Морозини допил последний глоток вина и захлопнул папку. Лекция закончилась, как фильм, который обрывается перед самой развязкой. Ванда удивленно смотрела на него.

– А что происходило с обитателями дворца в последние годы? – спросила она.

– Я уже сказал вам, дорогая доктор, я ученый и не могу себе позволить рассказывать фантастические истории или делать сомнительные выводы.

Он поставил папку-регистратор на полку и надел плащ.

– Передайте вашему уважаемому отцу, доктору Виарелли, мой сердечный привет и комплименты по поводу последней публикации о Веронезе. Если вы, уважаемая доктор, сами захотите предпринять исследования о Палаццо Дарио в библиотеке Марчиана или в государственном архиве и вам понадобятся советы опытного историка, я всегда к вашим услугам.

Когда он уходя достал из своего стола кожаную тисненную золотом папку, Ванде на секунду показалось, что его лицо омрачилось, но в следующий же момент он поцеловал ей руку и вышел из кабинета.

«Стоял один из тех чудесных июльских венецианских дней, которые словно созданы для того, чтобы посвятить их прогулке на лодке по живописной венецианской лагуне, когда Фабио делле Фенестрелле открыл окно Палаццо Дарио. Его глаза были того же светло-сапфирового оттенка, что и вода во всемирно известном Большом канале, отражавшем неповторимое венецианское небо. В них скрывалась таинственная сила. Его напомаженные черные короткие волосы поблескивали в свете летнего солнца, как эбеновое дерево. Одет он был в роскошный пурпурный парчовый халат, на нагрудном кармане которого был вышит родовой герб. Фабио вытянулся во весь свой высокий рост и подставил лицо с закрытыми глазами яркому венецианскому солнцу. Затем он подошел к антикварному ночному столику, на котором его ждала чашка дымящегося чая. Он выступал величаво, как адмирал Serenissima.

– Венеция всегда Венеция, – сказал он своей любимой экономке Марии, которая принесла ему свежевыглаженную рубашку.

Он с тоской посмотрел на фотографию в серебряной рамке, которая украшала его ночной столик: на ней был снят Лидо – известный всему миру венецианский курорт, а сам он в окружении своих подруг Анны Фоскари и Марии Вианелло позировал на фоне фешенебельного отеля «Эксцельсиор». Лица обеих красавиц прикрывали огромные соломенные шляпы, на тульях которых развевались шифоновые шарфы. Фабио растянулся у ног своих спутниц на мягком песке. Стройный, изящный, он лежал, как мраморная статуя, с отсутствующим взглядом. Самым выразительным на этом снимке была его гордо вскинутая голова. На самом-то деле его взгляд был устремлен в сторону загорелого юноши, игравшего на гитаре на переднем плане.

Почему именно эта фотография была так дорога ему? Он знал десятки, сотни молодых мужчин с загорелыми телами… И все же… Он, все переживший и познавший, всякий раз заново испытывал глубокое чувство, когда брал это фото, чувство, которое он не мог выразить словами. Сердце его сжималось. В тот день их взгляды встретились, и взгляд загорелого молодого человека, как луч солнца, проник в душу Фабио и засверкал подобно солнечному свету, сверкающему сквозь облака в бухте Св.Марка. Фабио заставил себя очнуться. Пора было заняться антикварными делами, а не любоваться незнакомым прекрасным принцем! Он поставил фотографию на столик.

– Марчеллино уже пришел? – спросил он верную экономку Марию.

– Да, синьор. Он ждет вас в салоне Мохамеда, – ответила она.

Она говорила надтреснутым голосом. Фабио делле Фенестрелле с упреком посмотрел на нее. Сколько раз он просил ее бросить курить?! Из-за своей забывчивости она то и дело повсюду оставляла непотушенные сигареты: на кухне, в библиотеке, в салоне Мохамеда – она прожигала пятна на старинных подоконниках и каминных полках, и вообще было чудом, что Мария еще не сожгла весь палаццо.

