– Я уже весьма старый странствующий рыцарь, – отозвался пан Конская Голова. – Жизнью тертый, за излишнюю доверчивость много раз битый.

Олешек хмыкнул, выразительно поглядывая на Годимира, словно хотел сказать – уж кто бы жаловался, – но смолчал.

– Я тех дочек королевских да княжеских нагляделся за свою жизнь… – продолжал пан Тишило. – Не всякая из них защиты требует. Уж поверь мне. Наоборот, от многих, как раз, защита нужна. И Доброжирова Аделия, насколько я наслушался у переправы от торгового люда и странников, не из нежных да томных. Палец в рот не клади – по локоть руку отхватит. Потому рыцари, князья из Поморья да Заречья, даже бароны, говорят, мариенбержские сперва летят, как мухи на мед, а после удирают, очертя голову. А Желеслав? Что Желеслав… У него королевство нищее. Вон, даже торговать ремесленники и то к соседям ездят. А у Доброжира из наследников только Аделия. Улавливаешь, пан Косой Крест, выгоду?

Годимир кивнул – улавливаю, мол. А в душе все равно готов был оспорить слова бело-красного. Какая бы ни была королевна, а идти в жены к Желеславу… Рыцарь аж передернулся. Неизвестную и незнакомую Аделию стало заранее жаль. А вот ненависть к черноусому королю возросла еще больше. Жаль, что королей нельзя на поединок вызвать. Но уж зато Авдея, мечника безгербового, он точно отлупит так, что мало не покажется. Меч бы вернуть… И всех остальных рыцарей, которые ни к селу, ни к городу приперлись ко двору Доброжира, тоже отлупцует. Ишь ты, слетелись… Как там пан Тишило говорил? Как мухи на мед.

Мухи на мед?

И тут Годимир вспомнил свой сон. Отвратительное ощущение беспомощности, жалкое бессилие и страх. Второй подобного рода сон за два дня. Совпадение? Случайность? Вряд ли.

Значит, кто-то или что-то… Нет, скорее все же кто-то – хоть и нелюдь, а все-таки существо живое. Так вот этот кто-то настойчиво пытается проникнуть к нему в сон. Зачем? С какой целью?

Годимир прикрыл глаза, услышав сочувственное: «Устал. Пускай отдохнет» – и задумался.

Готовясь исполнять обет странствующего рыцаря, он прочитал много книг. Разговаривая с Олешеком об аспидах и драконах, словинец не лукавил. «Физиологус» архиепископа Абдониуша и «Монстериум» магистра Родрика, и даже «Естественную историю с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана он проштудировал весьма пристрастно. Но вот в чем беда. Интересовали Годимира драконы и людоеды, выверны и вилохвосты, кикиморы и волколаки. Здесь же было нечто иное, не описанное достославными магистром и архиепископом, не нарисованное Гар-Рашаном. Или, может быть, все же описанное и нарисованное, но проскочившее мимо?

Трудно ответить на этот вопрос. Трудно. Так же трудно, как схватить угря за хвост в мокрой траве. Нужно, прежде всего, ладони о землю потереть, чтобы не выскользнул. А раз так, значит, следует и в размышлениях тем же путем идти. Найти какую-нибудь зацепку, незаметный на первый взгляд знак, и, оттолкнувшись от него, размотать клубок. Но ни единой ниточки из плотно скрученного мотка загадок не торчало. Как Годимир не силился, а перед глазами стоял лишь оскал зеленокожей красавицы. Нет, какая все-таки утонченность черт, соразмерность линий… Любопытно, королевна Аделия хоть вполовину так же обворожительна?

Нет, ну разве так можно! Словинец даже за ногу себя ущипнул. Как можно сравнивать ночной кошмар, невесть откуда свалившийся на его бедную голову, с нуждающейся в защите королевной? В том, что Аделия нуждается в его защите, Годимир уже ни капельки не сомневался. Даже образ Марлены из Стрешина начал стираться из его памяти, постепенно замещаясь пока незнакомым, но, несомненно, прекрасным обликом дочери Доброжира. Кстати, несмотря на слышанные только добрые слова, владыка Ошмян ему уже не нравился, Теперь он рисовался в воображении рыцаря лысым, толстым, с обвисшими щеками. Не король, а ростовщик. Такому наплевать на доблесть и честь. Главное – выгоду получить. С урожая кметей, с торговли мастеровых, с отваги рыцарей, с замужества родной дочки…

– Эй, пан рыцарь! – весело окликнул его Олешек. – Просыпайся! Корчма недалече!

