– Я думаю, это мать с младенцем, – сказал Льюис себе под нос.

И действительно, безвкусно одетая молодая женщина на позднем сроке беременности, перетащив двухлетнего ребенка через тротуар, объявила, что она с мужем в настоящее время проживает в Хоум-клос, 3, и что это их дочь, Ева. Да, сказала она, так как хозяин не возражает, они могут войти и осмотреть дом. С удовольствием.

Морс отклонил предложенную чашку чая, и вышел на задний двор. Очевидно, кто-то очень любил работать – по всему участку были видны признаки систематического и недавнего перекапывания; а в небольшом сарае зубцы вил и нижняя половина лопаты были отполированы до серебристой гладкости.

– Я вижу ваш муж увлеченно выращивает свои собственные овощи, – приветливо сказал Морс, вытирая ботинки на коврике перед задней дверью.

Она кивнула.

– Здесь росла только трава, до того, как мы сюда переехали, но, вы знаете, цены на продукты так растут…

– Похоже, что он проделал двойное вскапывание.

– Оно самое. Тяжело в его возрасте, но он видит в этом единственную возможность создать огород.

Морс, который не отличил бы душистый горошек от кормовых бобов, мудро кивнул, и решил, что может благополучно забыть про сад.

– Не возражаете, если мы по-быстрому осмотримся наверху?

– Нет. Желаю успеха. Мы используем только две спальни – как и люди, которые жили здесь до нас. Но… хорошо, когда их больше, ведь вы никогда не знаете…

Морс взглянул на ее большой живот и спросил себя, сколько спален ей может понадобиться, прежде чем закончится ее детородный возраст.

Комната малышки Евы, самая маленькая из спален, пропахла мочой, и Морс сморщил нос от отвращения, когда быстро нагнулся над половицами. Дюжина «Дональд Даков» на недавно отремонтированных стенах, смотрели издевательски на его бесцельные поиски, и он быстро вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

– Ничего нет и в других комнатах, сэр, – сказал Льюис, присоединяясь к Морсу на узкой площадке, стены которой были окрашены в светло-бежевые тона.

Морс, посмотрел на потолок и присвистнул. Непосредственно над его головой был небольшой прямоугольный люк, примерно 3 на 2,5 фута, окрашенный в нежный цвет, как и остальные части дерева.

– Вы не могли бы принести лестницу? – крикнул Морс вниз.

Через две минуты Льюис просунул голову сквозь пыльные лучи и посветил фонариком вокруг стропил. Местами немного дневного света проникало через щели в черепице, но в целом на удивление большое пространство под крышей, казалось сумрачным и мрачно молчаливым. Льюис, подтянувшись на руках, пролез через люк на чердак, и осторожно зашагал, поводя из стороны в сторону лучом фонаря. Большой сундук располагался между люком и каминной трубой, а когда Льюис открыл крышку и посветил внутрь, там обнаружились несколько книжек, с заплесневелыми обложками, а еще черный, жирный, пузатый паук, сноровисто исчезнувший из зоны досягаемости. Но Льюис не страдал арахнофобией. Быстро убедившись, что сундук был упакован только книгами, он порыскал лучом вокруг кучек остального мусора: вот свернутый «Юнион Джек», цвета которого выглядели полинялыми и несчастными; вот старая раскладушка, вероятно, начала века; и новый унитаз, с полосками клейкой оберточной бумаги; старая щетка для чистки ковров; два рулона желтого изоляционного материала; и большой рулон чего-то еще – конечно? – выступавший поверх жести между балками и углом крыши. Изогнувшись насколько только возможно, и ощупью продвигаясь вперед, Льюис сумел добраться до рулона, где кончиками пальцев ткнулся во что-то мягкое, а его фонарь осветил черную туфлю, торчавшую с одного конца свертка, с носком покрытым слоем серой пыли.

– Ну, что там? – Льюис услышал тихий голос снизу, но ничего не сказал.

Веревка, обвязывавшая сверток, лопнула, когда он потянул за нее, и перед ним развернулась коллекция одежды: брюки, рубашки, белье, носки, обувь и полдюжины галстуков – один из них светло-голубого цвета.

Мрачное лицо Льюиса нарисовалось в затемненном прямоугольнике.

– Вы бы лучше поднялись и взглянули, сэр.

