– Тихо, пан Лукаш, тихо! – осадил его рыцарь постарше с широким подбородком, на котором выделялся грубый шрам. Суркотта этого пана была белой с изображением распластавшего крылья черного ворона с красным глазом. – Не пори горячку. Любое преступление разбирать надобно, и нет разницы – кметь его совершил, либо рыцарь. А тебе, пан Лукаш, не следует вперед старших рыцарей встревать. Сперва на ристалище доблесть докажи.

Рыцарь в суркотте с подковкой вспыхнул, ровно маков цвет – даже кончики ушей покраснели, – и уселся.

– Позвольте мне, панове, – неспешно поднялся пан Стойгнев. Выплюнул ус, закушенный по давней привычке. – Поскольку я этого парня обвинил, мне и речь держать надобно.

– Добро, пан Стойгнев, – согласился Божидар. – Поясни свое обвинение.

– Охотно. Должен сообщить вам, панове рыцари, что был сей молодой человек моим оруженосцем годков эдак пять назад. Усердный паренек и упорный, тут ничего поперек сказать не могу. Но… – Пан Ланцюг пожал плечами. – Бесталанный. Как есть бесталанный.

Словно в ответ на эти слова что-то забурчал пан Тишило. Громко, но невнятно – ничего не разобрать.

– Панове! – слегка возвысил голос Стойгнев. – Известно, дурноезженного коня не переучишь. Пса, привыкшего добычу рвать, проще убить, чем по правилам натаскать. Бойца, ежели для него все едино – что меч, что кочерга, – настоящим рыцарем не сделаешь. Уж поверьте моему опыту. Не один десяток лет молодых воспитываю да из оруженосцев в полноправные рыцари вывожу. Через косорукость этого паренька, – он глянул на Годимира жалостливо. словно на юродивого, – едва жизни не лишились пан Ясек герба Полкороны, пан Крыштоп герба Груган, пан Леська Белоус и я, пан Стойгнев герба Ланцюг из Ломчаевки…

Доброжир поманил пальцем каштеляна. Тот наклонился, едва ли не припал ухом к губам короля. Выслушал, покивал и сказал:

– Не соблаговолит ли пан Стойгнев уточнить, был ли причиной опасности для жизни вышепоименованных панов злой умысел пана Годимира, либо же неосторожность или промашка, по неведению допущенная?

– Да какая там промашка! – сокрушенно воскликнул пан Ланцюг. – Но и не злой умысел, в том я присягнуть перед ликом Господа готов. У нас в Хоробровском королевстве говорят в таких случаях – руки из задницы выросли. Так вот это как раз про Годимира из Чечевичей. А ты попробуй, пан Божидар, дай ему меч в руки. Только мой тебе совет, сам подальше отойди и людей к нему не подпускай. Пускай сам себя увечит. Ни к чему безвинным страдать.

– Значит, покушение на жизнь панов рыцарей по причине неумелого обращения с оружием вышло? – уточнил на всякий случай каштелян.

– Истинно так.

– Добро. Что же дальше приключилось?

– Да ничего не приключилось, пан Божидар! – Стойгнев развел руками. – Прогнал я его. На все четыре стороны. В рыцари Годимир посвящен не был. Да он и сам это вчера признал. Прилюдно.

– Это так, – согласился Божидар. – Что ты можешь в свое оправдание сказать, пан Годимир?

– Ну, что я могу сказать? – Годимир, сам того не замечая, гладил пальцами ножны висящего на поясе меча. – Виновен ли я, что конь мой в сурчину провалился? Ногу сломал, а уж через него пан Белоус и пан Груган с коней слетели. И пан Стойгнев тоже… Служил я верой и правдой, сражался за Усожей с басурманами наравне со всеми, а из-за проклятой сурчины мне вместо рыцарских шпор – пинок под зад. Справедливо ли это? – Он увидел, как скривился Желеслав, и понял – король из Остовца считает, что вполне справедливо. А потому продолжил еще запальчивей: – А я с детства мечтал странствующим рыцарем быть! Справедливость устанавливать, слабых защищать!..

– Без тебя не установят, – мимоходом бросил пан с красноглазым вороном.

– На моем счету волколак имеется! Скольких бы он людей загрыз?

– Да ну! Врешь! – воскликнул пан Лукаш и опять покраснел.

– Подумаешь, кметей жрал! – нарочно погромче выкрикнул мечник Авдей.

– Да ты, мечник островецкий, – повернулся к нему Годимир, – сам хуже волколака! Ввосьмером на одного, оно, конечно, проще, чем один на один, по-честному!

– Что?! – зарычал Авдей приподнимаясь. Его дернул за полу рыжеволосый пан в кольчуге-бирнье, не покрытой ничем, и с замшевым мешочком на шее – видно с мощами или другим каким оберегом.