– Вот-вот, – пробасил вдогонку пан Тишило. – Повечеряем, отдохнем, а завтра и на Ошмяны. Так ведь?

Годимир открыл глаза. Повернул голову.

Вдалеке, на расстоянии двух-трех стрелищ, торчал высокий шест с пучком соломы, а рядом – несколько приземистых построек. Со двора, увидев выгодных гостей, мчал вприпрыжку корчмарь, размахивая на ходу руками, как степная дрофа крыльями. Хотя откуда местным уроженцам знать о дрофах?

Рыцарь улыбнулся. И тут же услышал удивленный голос Олешека:

– Ух ты! Еще один.

– А ты думал? – ворчливо отозвался Жит.

– Слыхал я про эти заведения. Их так и зовут – корчма против корчмы, – объяснил пан Тишило. – Люди говорили, очень выгодно здесь останавливаться. Потому как корчмари друг у друга гостей отбить норовят, а с этого постояльцам одна только выгода. Так ведь?

Словинец приподнялся на локте.

По другой бок дороги торчал точно такой же шест, стояли дом, хлев, конюшня и… Короче, все, что полагается.

Оттуда тоже поспешал корчмарь, вытирая на бегу руки передником. Видно, прямо от кухонных забот оторвался.

Гостеприимные хозяева достигли телеги почти одновременно. Правый, худой и сутулый, с изрытым рябинами лицом, кинулся сразу к стремени пана Тишило:

– Я – Андрух, пан рыцарь. Андрух Рябой. Прошу ко мне в корчму. Не пожалеешь!

Второй корчмарь малость промахнулся, шарахнулся в сторону, чтобы не попасть под копыта запряженного в телегу светло-солового конька, поскользнулся на глиняной корочке, покрывшей колею. Упал на колени, ударил кулаком оземь:

– Опять Андрух обошел!

Пан Тишило, добродушно улыбнувшись, бросил ему скойц.

А Ратиш с Баженом уже заводили коней на подворье правой корчмы.

Внутреннее устройство корчмы Андруха почти не отличалось от такого же заведения на всей протяженности тракта от Быткова к Стрешину и снова на юг, к зареченским королевствам. Закопченные стены – ведь, по обыкновению, сельские дома топились по-черному; под потолком тележное колесо, уставленное плошками с топленым салом; скобленные столы, сбитые из досок. В общем, корчма как корчма. Не хуже и не лучше других.

В зале присутствовали грустный худой кметь, молчаливо уткнувшийся носом в кружку с пивом, и двое проезжих купцов, отличающихся от селян более добротной одеждой и сапогами вместо опорок. Судя по стоявшей в теньке телеге, затянутой сверху плотной холстиной, торговцы, как и пропавший Пархим, направлялись в Ошмяны, на турнир. Еще бы! В местном захолустье только на турнире и можно встретить больше десятка человек сразу.

Сутулый Андрух, еще больше сгибаясь, с поклонами завел пана Тишило, Годимира и Олешека в корчму.

– Как я рад, вельможные паны, что вы почтили вниманием меня, убогого. Муками Господа клянусь, не пожалеете…

– Не клянись, сын мой, ибо грех это великий есмь! – сурово провозгласил отец Лукаш, перешагивая порог следом за шпильманом. – Ибо клянущийся прежде всего тешит гордыню свою неумеренную.

Корчмарь склонился так, словно ему по затылку поленом ударили. Забормотал что-то в оправдание.

Иконоборец, истово сотворив знамение, благословил полного раскаяния грешника небрежным жестом и прошагал за единственный пустой стол из трех. Уселся, подобрав полы черного балахона и, сложив руки перед грудью, погрузился в размышления. Или молитву… Это кто как понимает, а спрашивать сурового священнослужителя неловко.

Прочие иконоборцы последовали за предводителем. В общем, вели они себя без малейшей доли стеснения и, похоже, тешили гордыню вовсю. Но кто ж из мирян возьмется вслух осудить монаха? Разве что потом, вечером, за глаза. И то может быть, но не наверняка…

Андрух вздохнул, огляделся по сторонам и принялся сгонять насмерть перепуганного появлением благородных господ кметя. Причем, селянин с перепугу никак не мог уразуметь, чего от него хотят, и только крепче вцеплялся пальцами в глиняную кружку.