– Сама видишь, иногда я нуждаюсь в твоей помощи…

– Плохое место, – принюхалась зеленокожая. – Слишком много крови. Свежей. – Она еще потянула воздух ноздрями, передернулась. – И старой… Тут везде смерть…

– Я думал, ты равнодушна к смертям, раз уж…

– Раз уж неживая?

– Ну да.

– Я не люблю смерть, рыцарь Годимир. Я не люблю свою жизнь – не жизнь. Я не люблю убивать. Без особой нужды. – Последняя фраза прозвучала как скрытая угроза.

Их разговор прервало появление на крыльце испуганной и взъерошенной, словно воробей после грозы, королевны.

– Пан Годимир! Они никак! – Взгляд ее зацепился за непринужденно помахивающую ногой навью, остановился. Рыцарь подумал, что Аделия сейчас лишится чувств в лучших традициях придворных панночек, но королевна оказалась крепче, чем он предполагал. Только ойкнула и застыла.

– Там мои друзья, – пояснил словинец. – Похоже, зачарованные.

– А это кто? – прошипела зеленокожая, напрягаясь, словно для прыжка.

– Эй, полегче! – предупредил ее рыцарь.

– Скучал, говоришь? А девку завел…

– Это не девка! – твердо проговорил Годимир. – Это королевна!

– Да ну?

– Святым Хоробром клянусь! Мы ее к отцу-королю, в Ошмяны, везем.

– В Ош-ш-шмяны… – Вот только что навья была на поленнице, а уже напряженно застыла рядом с Годимиром.

Аделия, сообразив, что дело неладно, юркнула в избу, захлопнув дверь.

– Иш-ш-шь ты… – прошипела неживая. – Прячетс-с-ся.

Она не побежала, как можно было бы предположить, а пошла к избушке легким и, на первый взгляд, неспешным шагом, но Годимиру потребовалось немало прыти, чтобы сравняться с нею.

– Погоди!

Зеленокожая обратила внимания на человека не больше, чем на докучливую муху.

– Постой! – Рыцарь без грубости, но настойчиво попытался схватить ее за плечо.

Небрежным, незаметным движением навья выскользнула из его ладони.

– Девчонка лиш-ш-шняя… – высказалась она, не поворачивая головы. – Королевна не нужна!

– Ты погоди! Погоди! Как не нужна? Кто обещал мне помогать? – Годимир забежал вперед и, раскинув руки, перегородил неживой дорогу. – Постой. Послушай… Да послушай же!

– Что ещ-щ-ще? – Зеленокожая застыла с протянутой рукой. Острые ногти-коготки подрагивали в вершке от горла рыцаря.

– Ты обещала мне помочь?

Молчание. Сопение.

– Я обещал привезти королевну в Ошмяны. Живой и невредимой. Мне это нужно.

Навья прищурилась:

– Зачем?

– Меня посвятят в рыцари.

Острый коготок коснулся кадыка словинца. Осторожно прошел вниз, до ключицы, вонзился. Задержался так.

– Посвятят в рыцари благодаря этой взъерошенной утке?

– Это – королевна Аделия.

– Это. Взъерошенная. Утка.

– Это – королевна. Поверь, ей многое довелось пережить. И совсем недавно она спасла мне жизнь.

– Она?! – Навья едва не подпрыгнула.

– Да. Она, – твердо отвечал Годимир.

– А я?

– Ты тоже, – кивнул рыцарь и про себя добавил: «Ну как маленькая, а утверждает, что несколько сот лет…»

– Послушай, рыцарь Годимир. – Навья холодно прищурилась и оскалила клыки. – Послушай и запомни, кто тебе больше нужен. Сюда идут горные людоеды…

– Откуда…

– Не перебивай! Мохнопятик сказал. Мы с ним общаемся мысленно.

– Помоги разбудить Яроша! – воскликнул Годимир. – Мы будем сражаться!

– Не перебивай! Против дюжины? Вы умрете!

