Зыбельт ничего не ответил. Добродушие гостеприимного хозяина исчезло бесследно вместе с иронической улыбкой. Сжатые губы и впившиеся в подлокотники кресла руки свидетельствовали о том, что Зыбельт с трудом сдерживает свои чувства.

— Вы и сейчас продолжаете утверждать, что инструкция, которую я прочитал, была предназначена не вам? Что, в таком случае, означает этот шифр, адреса «почтовых ящиков», схема связи?

— Ну... я, конечно, объясню вам... — сказал Зыбельт слегка дрожащим голосом. — Но зачем же так сразу: шпион, измена! Просто в некоторых ситуациях знакомые оказывают друг другу небольшие услуги.

— Даже такие услуги, как убийство?

— О чем вы говорите?

— О взрыве в Верхославицах, во время которого погибло два человека, а также о неожиданной смерти вашего друга, Збигнева Вольского.

— Взрыв — это дело рук Вольского. Он хотел любой ценой отомстить Гоитарскому. А при чем тут я?

— Вы дали ему авторучку, такую же, как вот эти, — сказал Бежан.

— Это рекламные сувениры. Несколько штук мне подарили, когда я был за границей. Вольский попросил — я и дал. Обычная любезность.

Бежан молча взял одну авторучку, присел рядом с Зыбельтом и сделал движение рукой, как будто хотел раскрутить ее. Раздался крик Зыбельта:

— Положите! Это бомба!

— Значит, вы все-таки знаете, как она действует. Это было заранее обдуманное убийство. И не единственное, — продолжал Бежан. — Двадцать седьмого сентября, находясь в служебной командировке в Лодзи, вы на своем «фольксвагене» поехали в тюрьму и, предъявив фальшивый паспорт, оставили для Зелиньского передачу с продуктами и зубной пастой, такой же, как и эта, лежащая на столе. Вы убили Зелиньского.

— Но простите! — оскорбился Зыбельт. — Я его не убивал. Я был тогда в тюрьме, это правда, по просьбе моих заграничных знакомых. Я передал для Зелиньского, как они и просили, продукты и зубную пасту. Именно ту, которой он пользовался всегда. А эти, — он показал на тюбики, лежащие на столе, — я должен был систематически передавать ему в дальнейшем. Паспорт? Ну что ж, он был приготовлен на случай, если мне будет неприлично показаться где-то под собственным именем. А как это выглядит по-вашему: заместитель директора серьезного учреждения вдруг лично навещает заключенного, да еще и передачу привозит...

— Я понимаю вашу заботу о собственной репутации, — в голосе Бежана прозвучала ирония, — и о заключенном, о состоянии его зубов...

— У этой пасты очень приятный вкус...

Бежан ничего не ответил, встал и с тюбиком в руках исчез в дверях ванной. Через минуту он вернулся в комнату. В одной руке у него была зубная щетка с белеющей полоской пасты, в другой — стакан с водой.

— Если эта паста так хороша, то, будьте добры, почистите ею зубы, — сказал он, подходя к задержанному. — Пожалуйста, почистите ею зубы, — повторил Бежан, подходя все ближе.

Зыбельт в ужасе прижался к спинке кресла, вскинул руки:

— Нет, не хочу! — вскрикнул он.

— Если вы считаете, что паста безвредна, чего же вы так испугались!

— Это смерть, — прошептал Зыбельт и замолк. Потом вскочил, прижался к стене, закрыв лицо руками. Вдруг уронил их, с трудом добрел до кресла и упал в него.

— Кто и когда завербовал вас для работы на разведку Гелена? — Бежан был уверен, что теперь он скажет все, — и жестом приказал записывать показания Зыбельта в протокол.

— Это было несколько лет назад. Я поехал за границу. Мой дядя, Шимон Драбович, взял меня с собой. Никто не знал о том, что мы родственники. Я бывал среди его заграничных друзей и знакомых. Они часто помогали мне. Дорогие подарки, деньги — я был им нужен.

Потом я подписал обязательство, что в случае нужды помогу им. Вернувшись в Польшу, благодаря связям дяди я получил работу в Управлении. Быстро приспособился к новому окружению, успешно продвигался по службе. И ждал сигнала. Я помнил слова дяди: «Ты сделаешь все, что они потребуют. А потом они сделают все, чтобы ты не пожалел о своем выборе».

