Ярош волок, нежно прижимая к боку, оплетенный кувшин, а Дорофей умудрился держать сразу здоровенный пучок зеленого лука, каравай ржаного хлеба с поджаристой корочкой, толстый ломоть сала, дразнящего багровой прорезью, и горшочек, закопченный снизу.

– Чем богаты, понимаешь, тем и рады… – Бортник шмыгнул носом, выгрузил припасы прямо на землю. – Туточки перекусим, а то у меня в хате мухи дохнут от вони.

– Это точно, – подтвердил Олешек. – Особенно, как чоботы снимет, портянки развесит, так хоть топор вешай. Вторую ночь на соломе сплю.

– Верно, – кивнул Ярош. – Сколько его знаю, портянки еще ни разу не стирал.

– Зато меня комары не жрут, понимаешь. На лету дохнут. – Дорофей извлек из-за пазухи четыре грубо слепленные глиняные чашки, заглянул в каждую, из одной выудил мусор немытым пальцем. – Не побрезгуй, пан рыцарь…

Годимир хмыкнул. Уж чем-чем, а грязью его не удивишь. Как говаривали в Чечевичах, в имении его батюшки, грязь не сало – высохла и отстала. Опять же в странствиях даже самому чистоплотному рыцарю удается вымыться по-настоящему едва ли раз в месяц. Купания в прудах и речках не в счет – они только освежают, а грязь не смывают.

Ярош зубами выдернул капустную кочерыжку, воткнутую в горло кувшина. Сладковато и едко запахло брагой.

– Это свекольная, – пояснил разбойник. – Вонючая – спасу нет, зато с утра голова не болит. Кроме Дорофея никто так делать не умеет, елкина моталка. – Он ловко разлил брагу по чаркам. – Скажешь слово, а, пан рыцарь?

Годимир пожал плечами:

– Не умею я. Я все больше с мечом управляюсь. У нас вон – музыкант есть. Для него слова привычней.

– Только скромничать не надо, пан рыцарь, а? – усмехнулся Олешек. – Я-то скажу, но ты тоже с рифмами не в ссоре.

– Ладно, говори, не томи душу, – отмахнулся словинец.

– Давайте выпьем за Яцев день и ночь Водограя. Чтоб чудеса нам попадались на пути чаще, чем чудовища. Чтоб все мечты наши исполнились. Чтоб Годимир нашел и королевну, и дракона. Чтоб Ярош такую хэвру сколотил, с какой не стыдно и за горы пограбить сходить. А Дорофей чтоб приучился портянки стирать.

– А ты? – спросил Годимир. – У тебя какое заветное желание?

– Да что я? – Шпильман даже скривился. – Какие у меня могут быть желания? Станешь королем – приглашай петь в замке. Вот и все мои желания.

Брага опалила глотку, выдавив слезы из глаз вернее жалостливой канцоны. Стараясь забить резкий вкус и умопомрачительный аромат, Годимир сунул в рот стрелку лука. Дорофей занюхивал хлебным мякишем.

– Ох, и ядреная… – застонал Ярош и потянулся разлить еще по одной. – Закусывайте, не стесняйтесь.

Олешек не церемонился и набил рот салом и хлебом так, словно после собирался поститься до осени. С трудом ворочая челюстями, перехватил цистру поудобнее, провел ногтем по струнам.

– Ты не спеши, не спеши. – Лесной молодец счистил с куска сала крупную соль, ловко напластал еще десяток ломтиков. – Вся ночь впереди… Когда еще в Гнилушки шпильман из самого Мариенберга приедет?

– Да никогда, понимаешь. – Дорофей щелчком сбил крошку с бороды. – Мой дед ни разу в жизни живого шпильмана не видел, так и помер. А тут… Да еще рыцарь, понимаешь, странствующий… Ох и повезло нашим девкам сегодня! Эту ночь Водограеву еще лет двадцать вспоминать будут.

– Да что-то меня не тянет веселиться, – признался Годимир, осушив вторую чарку. – Только и думаю, как королевну от дракона спасти…

– Это дело, конечно, нужное, – согласился Ярош, разливая по третьей. – Ну, меж второй и третьей…

– Перерыва нету! – подхватил Дорофей, а музыкант поморщился. Наверное, от простецкой рифмы.

– Господь троицу любит, – потянулся за чаркой шпильман.

– Верно! Ты выпей, пан рыцарь, а королевна никуда не денется, понимаешь. И так уж позеленела, поди.

– Чего? – не понял Годимир. – Отчего это королевна позеленела вдруг?

– А помнишь, кметь в корчме у Андруха толковал? – принялся пояснять Бирюк. – Поверье у нас в Заречье такое. Ежели какая баба со змеем живет, то непременно позеленеет. Нет, я, конечно, понимаю – королевна и все такое…

– Но устроена она так же, как и все бабы! – Бортник уже порядочно захмелел.

– Я – рыцарь и не позволю… – Годимир попытался подняться с корыта.

– Все, все… Уже замолчали. – Ярош ткнул кметя в бок. – Сейчас еще по одной, а потом пан музыкант нам споет.

– Вот так всегда! – ответил Олешек. – Одним пить-гулять, другим их развлекать! – Но обиженным или недовольным он не выглядел. Прожевав очередной кусок, откашлялся и взялся за инструмент.

– Да не спеши ты! – Разбойник подтолкнул к нему чарку. – Успеешь спеть.

– Не-а! Потом пальцы заплетаться начнут. – Шпильман ударил по струнам и запел:

– За это стоит выпить… – Ярош полез пятерней в бороду.

Дорофей смахнул слезинку с уголка глаза. «Все-таки не плохой мужик, – подумал Годимир. – Зря я про него так думал…»

– Я понял, – произнес он и удивился слегка заплетающемуся языку. – Это и есть твое желание. Давай выпьем, чтоб оно всегда сбывалось.

– Выпить можно, – возразил Олешек, – а как же гулянье? Хочу через костры попрыгать…

– Успеешь, – махнул рукой бортник. – Девки, понимаешь, никуда не убегут. А брага порой заканчивается. Понимаешь?

– Понимаю… Наливай!

С началом сумерек Дорофей сбегал за третьим кувшином. Где он их прятал? Загадка.

Олешек что-то пел.

Годимир, обнимая Яроша за плечи, рассказывал о своем служении панне. Пытался читать стихи собственного сочинения, но все время забывал рифму в четвертой строке катрена. Разбойник честно пытался подсказывать, но не угадал ни разу.

Сало закончилось. Радушный хозяин предложил закусывать медом и немедленно притащил берестяной туесок и две ложки – больше в доме не нашлось.

Когда совсем стемнело, разожгли перед домом небольшой костерок. Кто-то, кажется шпильман, предлагал печь репу. Дорофей слабо возражал, что, дескать, отродясь репы не сажал, но тогда Олешек вызвался пошастать по чужим огородам.

– И кто из нас разбойник? – через силу выговорил Ярош. Хотел подняться, но не смог и великодушно разрешил: – Иди. Если получится…

Шпильман с великим тщанием спрятал цистру под корыто. Встал на ноги. С трудом удерживая равновесие, дошел до соломенной кучи, споткнулся, упал и тут же захрапел.

– Еще по одной и на боковую! – глядя почему-то мимо Годимира, предложил Дорофей.

– Нет, друзья! Я – все, – твердо ответил рыцарь, откинулся на спину и принялся рассматривать звездное небо.

Путь Молочника упрямо не желал оставаться на месте, вращаясь наподобие крыльев ветряка. Звезды то троились, то двоились, умудряясь при этом вести хоровод вокруг Полуночной звезды, последней в дышле Воза.