– Возможно, если бы Филипп Лоусон был лысым.

– Сомневаюсь. Будете ли вы лысым, зависит от генов ваших предков.

– Если вы так считаете, сэр.

Льюис все более скептически воспринимал всю эту чепуху с повторяющимися чашами и ризами; во всяком случае, он больше всего хотел оказаться дома. Он встал и откланялся.

Морс остался на месте, указательным пальцем левой руки размазывая маленькие капельки пролитого пива на столе. Как и Льюис, он был далеко не удовлетворен возможными реконструкциями убийства Джозефса. Но одна идея росла и даже крепла в его уме: там должно было быть какое-то сотрудничество. И, вроде было совершенно ясно, что в сотрудничество были вовлечены два брата. Но как? В течение нескольких минут мысли Морса бегали по кругу, как собака за своим хвостом. В тысячный раз он спрашивал себя, с чего он должен начать, и в тысячный раз он говорил себе, что он должен был решить, кто убил Гарри Джозефса. Отлично! Предположим, что это преподобный Лайонел – на том основании, что что-то должно быть поводом к его самоубийству. Но что, если это был не Лайонел, который бросился с башни? Что делать, если это был Филипп, который был убит, а потом сброшен? Да, это было бы очень аккуратно… Но было практически непреодолимое возражение против такой теории. Преподобному пришлось бы одевать тело брата в свою собственную одежду, в собственную черную рясу, в свой белый воротничок – во все. А это в такой короткий промежуток времени после утренней службы было физически невозможно! А вдруг…? Да! Что, если Лайонелу каким-то образом удалось убедить своего брата заранее переодеться? Было ли это возможно? Уф! Конечно, было! Это было не просто возможно – это было в высшей степени вероятно. А почему? Потому что Филипп Лоусон уже делал это раньше. Он согласился нарядиться в облачение брата, чтобы он мог встать у алтаря, пока Джозефса убивают! Несомненно, в первом случае, он был чрезвычайно хорошо вознагражден за свои неприятности. Так почему бы не согласиться на вторую часть маленькой шарады? Конечно, он бы согласился – немного подумав, он бы нарядился и на собственные похороны. Но тогда возникает еще одна, казалось бы, непреодолимая проблема, занявшая место первой: два человека опознали тело, упавшее с башни. Это была реальная проблема, правда? А если бы у миссис Уолш-Аткинс действительно были силы, чтобы тщательно рассмотреть лицо, разбитое и окровавленное, как и все остальные части этого изуродованного тела? А если бы не ее присутствие за пределами церкви, которое было случайностью? А если бы не она, кто еще там был? Тот, кто был готов свидетельствовать о личности – ложной идентичности – трупа: Пол Моррис. И Пол Моррис был впоследствии убит, потому что он слишком много знал, знал конкретно, что преподобный Лайонел Лоусон не только живой ходил по земле, но он и был убийца, чтоб ему провалиться! Двойной убийца. Тройной убийца…

– Вы не могли бы допивать побыстрее, сэр? – сказал хозяин. – К нам часто заглядывают полицейские по воскресеньям.

В тот же день, сразу после восьми часов вечера, мужчина среднего возраста, в белой рубашке с открытым воротом, в ожидании сидел в ярко освещенной, хорошо обставленной комнате. Он развалился на глубоком диване, с обивкой из ситца с красновато-коричневым и белым цветочным узором, и курил длинные сигареты «Бенсон & Хеджес», тупо уставившись в телевизор. Она немного запаздывала сегодня, но он не сомневался, что она придет, потому что нуждалась в нем так же, как он нуждался в ней. Иногда его охватывали подозрения, даже больше того. Бутылка «бордо», уже открытая, и два бокала стояли на журнальном столике рядом с ним, а через полуоткрытую дверь спальни он видел белую простынь, выглядывавшую из-под подушек.

Давай же девчонка!