Однако Фабио дорожил ею и был счастлив, что унаследовал ее от своего предшественника, потому что он был человеком с изысканным вкусом. Кулинарный талант Марии мог соперничать только с искусством лучших поваров города – стоило Фабио подумать о ее цыпленке в лимонном соусе, у него текли слюнки. К тому же она была не болтлива и являла собой воплощенную деликатность. Поэтому она не рассказала ему о страшном конце его предшественника – американца Роберта Баулдера. Да и что бы он предпринял, расскажи она ему эту историю? Аннулировал бы договор о покупке палаццо? Вряд ли.

Фабио был родом из старинной пьемонтской аристократической семьи. Еще в детстве он мечтал жить в Венеции, жемчужине Адриатики. Его увлечение, торговля картинами эпохи Ренессанса, барокко и рококо, сделало эту мечту осуществимой, а когда он занялся делами, связанными с аукционом старых мастеров в Палаццо Лабио в городе-лагуне, ему встретился странный таинственный человек с горящими глазами, предложивший ему купить Палаццо Дарио. К тому времени Фабио давно тосковал по этому дворцу, в своих фантазиях он бывал его владельцем и проходил не раз по его затемненным коридорам… Не раздумывая, Фабио заключил сделку, и уже через несколько недель дополнил убранство piano nobile великолепными работами Тинторетто и уникальной коллекцией старинных пистолетов, о которой говорил весь город. Погруженный в воспоминания о первых счастливых днях в Палаццо Дарио, Фабио оглядел себя. На нем был кипенно-белый льняной костюм, безупречно завязанный галстук, на ногах розовые бархатные туфли гондольеров. Он бесшумно проследовал по сверкающему паркету в салон Мохамеда, где его ждал маленький толстый человек.

– Дорогой Марчеллино, рад видеть тебя. – Фабио обнял его, как легкий летний бриз.

Человечек слегка покраснел.

– Я принес тебе подарок. – Марчеллино, улыбаясь, протянул ему изящную старинную птичью клетку и с нескрываемым восторгом посмотрел на Фабио. – Хотя что его красота в сравнении с тобой, Фабио!

– Марчеллино, – приветливо сказал Фабио, – ты мне очень дорог, ведь у меня мало настоящих друзей, поэтому я не хочу, чтобы нашу дружбу что-либо омрачило.

– Ты хочешь сказать, что мы можем быть только друзьями? – спросил Марчеллино и его нижняя губа задрожала.

Фабио заметил его волнение, и это тронуло его.

– Дружба зачастую бывает глубже и длится дольше, чем любовь, Марчеллино.

Надежды Марчеллино исчезли при этих словах, как тело утопленника, утянутое на дно мельничным колесом. Он сглотнул и постарался улыбнуться.

– Конечно, ты прав.

Он подошел короткими нервными шажками к окну и устремил взгляд на всемирно известный Большой канал, будто ждал от него совета. Шмыгнув носом, он отвернулся от окна.

– Нужно поторопиться, Фабио. Если туда слетятся другие покупатели или, чего доброго, встрепенутся наследники со всего света, нам уже ничего не достанется.

Фабио делле Фенестрелле улыбнулся. Марчеллино вечно суетился. Всякий раз, когда им предстояло оценивать чье-либо наследство, он боялся, что они опоздают. Вдвоем они торопливо сбежали вниз по мраморным ступеням дворцового причала. Элегантная моторная лодка Фабио «Рива» ждала их. Марчеллино удобно устроился на сиденье бирюзового цвета. Фабио горделиво сел за штурвал и повел «Риву» по всемирно известному Большому каналу. Его взгляд скользил по фешенебельным мраморным дворцам. Его белый льняной костюм был ослепителен в солнечных лучах, и те же лучи таинственно играли в воде всемирно известного Большого канала. Фабио делле Фенестрелле счастливо улыбался. Он и не подозревал, что его благоденствию не суждено продлиться долго.

– Фабио, ты знаешь, что сегодня день рождения графини Фоскари? – спросил Марчеллино. – Мне ни в коем случае нельзя забыть отослать ей букет гардений. Больше всего на свете она любит гардении.

– Пройдоха, сколько стеклянных статуэток ты у нее стащил? А сколько гравюр подменил подделками? Пять? Шесть? – ухмыляясь, спросил Фабио делле Фенестрелле и повернул элегантную лодку в тихий обводной канал.