Теперь настал черед словинца рычать. Рычать от бессилия и безысходности. Горные людоеды (они же – горные великаны) – твари еще те. Каждый на две головы выше самого высокого человека, в плечах – аршина по два, руки с легкостью выкорчевывают молодые дубы. Правда, не слишком сообразительны и не отличаются разнообразием боевых навыков. Главное, к чему стремится горный великан в схватке, – сграбастать врага огромными лапищами и раздавить в лепешку. Ну, или расплющить дубиной. Или запустить камешком размером эдак в полскалы. В общем, враг опасный и победа над ним почетна. Один на один Годимир, может быть, и попробовал бы потягаться с людоедом. А так… Против дюжины и вправду никакой надежды выжить, не то что победить. Ярош – еще помощник, куда ни шло. Навья и без оружия стоит троих вооруженных мужчин. Но Олешек и королевна только обуза. Не совладать…

– Ты расстроен, рыцарь Годимир? – ядовито осведомилась зеленокожая. Ах, да! Она же чувствует страх. Страх, растерянность, сожаление…

– Я расстроен, – согласился рыцарь. – Их слишком много, и сражаться я не смогу.

– Я могла бы тебя спрятать.

– Спрятать? Где? То есть… Я хотел сказать: ты спрячешь нас всех? – Годимир подумал немного и добавил: – Пожалуйста.

– Всех? И облезлую курицу?

– Ну, во имя Господа! Почему курицу?

– Потому что мне так хочется.

– Так ты спрячешь нас? Где?

– Тут пещера неподалеку. Если двигаться быстро… – Она мельком взглянула на солнце. – Если двигаться быстро, заполночь будем там.

– Пещера? Не в ней ли живет дракон?

– Дракон? – Навья сморщила носик, свела брови к переносице. – Это такой, с хвостом и крыльями? – И, видя замешательство Годимира, звонко рассмеялась. – Я знаю, кто такой дракон… Сам увидишь.

А пока рыцарь обдумывал ее последнюю фразу, дернула его за рынграф:

– Показывай, где твои музыкант и разбойник.

Долгий путь по гребню холма Годимир запомнил мало. Попросту некогда было глазеть по сторонам, впитывать ощущения вместе с напоенным хвойным ароматом воздухом, наслаждаться красотой близких гор. А нужно всего-то навсего: поднять ногу, перенести вперед, поставить ногу, поднять другую, перенести вперед, поставить… И так до бесконечности. А легкие горят огнем, а сердце увеличилось, похоже, втрое и бьется о ребра, стараясь освободиться, вырваться на приволье. Икры сводит судорогой, а в левом сапоге хлюпает кровь – остановиться, перевязать бы, да нельзя, некогда.

Когда они с навьей вошли в избушку, Якуня сидела, привязанная к печи, вращала глазами и ругалась такими черными, подсердечными словами, каких Годимир и в войске от наемников не слышал, и когда в обозе раненый лежал. Любой кметь, угодивший молотком вместо гвоздя по пальцу, одним-двумя крепкими словами ограничится и все, выдохся. Но благообразная старушка выдавала такое! Аделия стояла над ней со сковородником в руке и, кажется, серьезно прикидывала – стукнуть или не стукнуть?

Увидев Годимира, бабка взвыла и разразилась особо громкой тирадой. Были бы кони живы, убежали бы в лес. Уж лучше от волков смерть принять…

Но тут она разглядела навью. Поперхнулась очередным ругательством, замерла с распахнутым ртом. А потом тихонечко завыла от ужаса. Попыталась вжаться в печь, заскребла опорками по полу.

Зеленокожая огляделась, втянула ноздрями воздух… Оскалилась:

– Грубо… Как грубо…

Легко провела ладонями перед бессмысленными глазами шпильмана и Бирюка.

– Ох, сука старая… – Ярош тут же зажал кровоточащее ухо. Как и предполагал рыцарь, Якуня срезала ему серьгу, особо не задумываясь – будет ли куда мужику повесить новую. – Убью! Удавлю голыми руками…

Олешек, как полоумный, пополз по полу, схватил цистру, прижал ее к груди и лишь после этого поднял голову:

– Какой игре судьбы я обязан обществу столь прекрасной панны, одно присутствие которой наполняет мне… наполняет меня… – Он обворожительно улыбнулся навье, которая ответила ему не менее лучезарной улыбкой. Улыбкой, явившей, как обычно, острые клыки.

Шпильман судорожно сглотнул и отвел глаза. Зеленокожая умела ставить на место зарвавшихся ухажеров. Чего не отнять, того не отнять. Ма-аленький шажок в сторону музыканта, и он, сидя на заднице, вдруг попятился, словно здоровенный рак.

– Наполняет, говоришь? – зловеще прошипела навья. – Вижу я, что наполняет тебе мое общество и чем именно…

– Перестань, – Годимир шагнул вперед. – Олешек, она шутит.

– Ага! – Шпильман снова сглотнул. – Не сомневался ни мгновения…