Было начало девятого, когда ключ (у нее был ключ – она его, конечно, сделала) осторожно царапнулся в замке, и она вошла. Несмотря на дождь, все еще моросивший на улице, ее бледно-голубой плащ казался почти сухим, и когда он соскользнул с ее с плеч, она перегнула его аккуратно по талии и положила на спинку кресла. Блуза из белого хлопка обтягивала ее груди, и плотно облегающая черная юбка подчеркивала линию крутых бедер. Она ничего не говорила некоторое время; просто смотрела на него, ее глаза не отражали ни привязанности, ни радости – в них просто плескалась животная чувственность. Она пересекла комнату и встала перед ним – провокационно.

– Ты говорил мне, что собираешься бросить курить.

– Садись и прекрати причитать, женщина. Боже! Ты заставляешь меня чувствовать твою сексуальность в этом наряде.

Женщина сделала именно так, как ей сказали, почти также беспрекословно она делала все, о чем он просил ее; почти также она подчинялась бесцеремонной грубости его команд. Не было никаких нежных слов предварительной любовной игры с обеих сторон. Когда она села рядом с ним, он налил два полных бокала вина, и почувствовал, как ее нога в черном чулке (хорошая девочка – ​​напомнила она себе!) прижалась к его ноге. В каком-то заторможенном состоянии, она, чокнувшись с ним бокалом, выпила и откинулась на диван.

– Смотрел телик всю ночь? – Ее вопрос прозвучал как обычно не заинтересованно.

– Я вернулся в полседьмого.

Она повернулась, чтобы посмотреть на него в первый раз.

– Дурак, ты не должен был выходить. Особенно по воскресеньям. Ты что не понимаешь?..

– Успокойся, женщина! Я не дурак, и ты это знаешь. Никто не видит, как я выскальзываю отсюда. А что, если и увидит? Никто не сможет сейчас меня узнать.

Он перегнулся через нее, и его пальцы ловко расстегнули верхнюю пуговицу ее блузки. А потом следующую.

Как всегда, с этим человеком женщина испытывала любопытную смесь отвращения и притяжения – навязчивая комбинация! Будучи до недавнего времени девственницей, она только начинала осознавать себя как физический объект, осознавать силу своего тела. Она откинулась пассивно, пока он ласкал ее далеко за пределами точек, которые и раньше были приятны или допустимы; она казалась почти загипнотизированной, когда он поднял ее с дивана и понес в спальню.

Их совокупление не было исключительно запоминающимся – конечно, она была не в восторге; но оно было удовлетворительным. Все было, как обычно. Также, как обычно, женщина теперь лежала, молча, чувствуя душевное унижение. Это не только ее тело было обнажено, но и ее душа, – тоже; и инстинктивно она подтянула верхнюю часть простыни к подбородку и молилась, чтобы, по крайней мере, какое-то время, он держал и руки и глаза подальше от нее. Как она презирала его! Тем не менее, не в половину, даже не в четверть настолько, насколько она научилась презирать себя.

Это нужно прекратить. Она ненавидела этого человека, и ту силу, которая давала ему власть над ней, – и все же она нуждалась в нем, ей была необходима крепкая мужественность его тела. То, как он держал себя прекрасно подходит… но, то, что не было… не было ничего удивительного…не очень… на самом деле не…

Наконец, она заснула.

Он заговорил с ней, когда она стояла у двери, плащ был свободно наброшен на ее плечи.

– В то же время в среду?

Унижение опять, и даже в еще большой степени, навалилось на нее, и ее губы дрогнули, когда она ответила.

– Нам нужно остановиться! Ты знаешь это!

– Остановиться? – Его рот скривился в тщеславной насмешке. – Ты не сможешь остановиться. Ты знаешь это также хорошо, как и я.

– Я могу перестать видеться с тобой, когда захочу, и не существует ничего, что ты или кто-то…

– Не существует? Ты в этом увязла также глубоко, как и я – никогда не забывай об этом!

Она покачала головой, почти затравленно.

– Ты сказал, что уедешь. Ты обещал!

– И я уеду. Я уеду, теперь уже очень скоро, моя девочка, это правда. Но пока я не уехал, я буду продолжать видеться с тобой – поняла? Мы будем видеться с тобой, когда я хочу, и так часто, как я хочу. И не говори мне, что ты не придешь, потому что ты это сделаешь! И ты знаешь это.