– Что ты мелешь такое, пан Годимир? – удивился ошмянский каштелян.

– А то, что не далее, как пять дней тому назад, Авдей, безгербовый мечник, со своими дружинниками, при попустительстве короля Желеслава герба Брызглина, ограбил меня на дороге, как обычные лесные молодцы. Увел двух коней и все воинское снаряжение.

– И мула моего не забудь! – выкрикнул Олешек, вскакивая с места. – Мула тоже увели!

Рыцари загомонили, поглядывая то на Желеслава с Авдеем, то на Олешека с Годимиром.

– Я свидетельствую в пользу пана Годимира! – вдруг перекрыл гвалт мощный бас пана Тишило. – Не знаю, каких там он успехов в отрочестве добился, но что у моста через Щару он едва меня не побил, это истинная правда. Так ведь?

– Правильно! – крикнул музыкант. – И я свидетельствую в пользу пана Годимира! Я – шпильман Олешек Острый Язык из Мариенберга! Я присутствовал, когда разбойники из Островца, с королем своим вместе, грабили его. Я видел бой пана Тишило и пана Годимира! Славный бой. Славнее не…

– А ну-ка погоди, мерзавец! – Рыжий рыцарь с оберегом, не заботясь о приличиях, вскочил прямо на стол сапогами. – То-то я гляжу – морда знакомая! Хватайте его, панове! Хватайте!

– Кого? – изумился пан Тишило, а Божидар схватился за голову в полном замешательстве.

– Лазутчика, подсыла, изменничье семя! – Рыжий соскочил со стола и, растопырив руки, кинулся на Олешека.

Годимир, мимо которого бежал охотник за лазутчиками, схватил его за плечо, развернул, крутанул вокруг себя и отбросил в сторону.

– И ты с ним заодно! – Рыжий ударился боком о стол, схватился за меч.

Шпильман стрельнул глазами туда-сюда, понял, что к выходу уже не пробьется – соседи рыжего по столу сноровисто перекрыли пути к отступлению, – и кинул цистру Годимиру:

– Сохрани!

– Что за ярмарку устроили! – рычал Тишило.

На другом «крыле» стола разошедшихся не на шутку рыцарей успокаивал пан Стойгнев.

Божидар, шептавший перед этим что-то своему королю, встал, нависая сразу и над сидящими и над вскочившими рыцарями. Его громкий голос (голос полководца, предводителя многих тысяч, а никак не каштеляна) вознесся к прокопченным балкам залы:

– Тихо, панове! Тихо!!! О приличиях не забывайте! Угомонитесь! Что стряслось, пан Иржи? В чем ты обвиняешь этого человека?

Рыжий Иржи отпустил рукоять меча. Проговорил:

– Я заявляю, панове, что человек этот – подсыл из Загорья, а никакой не шпильман!

– Ложь и подлый оговор! – Олешек дернулся в руках удерживающих его стражников.

– Имей совесть! Взяли твоих сообщников. Всем теперь известно, как ты войта в Костраве подкупил, в Плещец с письмами подметными заявился… Не ожидал меня встретить? – Королевич Иржи шагнул к шпильману, сжимая кулаки.

– Придержи прыть, поморянин! – с угрозой проговорил пан Тишило.

– Да пускай меня обыщет! – Музыкант рванул зипун на груди. – Знать не знаю ни о каких письмах!

– Тихо! – снова выкрикнул пан Божидар. – Его величество говорить будет!

Рыцари заволновались, зашикали друг на друга. Постепенно установилось молчание.

Доброжир поднялся. Впрочем, из-за маленького роста короля разницы не было никакой – хоть стой, хоть сиди. Откашлялся. Потрогал усы. Заговорил. Голос у него оказался не под стать телосложению – сильный и звучный. Даже если бы все продолжали шуметь, перекричал бы без труда. Так что Божидар успокаивал буянов скорее для порядка.

– Панове! Почтенный брат мой Желеслав! Славное рыцарство! – Усталый взгляд ошмянского государя скользил по лицам. Цепко скользил, проникая едва ли не в самую душу. – Причиной нашего собрания явился неблаговидный поступок пана Годимира, который без посвящения выдавал себя за рыцаря. Я выслушал и обвинение, и защиту. В особенности же речь самого пана Годимира из Чечевичей. Вот мое решение. Нельзя за мечту наказывать. И надежду убивать тоже нельзя. Отличится пан Годимир на турнире, получит шпоры вожделенные. Сам посвящу в рыцари. Королевской властью. Нет… Что ж, как говорится, вот Господь, а вот исход. Иди подобру-поздорову, но рыцарем зваться более не смей! Ясно ли тебе, пан Годимир?