опьянения. Кроме своего сильно одурманивающего свойства, этот ханшин имеет еще ту особенность, что употребивший его накануне, становится пьян и на другой день, если выпьет утром хотя бы глоток холодной воды. Понятно, что при таких свойствах этого милого напитка, распространение его в отряде было крайне нежелательно и, хотя в этом отношении были приняты самые строгие меры, к вечеру на биваке, который расположили за городом у реки, точно окажутся пьяные казаки. Эти своего не упустят.

Генерал назначил рядом с городом дневку, которой отряд воспользовался, чтобы организованно запастись мукой, овсом, чаем, сахаром, табаком и всем, что можно было ещё взять в разграбленном городе. Всё собранное, не считая неофициального дувана, было роздано нижним чинам поровну, а мукою нагружен обоз. Мука выдавалась казакам и солдатам по манерке в день на каждого.

Не знаю, как артиллеристы и пулемётная команда, а казаки из неё пекли лепешки на свином сале, и первое время лепешки эти все ели с большим удовольствием. Захваченные на Хинганском перевале бычки и бараны уже подошли к концу, и вход пошли запасы солёного свиного сала, запасённого ещё моим другом – купцом Тарала.

Седьмого августа рано утром пришла телеграмма от генерал-губернатора Гродекова, в которой Николай Иванович уведомлял генерала Рененкампфа, что Государь Император с особым вниманием следит за действиями его отряда. Содержание телеграммы моментально облетело всех. На всех уровнях опять начались разговоры о наградах.

К обеду к городу подошли первые подразделения Сретенского полка, а за ними двигались основные силы отряда и огромный обоз. На совещании было решено, что в Мергене будет оставлен гарнизон из полусотни казаков и сотни человек пехоты. Комендантом назначили младшего офицера Нерчинского полка хорунжего Михалев. На плечи Виктора Кирилловича взвалили охрану всех трофеев, взятых на перевале и в Мергене. Одних только медных пушек больше двадцати набралось. Винтовок, патронов к ним, холодняка. Хватило бы на вооружение пары наших стрелковых батальонов. Не бросать же всё это.

На заре восьмого летучий отряд Ренненкампфа рванул дальше. Шли как на прогулке. Все встреченные по пути селения были пустыми и разграбленными. Делая в сутки по пятьдесят-шестьдесят верст, десятого подошли к небольшому городку Борло-джан, расположенного на реке Немере.

Павел Карлович для рекогносцировки отправил сотню Селевёрстова с приказанием в бой без основных сил не вступать. Но Ромка, как всегда отличился.

– Докладывайте, господин хорунжий, что там случилось?! – скомандовал-спросил Ренненкампф, не скрывая своего раздражения.

– Ваше превосходительство, пройдя насквозь всё селение и никого не встретив, отдал приказ сотне двигаться дальше для поиска переправы через реку. На берегу увидели огромную отару овец и около пяти сотен китайских всадников. Скомандовал атаку, но китайцы боя не приняли, ушли на тот берег. Преследовать их не стали, только постреляли вслед, около тридцати огнём из пулемётов успели ссадить с коней. Отару первая полусотня сейчас гонит к городу. Вторая полусотня охраняет переправу, – закончив доклад, Ромка продолжал тянуться во фрунт.