Затем они нашли другой сверток с одеждой, содержавший очень много таких же предметов, что и первый. Но брюки были меньше, как, впрочем, и вся остальная одежда, а две пары обуви выглядели так, будто их мог носить мальчик лет двенадцати. Был также галстук. Только один. Новый галстук, с красными и серыми полосками: галстук, который носили воспитанники общеобразовательной школы «Роджер Бэкон»

Очень многие из постепенно собиравшихся прихожан были старыми девами от пятидесяти до шестидесяти лет, некоторые оглядывались с любопытством на двух незнакомцев, которые сидели на заднем ряду центральных скамеек рядом с пустым местом, предназначенным для церковного старосты. Льюис и выглядел, и чувствовал себя необыкновенно скованно, в то время как Морс принялся осматриваться вокруг с мягкой уверенностью.

– Мы делаем то же, что и все делают, понимаете? – прошептал Морс, через пять минут после того, как колокола прекратили свой монотонно меланхоличный перезвон.

Хор возглавил процессию, выступившую из ризницы. Она двинулась по проходу главного нефа, сопровождаемая кадильщиком и мальчиком с сосудом для ладана, служителями со светильниками, церемониймейстером и также тремя важными персонажами, одетыми схоже, но не одинаково, последний носил, среди прочего, стихарь, митру и ризу – атрибуты церковной «высшей» службы, насколько Морс уже успел усвоить. В алтарной части, действующие лица разошлись по соответствующим местам с отрепетированной готовностью, и вдруг всё повторилось еще раз. Рут Роулинсон заняла свое место в хоре, как раз под каменным резным ангелом. Служба началась с песнопения сводного хора. В это время церковный служка проскользнул бесшумно на свое место и передал Морсу небольшой листок бумаги с пояснениями к порядку мессы. Начиналась она с гимна: «Iste Confessor – музыка и слова Палестрины»; при этом Морс кивнул с умным видом, прежде чем передать его Льюису.

В перерыве один из важных деятелей временно снял ризу и, вознесшись быстрыми шагами по винтовой лестнице на кафедру, принялся наставлять свою паству об опасностях и глупостях блуда. Но Морс сидел на протяжении проповеди, как тот, к кому увещевания не относятся. Один или два раза он поискал глазами Рут, но всех членов женского пола, теперь заслоняла толстая восьмиугольная колонна. Морс откинулся назад, рассматривая цвета оконных витражей: глубокий красный рубин, дымчато-синий сапфир и яркий изумруд, – его ум продрейфовал назад в детство, когда он и сам пел в хоре…

Льюис, также, хотя и по иным причинам, очень быстро потерял интерес к вопросам блуда. Будучи, в любом случае, из тех, кто редко бросал похотливые взгляды «на жену ближнего своего», он позволил своему уму спокойно пройтись еще раз по делу, и спросил себя, был ли прав Морс, настаивая, что еще один визит на церковную службу наверняка поможет разжечь ассоциации, «чтобы закрутить коктейль из атомов», как Морс изложил это – все, это может означать…

Потребовалось около двадцати минут, чтобы проповедник исчерпал свои антиплотские увещевания; после чего он сошел с кафедры, исчез из поля зрения за экраном со стороны часовни Девы Марии, потом повторно появился, опять облачившись в ризу, в верхней части главного алтаря. Это было сигналом для двух других членов триумвирата подниматься и идти в ногу к алтарю, где они присоединились к своему собрату. Певчие снова обратились к партитуре Палестрины, и после многократного преклонения колен, крещений и поклонов, служба подошла к решающему моменту. «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое», сказал священник, и два его помощника вдруг наклонились к алтарю с идеальной синхронизацией движений и жестов – как если бы эти двое были одним. Да, так же, как если бы двое – один…

И в памяти Морса всплыл случай, когда в детстве он был на шоу в концертном зале с родителями. В одном из номеров женщина танцевала перед огромным зеркалом, и в течение первых нескольких минут он был не в состоянии ничего понять вообще. Она не особенно ловко владела телом, и все же публика, казалось, была в восторге от ее выступления. Только потом он сообразил: перед танцоркой не было никакого зеркала! Отражением в действительности была еще одна женщина, она танцевала, повторяя точно такие же шаги, делая в точности те же жесты, одетая точно в такой же костюм. Были две женщины – не одна. Так? Таким образом, если было двое танцоров, могли быть два священника в ночь, когда был убит Джозефс?