Вынужденный характер пакта 1939 г. признавал и такой маститый и не склонный к симпатиям по отношению к нашей стране политик, как У. Черчилль, который отмечал в своих мемуарах: «Если у них (у русских. — А. Д.) политика и была холодной и расчетливой, то она была в тот момент в высокой степени реалистичной»[48].

Советско-германский договор 1939 г. стал, безусловно, крупной вехой в развитии обстановки в Европе в предвоенный период. Он знаменовал собой, по определению академика А. О. Чубарьяна, «резкий и кардинальный поворот во всей советской внешнеполитической стратегии»[49]. Ставка Москвы на создание системы коллективного отпора агрессии уступила место линии на поиск договоренностей с Германией в расчете отсрочить столкновение с Третьим рейхом, лучше подготовиться к этой схватке. Это изменение предполагало и определенные кадровые перемены. В этой связи смена знаковых фигур во главе советской внешней политики в мае 1939 г., когда на пост наркома вместо ушедшего в отставку М. М. Литвинова был назначен В. М. Молотов, возможно, не была простой случайностью или совпадением.

В дискуссиях по поводу советско-германского договора 1939 г. встречаются и попытки провести исторические параллели с более далеким прошлым. Пакт 1939 г., например, сопоставляют с тильзитским мирным соглашением Александра I с Наполеоном, заключенным в 1807 г. в схожих исторических условиях, за несколько лет до вторжения Наполеона в Россию, находя определенную аналогию мотивов соответствующих действий руководителей России. Причем и в 1807 г., и уж, во всяком случае, в 1939 г. для России речь не шла об установлении союзнических отношений с партнером по договору, а о позиции строгого нейтралитета с целью выигрыша времени. Руководство СССР неукоснительно придерживалось этой линии.

На этот важный аспект договора обращает внимание израильский исследователь темы пакта Г. Городецкий в книге «Роковой самообман. Сталин и нападение Германии на Советский Союз». «Строгий нейтралитет, — пишет он, — вместо обязательств перед Германией — вот в чем Сталин видел главное достижение пакта Молотова-Риббентропа. Будучи вынужден подписать пакт, Сталин, очевидно, решил извлечь из него все, что только можно. Он стремился компенсировать обиды, нанесенные России, по его мнению, не только на Версальской мирной конференции и в межвоенный период, но и в XIX веке, во время борьбы за господство в Европе. Сталин не рассчитывал, что Германия и Англия обескровят друг друга, воюя между собой, но, конечно, надеялся, что изрядное количество перьев они потеряют. Составляя собственную повестку для мирной конференции, он думал, что получил достаточно долгую передышку для повышения боеготовности Красной армии, в которой нуждался как в противовесе, чтобы иметь возможность торговаться на ожидаемых переговорах. Его политика была направлена исключительно на соблюдение государственных интересов Советского Союза, как он их понимал»[50].

Как явствует из вышеизложенного, советско-германский договор с учетом сложившейся обстановки был вынужденным шагом, продиктованным прежде всего интересами безопасности страны. Он имел в условиях предвоенного времени немаловажное практическое значение для Советского Союза.

Столь же очевидно и другое: советско-германский пакт 1939 г. не был и ни в коей мере не может рассматриваться как причина или некий «сигнал» к началу Второй мировой войны. Скорее это относится к политике «умиротворения» ряда европейских держав, прежде всего Англии и Франции, которые вместо отпора готовящейся гитлеровской агрессии стремились лишь повернуть ее на восток. В значительной мере именно в силу несостоятельности и идеологической зашоренности этих и некоторых других европейских стран, мир и оказался втянутым в пекло беспрецедентного по масштабам и жестокости военного конфликта. При этом причины конфликта в своей основе намного сложнее и глубже.

Мюнхенский сговор — яркий пример того, как попрание норм морали и нравственности в политике, практика двойных стандартов в отношениях между государствами, прямое потворство агрессору приводят к разрушительным последствиям для международного мира, ставят на грань выживания европейскую, да и, в целом, человеческую цивилизацию. Анализ предвоенной ситуации в Европе, включая Мюнхен и его последствия, как представляется, убедительно свидетельствует: эффективно обеспечить безопасность в региональном и мировом масштабах можно только коллективными усилиями. Нельзя достичь надежной безопасности одних за счет других. В 1938–1939 гг. Англия и Франция познали это на собственном примере.

Применительно к дню сегодняшнему печальный опыт Мюнхена и последующих событий красноречиво подтверждает безотлагательную необходимость формирования такой международной архитектуры, которая на деле обеспечивала бы максимально надежную и равную безопасность для всех, покоилась бы на прочной основе международной законности и коллективных усилиях государств по выстраиванию эффективных механизмов реагирования на угрозы и вызовы европейской стабильности. Именно в этом заключается суть инициативы Президента России Д. А. Медведева о разработке Договора о европейской безопасности, отвечающего насущным потребностям нынешних межгосударственных отношений на евроатлантическом пространстве.

Как сам советско-германский договор 1939 г., так и дополнительный протокол не противоречили тогдашней международной практике и ничем не отличались от аналогичных документов того времени. К тому же для ряда восточноевропейских народов (Украина, Белоруссия, Литва, Латвия, Молдавия) пакт в исторической перспективе имел и немалое практическое значение, способствуя утверждению национальных государств в конце XX века в их нынешних границах.

Опыт истории учит: между предвоенным прошлым и настоящим имеются очевидные аналогии, включая вывод о том, что источником войны всегда служит политика глобального господства, находящая свое выражение, в т. ч. в линии на дестабилизацию и разобщение противостоящих сил. Именно под этим углом и в более широком историческом контексте, исключающем выборочный подход к событиям, и надо рассматривать факты предвоенной истории.

Зная, чем кончились события 1939 г., авторы 90-х гг. рисовали картину советско-германского сближения в виде прямой линии к известному финалу — пакту и войне. При таком упрощенном взгляде несложно реконструировать мотивы Сталина, который уверенными шагами шел к пакту. Зачем? При схематическом подходе, типичном для публицистики и примыкающих к ней историков, ответ зависит не от событий 1939 г., а от вашего «понимания» характера сталинского режима. Если Сталин — тоталитарное чудовище, значит — мечтал о дружбе с другим тоталитарным чудовищем и был рад шансу преодолеть разногласия с Гитлером. Если полагаете, что Сталин — гениальный строитель и защитник советской державы, значит — выбрал оптимальный путь защиты безопасности страны. Если Сталин возродил Российскую империю под красным флагом, значит — мечтал вернуть земли империи, потерянные большевиками. Подобные объяснения, как и большинство мифологических конструкций, не нуждаются в доказательстве, не восприимчивы к критике и содержат в себе частицу реальности — ровно такую, чтобы противоречивость жизни не помешала целостности мифа. Они являются потусторонними в отношении международной ситуации 1939 г. В исторической реальности работают более «земные» объяснения, относящиеся к СССР в той же степени, как и к другим государствам, которые были вынуждены бороться за выживание в условиях мирового кризиса и экспансии Германии, Италии и Японии.

После Мюнхенского сговора СССР оказался в изоляции с перспективой превратиться в «европейский Китай» — обширное поле германской экспансии, поощряемой Западом не столько из-за враждебности к идеологии ВКП(б), сколько из-за необходимости направить Гитлера подальше от собственных границ, выделить Германии кусок мира, «достойный цивилизованной страны».