Эмоциональный (но не международно-правовой) характер носят обвинения Советского Союза в том, что своими действиями он, начиная с августа 1939 г. (от пакта Молотова-Риббентропа), как бы прямо провоцировал агрессора, поэтому несет ответственность за развязывание Второй мировой войны на равных основаниях с гитлеровской Германией.

Берлин готовил войну против Польши, не связывая это с позицией СССР. Как было установлено на Нюрнбергском процессе, уже в мае 1939 г. немецкое главнокомандование подготовило окончательный план нападения на эту страну, который А. Гитлер обосновал так: «Не право, а победа! Победителя никто не спросит о праве»[324].

В международном праве действительно существует понятие непрямой или непосредственной ответственности, но, разумеется, она очень конкретизирована, и совсем в другом ключе. «Государство, — пишет Д. Анцилотти, — отвечает (лишь) за действия, которые в соответствии с изложенными правилами, могут быть поставлены ей в вину. Как исключение может возникнуть ситуация, что одно государство должно нести ответственность за действия, поставленные в вину другому государству. В этом случае говорят о непрямой ответственности». По мнению авторитетного юриста «общее правило» состоит в том, что государство — протектор несет ответственность за действия протектората, тому вопрос об ответственности федеративного государства за действия отдельного субъекта этого федеративного государства есть «спорным»[325]. Все! Каждый суверенный субъект международного права есть абсолютно самостоятельный в своих действиях, потому говорить о непосредственной ответственности другого субъекта за такие действия можно лишь оглядываясь на нормы морали, а не права.

Сложные переплетения внешнеполитических, военных и экономических процессов в 1930-е гг. на европейском континенте оставили своеобразный отпечаток на восприятии Латвией, ее властными группировками и обществом, своего места в мире. После утверждения в Германии экспансионистского гитлеровского режима, опиравшегося на человеконенавистническую идеологию и прямое насилие, Латвии предстояло определиться в стратегии и тактике отношения к нацистскому Берлину, а также выстраивания связей с соседями, включая СССР, и странами Запада. Утверждение на латвийской земле авторитарного правления с профашистской идеологией оказало ключевое влияние на формирование стереотипов, предпочтений и антипатий официальной Риги к ведущим акторам в мировой политике. Прослеживая «дипломатию кульбитов» и особенности режима, характерные для Латвии в период диктатуры Карлиса Улманиса (1934–1940), можно уяснить закономерности провала противоречивых попыток сохранить нейтралитет и «вождистскую» государственность в условиях начавшейся Второй мировой войны и неизбежного драматического столкновения СССР и Германии.

Приход в январе 1933 года к власти в Германии Гитлера означал образование в центре европейского континента очага военной опасности. Идеология нацистов, их внешнеполитическая доктрина опиралась на представления о расовом превосходстве «арийцев» и требования мировой гегемонии «тысячелетнего рейха». В западных столицах с самого начала недооценивали разрушительный потенциал нацизма и настрой гитлеровского руководства на освобождение Берлина от каких-либо военных ограничений Версаля, хотя лозунги пересмотра территориально-политических последствий Первой мировой войны и вызывали нарастающие опасения у ближних и дальних соседей Третьего рейха.

Активизация нацистов уже в 1933 г. привела к существенным изменениям во внешнеполитических подходах советского руководства, сделавшего ставку на поддержку доктрины коллективной безопасности в Европе. Первым плодом этих усилий стало существенное сближение Москвы и Парижа, ознаменовавшееся заключением 16 ноября 1933 г. советско-французского договора о ненападении. Еще раньше, 3 июля 1933 г., ряд стран, включая СССР, Латвию и Эстонию, подписали специальную конвенцию, в которой была дана четкая дефиниция агрессора. Вместе с тем, активность СССР на международной арене по предотвращению фашистской угрозы зачастую вызывала недоверие и подозрительность в странах Центральной и Восточной Европы, многие из которых продолжали оставаться в плену доктрины «санитарного кордона» против коммунизма.

Всю серьезность ситуации со сменой власти в Германии не понимали и в Риге. Латвийский посол в Берлине Э. Криевиньш 31 января 1933 г. писал главе МИД ЛР К. Зариньшу, что кабинет Гитлера является «новым экспериментом» — и еще неясно, кто больше, а кто меньше имеет повод радоваться. В свою очередь, германский посол в Риге Г. Марциус сообщал своему руководству о том, что латыши опасаются германской угрозы независимости ЛР, хотя антикоммунизм нового правительства Германии вызывает широкое удовлетворение в Латвии[326]. Попытки латвийской дипломатии как можно скорее успокоить общество не увенчались успехом: госсекретарь МИД Германии Б. фон Бюлов отверг идею подписания совместного коммюнике об отношениях двух стран.

В самой Латвии разворачивалось острое неприятие нацистского режима и его первых репрессивных шагов. Следует отметить, что в 1933 г. Латвийская Республика оказалась на авансцене противодействия гитлеризму и фашизму, однако продержалась там совсем недолго.

4 марта 1933 г. 329 граждан Германии, постоянно или временно проживавших в Латвии, с помпой отправившись на специальном поезде из Риги в Тильзит для участия в выборах рейхстага. Левые и центристы в Латвии восприняли этот жест как враждебный демарш, так как балтийские немцы не скрывали своего желания отдать голоса за партию Гитлера. По возвращении 6 марта, когда уже стало известно о триумфальной победе нацистов, на «политических туристов» напала разгневанная толпа, в которой преобладала левая социал-демократическая молодежь. Этот инцидент вызвал злобную реакцию у нацистского руководства.

Лидер латвийских социал-демократов Б. Калниньш от имени своей партии 8 марта выступил в печати с требованием к правительству ЛР «выдворить из Латвии фашистов-гитлеровцев»[327]. 17 марта сейм поддержал предложение о высылке фашиствующих иностранцев, закрытии организаций и печатных органов их местных идейных сторонников. В ответ Германия пригрозила торговым эмбарго и высылкой из рейха латвийских евреев. Кабинет министров ЛР предпочел пойти на уступки и не выполнить антинацистское парламентское решение.

Еще одна тема противостояния возникла после решения германских нацистов о бойкоте еврейских магазинов и предприятий с 1 апреля 1933 г. В ответ латвийские евреи организовали встречную акцию в отношении немецких товаров. Берлин, в свою очередь, нанес удар по латвийской экономике, приостановив импорт масла, составлявший в тот период 51 % от общего объема латвийского экспорта этого продукта[328]. «Масляная война» была свернута в июне 1933 г., когда стало ясно, что официальная Рига не предпримет практических шагов против нацистов.

Даже с учетом нараставшей опасности со стороны гитлеровской Германии Латвия и Эстония ревностно следили за соблюдением формальных аспектов своего суверенитета в случаях, когда международные инициативы исходили от Москвы или с ее подачи. Так, в январе 1934 г. Рига и Таллин отклонили общее предложение Польши и СССР о предоставлении Прибалтийским странам гарантий их безопасности. Стремительный вираж Варшавы в сторону Берлина и заключение с ним 26 января соглашения о «ненападении и взаимопонимании» подтвердил необходимость рассматривать вопросы безопасности в более широком составе участников, а также укреплять двустороннюю договорно-правовую базу.