В условиях надвигавшейся войны и очевидной неготовности Англии и Франции к договоренности с СССР о совместном отпоре агрессии в Москве было решено принять настойчиво продвигавшееся Германией предложение об улучшении отношений между двумя странами. Причем германские дипломаты не скрывали, что Берлин настроен идти на далекоидущие уступки пожеланиям Советского Союза.

15 августа посол Германии в Москве Шуленбург на встрече с В. М. Молотовым зачитал текст памятной записки, в которой, среди прочего, выражалась мысль о «возможности восстановления доброго взаимного сотрудничества» между двумя странами и ставился вопрос о приезде в этих целях в Москву «на короткое время» министра иностранных дел Германии Риббентропа.

Советская сторона вначале уклонилась от ответа, настаивая на скорейшем подписании с Германией торгово-кредитного соглашения. Такое соглашение было подписано 19 августа. Тем самым, первое условие Москвы для улучшения отношений с немцами было выполнено.

В Берлине же явно торопились с заключением политического соглашения. На то были свои причины. Как явствует из многочисленных документов, в Германии готовились к скорому нападению на Польшу и, соответственно, к войне с Англией и Францией, связанных с Варшавой гарантиями безопасности. Желая избежать войны на два фронта, германское руководство стремилось обезопасить себя на востоке и в этих целях добивалось соглашения с СССР. По оценке директора Института всеобщей истории РАН академика А. О. Чубарьяна, «немецкие представители были слишком заинтересованы в немедленном соглашении с Москвой и были хорошо осведомлены об ее беспокойстве за ситуацию в Восточной Европе и о старых «российских амбициях» в целом. Гитлер и его сподвижники всегда рассматривали Советский Союз как одного из главных стратегических противников. Но ради решения своей основной задачи — нейтрализации России в условиях подготовки войны с Францией и Англией и реализации германских планов в Европе в Берлине, очевидно, считали возможным идти на максимально большие уступки, в том числе и в территориальных вопросах, полагая, что в сравнительно недалеком будущем Германия вернет себе все то, что она отдаст в сферу влияния Советского Союза»[43].

17 августа посол Шуленбург передал в Москве предложение заключить с СССР договор о ненападении сроком на 25 лет, предоставить совместно с СССР гарантии Прибалтийским странам и использовать свое влияние для улучшения отношений СССР с Японией[44].

Москва оказалась перед непростым выбором. К тому времени советское руководство располагало сведениями о плане и сроках нападения Германии на Польшу. Это означало, что германские войска, наступая на Польшу, беспрепятственно вышли бы к советским границам, что усиливало бы непосредственную военную угрозу для СССР. Оказавшись фактически один на один с Германией, Советский Союз был вынужден искать оптимальные пути для обеспечения своей безопасности и принимать соответствующие решения.

В период между 18 и 23 августа немцы настойчиво теребили Москву, добиваясь согласия на приезд Риббентропа для подписания договора. 21 августа Гитлер обратился с личным письмом к Сталину по этому вопросу. После некоторых колебаний, мотивированных желанием несколько оттянуть развитие событий, советская сторона ответила согласием.

Советско-германские переговоры состоялись, и в ночь с 23 на 24 августа между двумя странами был подписан договор о ненападении, известный как пакт Молотова-Риббентропа (по фамилиям подписантов), неотъемлемой частью которого был секретный протокол «о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». Этот документ по определению был призван на какое-то время оградить СССР от войны с Германией. Кроме того, согласно секретному протоколу, Советский Союз в случае войны получал свободу действий в Финляндии, Эстонии, Латвии, Восточной Польше (Западной Белоруссии и Украине) и Бессарабии. В дальнейшем, и это подтвердили последующие события, предполагалось заключить с каждой из упомянутых стран договоры о взаимопомощи с вводом на их территории советских воинских подразделений для защиты их и собственно советских границ.

Фактически это было тайным разделом сфер влияния между СССР и Германией, что в практике того времени было не единичным явлением.

Кстати, до сих пор не утихают споры относительно подлинности секретного протокола. Долгое время сам факт его существования оставался в глубокой тайне. Как отмечалось в выводах Комиссии по правовой и политической оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г. во главе с А. Н. Яковлевым на II Съезде народных депутатов СССР, хотя оригиналы протоколов не найдены ни в советских, ни в зарубежных архивах, «комиссия считает возможным признать, что секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 г. существовал…»[45].

Подписание советско-германского договора вызвало бурную и в целом ожидаемую реакцию за рубежом. В компактном виде, как сформулировал А. О. Чубарьян, она выглядит примерно так: «беспокойство в Лондоне и Париже, брожение и тревога в балканских, восточноевропейских и прибалтийских столицах, негативное восприятие среди европейской, да и всей мировой общественности, непонимание и растерянность в коммунистических партиях, которые в течение многих лет считали своей главной задачей борьбу с фашизмом»[46].

Споры и суждения противоречивого характера не утихают и по сию пору. Это и неудивительно. Пакт был неординарным и неоднозначным демаршем.

Это был компромисс. Каждая из сторон извлекла из него как выгоды, так и потери.

Определенный моральный ущерб для СССР заключался в том, что в условиях засилья идеологической пропаганды трудно было объяснить советской, да и мировой общественности, чем был вызван такой довольно неожиданный поворот.

Наиболее существенно то, что Советский Союз, натолкнувшись на неприятие Западом усилий по организации коллективного отпора агрессии и оказавшись один на один с гитлеровской Германией, по сути, сделал оптимальный выбор. Из соображений безопасности Москва пошла на этот шаг. Он был призван отсрочить неизбежное столкновение с нацистским рейхом и дать возможность лучше подготовиться к этой схватке. Прагматизм в данном случае одержал верх над идеологическими колебаниями. К тому же аналогичного рода пакты с Германией уже имелись у Англии и Франций.

Советско-германский договор нельзя рассматривать вне исторического контекста, а тем более выдергивать его из этого контекста в спекулятивных целях — такой подход лишь порождает искаженные представления, в т. ч. и об этом документе.

У Москвы были все основания не верить в поддержку западных держав в случае, если бы Советский Союз решил самостоятельно противостоять германской агрессии в 1939 г. В пользу этого говорит и последовавшая «странная война» на западном фронте: Франция и Англия, с сентября 1939 г. находившиеся в состоянии войны с Германией, не предпринимали активных боевых действий против нее вплоть до начала германского наступления в мае 1940 г. Между тем войну можно было локализовать в самом начале, если бы 110 англо-французских дивизий, дислоцированных на западной границе Германии, выступили против 23 противостоящих им немецких дивизий[47].

Факт остается фактом: договор позволил СССР выиграть около двух лет для укрепления обороноспособности и подготовки к неизбежному вооруженному столкновению с Германией (другой вопрос, вызывающий споры, — насколько эффективно это время было использовано), западная граница СССР была отодвинута в среднем на 300 км, западные районы Украины и Белоруссии были объединены с остальной частью этих республик. Кроме того, договор вызвал определенные трения между Германией и Японией как раз в тот период, когда советские войска вели бои против японцев на реке Халхин-Гол. Все это уже в годы Великой Отечественной войны способствовало тому, что СССР избежал гибельной для себя войны на два фронта.