Когда дядя выехал из страны, все кричали: «Предатель!» А он не был предателем, он только временно жил в Польше. А потом вернулся к своим, к тем, на кого работал...

Через пару месяцев ко мне явился немецкий предприниматель, приехавший в Польшу с деловым визитом. Фамилию я у него не спрашивал. Он знал пароль. Этот человек передал мне шифр, список «почтовых ящиков», эти авторучки, зубную пасту, паспорт на имя Шимона Ковальского, назвал специальный канал связи на случай тревоги, обсудил со мной мои задачи.

— Какими были эти задачи?

— В первую очередь следовало ликвидировать агента Зелиньского. Он видел меня в Вене в 1966 году, когда я разговаривал с Шаронем, и мог выдать. Я убедился в этом во время свидания с ним. Он сразу заявил: умирать — так с музыкой и в хорошей компании. Он пытался шантажировать меня.

— А остальные задания?

— Самое главное — занять место Станиша. И по мере возможности внедрять своих людей в Управление.

— Каким образом это должно было происходить?

— Надо было компрометировать тех людей, которых мне не удалось использовать в своих целях. В первую очередь надо было убрать Станиша, Гонтарского, Язвиньского. Сначала Гонтарского и Язвиньского. От этого зависело и другое мое задание: добыть чертежи разведывательной машины УТС-12, модель которой собирали в Центре.

Я разработал подробный план, основанный на давно известном механизме возникновения слухов и мнений. Как начальник отдела кадров, я знал, каковы критерии оценки людей.

Первым шагом, предпринятым для дискредитации Станиша, была поездка в Лодзь, появление в тюрьме в этом клетчатом пальто, на которое все обращали внимание. Я знал, что у Станиша есть точно такое же, он тоже купил его в Вене. Мы похожи ростом и фигурой. Мне также удалось установить, что Станиш знал Зелиньских и иногда встречался с Зелиньской. Я рассчитывал, что все эти детали станут уликами против него и он будет обвинен в отравлении Зелиньского.

Взрыв в Верхославицах должен был дискредитировать Гонтарского и Язвиньского. Вольский, который подложил контейнер со взрывчаткой, ненавидел их так сильно, что, уходя со своего поста, украл часть чертежей. А я нашел эти чертежи в его столе. И с тех пор он был у меня в руках. А потом я узнал, что он наркоман. Я сообщил об этом в Центр и через «почтовый ящик» получил для него рецепты на морфий. Таким образом, я платил ему наркотиками и разжигал в нем ненависть. Идею мести, которую я ему подсунул, он воспринял как свою. Я затребовал планы Центра, тщательно изучил их и продумал все детали. Оставалось лишь дождаться удобного момента. Он наступил тридцатого сентября — когда Станиш принял решение послать Вольского в Центр с документами, необходимыми Гонтарскому и Язвиньскому для подготовки к докладу в Объединении. Вольский должен был ехать с утра.

Я привел его к себе домой, надел на него патронташ, в гнездах которого находились контейнеры с нитроглицерином. Подробно проинструктировал его, какие он должен оставить следы, чтобы подозрение пало на Гонтарского. Вольский поехал в Центр около четырех часов дня. Все произошло именно так, как я рассчитывал.

— Вольский знал о вашей шпионской деятельности?

— Зачем? В этом не было необходимости. Если бы он знал так много, он мог бы выдать меня.

— И поэтому вы дали ему авторучку, — заметил Бежан. — Он не знал, что там внутри?

— Нет. Я только сказал ему, что в авторучке спрятана инструкция. Если случится что-нибудь непредвиденное, он должен отвинтить колпачок.

— На что рассчитывал Вольский?

— Я обещал, что после ареста Гонтарского помогу ему вернуться на прежнее место. И я действительно собирался сделать это. Таким человеком, как Вольский, можно управлять без труда.

— Это была единственная цель вашей деятельности?

— Уничтожение модели задержало бы испытания, а вслед за этим и серийный выпуск, а также давало мне время для того, чтобы раздобыть чертежи. После смерти Вольского я получил приказ отказаться от этой операции и соблюдать осторожность.