А бой кипел с неутихающей силой. Отголоски сечи и крики не смолкали ни на мгновенье. Прошло, быть может, полчаса. Хоругви все теснее сжимали кольцо вокруг врага. Вдруг горстка разбойников — десятка два всадников — вырвалась из гибельного круга и вихрем понеслась к холму.

Скача вдоль обрывистого склона, они и впрямь могли добраться до места, где косогор плавно переходил в равнину, и найти спасение в высоких степных травах. Но на пути стояла Бася с тремя драгунами. Перед лицом опасности она воспрянула духом и обрела способность трезво мыслить. А подумав, поняла, что оставаться на месте — значит погибнуть: скачущие во весь опор всадники собьют их и растопчут, изрубят в куски саблями.

Старый драгунский вахмистр, видно, рассудил так же, потому что, схватив Басиного скакуна за поводья, повернул его и крикнул чуть ли не с отчаянием в голосе:

— Вперед, сударыня! Быстрее!

Бася помчалась как ветер, но… одна: трое верных солдат грудью преградили дорогу врагу, чтобы хоть на минуту задержать его и позволить любимой госпоже уйти.

Меж тем за беглецами немедля пустились вдогонку солдаты, разомкнув при этом кольцо, до сих пор плотно охватывавшее разбойников, и те кинулись в образовавшийся разрыв — сперва по двое, по трое, а потом и более многочисленными группами. Большая их часть уже вповалку лежала на земле, но человек пятьдесят все же, включая Азба-бея, сумели выскользнуть и теперь стремглав мчались к холму.

Трое драгун не смогли остановить убегающих: после недолгой схватки они свалились с кульбак, а беглецы, следуя за Басей по пятам, с пологого склона холма дружно повернули в открытую степь. Польские хоругви — и впереди всех липеки — во весь опор летели за ними в какой-нибудь полусотне шагов.

В степи, сплошь изрезанной коварными расселинами и оврагами, всадники растянулись наподобие исполинского змея: голова — Бася, шея — разбойники, тело — Меллехович со своими татарами и драгуны, во главе которых летел объятый страхом Володыёвский, немилосердно пришпоривая коня.

В ту минуту, когда противник вырвался из кольца, пан Михал бился в противоположной стороне, и Меллехович опередил его в погоне. У маленького рыцаря волосы на голове шевелились при мысли, что разбойники могут настичь Басю, что она может растеряться и свернуть прямо к Днестру, что который-нибудь из головорезов может, поравнявшись с ней, достать ее саблей, кинжалом или кистенем. И сердце его замирало от страха за жизнь любимого существа. Почти лежа на загривке лошади, бледный, с стиснутыми зубами, с вихрем ужасных мыслей в голове, он колол своего скакуна шпорами, бил саблей и мчался, как стрепет, собирающийся взлететь. Впереди него мелькали бараньи шапки липеков.

— Господи, сделай так, чтобы Меллехович успел. Под ним добрый конь. Помоги ему, господи! — повторял он с отчаянием в душе.

Но страхи его были напрасны и опасность не столь велика, как казалось влюбленному рыцарю. Ордынцам слишком дорога была собственная шкура, и слишком близко чувствовали они за спиной свою погибель, чтобы преследовать одиночного всадника, даже будь он распрекраснейшей гурией из магометанского рая и будь на нем плащ, сплошь расшитый драгоценными каменьями. Басе, чтоб избавиться от погони, нужно было только, сделав круг, повернуть к Хрептеву: преследователи ни за что бы не поскакали за нею обратно в пасть ко льву, когда впереди была река с камышовыми зарослями, в которых они могли укрыться. Да и липеки на своих горячих конях почти уже их настигали. Басин скакун тоже был много резвей, чем простые косматые бахматики ордынцев, очень выносливые, но не такие быстрые, как лошади благородных кровей. И сама она не только не потеряла присутствия духа, а напротив: лихая ее натура воспрянула и рыцарская кровь вскипела в жилах. Скакун вытянулся, точно лань, ветер свистел в ушах, какое-то упоение напрочь вытеснило из души страх.

«Пусть хоть целый год за мной гонятся — все равно не догонят, — подумала Бася. — Проскачу еще немного, а потом поверну и либо их вперед пропущу, либо — коль не отстанут — приведу прямо под наши сабли».

И тут ей пришло в голову, что, если скачущие за нею разбойники широко рассыпались по степи, то, повернув, она может случайно на кого-нибудь из них наткнуться и схлестнуться в поединке.

— Ого-го! Ну и что! — сказала она, как бы отвечая на эту мысль своей геройской душе. — Михал недаром меня учил — отчего б не рискнуть? А то еще подумают, я со страху наутек пустилась, и другой раз не возьмут в поход, а вдобавок пан Заглоба на смех подымет…

Сказав себе так, она оглянулась на разбойников, но те держались кучею. На поединок рассчитывать не приходилось, однако Басе захотелось непременно на глазах всего войска доказать, что она не удирает вслепую, потеряв голову.

С этой целью, вспомнив, что у нее есть два отличных пистолетика, перед отъездом старательно заряженных самим Михалом, Бася стала замедлять бег, а вернее, сдерживая скакуна, заворачивать его к Хрептеву.

Однако, — о чудо! — завидев это, вся орава разбойников несколько изменила направление и начала забирать влево, к краю взгорья. Бася, подпустив их на полсотни шагов, дважды выстрелила по ближайшим лошадям, а затем, описав круг, во весь опор поскакала в сторону Хрептева.

Но, не успел ее жеребец с быстротою ласточки пронестись и дюжины шагов, перед ней внезапно зачернелась степная балка. Бася, не задумавшись, пришпорила коня, и благородное животное послушно прыгнуло. Но лишь передние его копыта коснулись противоположного края балки; задними конь с минуту судорожно искал опоры на крутом склоне, но земля, еще не схваченная морозом, посыпалась у него из-под ног, и он вместе с Басей полетел в расселину.

К счастью, скакун не придавил всадницы, так как она сумела во время падения выдернуть ноги из стремян и, сколько могла, наклонилась на бок. Упали они на толстый покров мха, точно ворсистый ковер устилающего дно балки, однако встряска была настолько сильна, что Бася лишилась сознания.

Володыёвский ничего не заметил, так как липеки заслоняли от него место происшествия, зато Меллехович, громовым голосом крикнув своим людям, чтобы те, не задерживаясь, преследовали разбойников, сам бросился к балке и сломя голову съехал вниз.

Молниеносно соскочив с седла, он подхватил Басю на руки. Соколиный его взор в одно мгновенье скользнул по ней от макушки до пят, отыскивая следы крови, но тут он увидел мох и понял, что этот ковер уберег от гибели и Басю, и коня.

Приглушенный вопль радости вырвался из его уст.

Бася меж тем тяжело обвисла у него на руках, и тогда он изо всех сил прижал ее к груди, потом побелевшими губами стал целовать ее глаза, потом прильнул устами к ее устам, будто душу выпить из нее хотел; наконец весь мир закружился перед ним в бешеной пляске, и страсть, таившаяся в глубине сердца, как дракон в пещере, вспыхнула с необыкновенной силой.

Но в эту минуту со стороны степи донесся топот множества копыт, который быстро стал приближаться. Множество голосов закричало: «Здесь! В этом овраге! Здесь!»

Меллехович опустил Басю на мох и окликнул подъезжающих:

— Сюда! Сюда давай!

Минутою позже Володыёвский спрыгнул на дне балки, а за ним Заглоба, Мушальский, Ненашинец и еще несколько офицеров.

— Ей ничего не сделалось! — крикнул татарин. — Мох ее спас.

Володыёвский схватил на руки бесчувственную жену, другие бросились искать воду, которой поблизости не оказалось. Заглоба, сжав ладонями Басины виски, кричал:

— Бася! Деточка моя! Баська!

— Ей ничего не сталось! — повторил бледный как мертвец Меллехович.

Между тем Заглоба, хлопнув себя по боку, схватил манерку, плеснул в горсть горелки и принялся растирать Басе виски, а затем поднес фляжку к ее губам и наклонил, что, видно, оказало действие: прежде чем вернулись бегавшие за водой, Бася открыла глаза и, закашлявшись, стала хватать устами воздух — горелка обожгла ей нёбо и глотку. Спустя несколько минут она совершенно пришла в себя.

Володыёвский, не стесняясь присутствием офицеров и солдат, то прижимал жену к груди, то осыпал поцелуями ее руки, приговаривая: