– Заглянем? – предложил шпильман, но его голос не выдавал горячего желания посетить незнакомое жилище.

– Думаю, одним глазком можно, – неуверенно проговорил Бирюк. – Мы все-таки при оружии. Не годится шарахаться, словно пуганая ворона от куста.

– Зайдем, – подвел итог Годимир. – Хоть обед сготовить на очаге попросимся. А то на костре все время каша пригорает с одного боку.

– Это котелок у Дорофея дрянной. Жмотится бортник хорошие вещи у купцов торговать. Берет, что ни попадя, а потом мучается. Он, верно, радуется, что за гарнец прелого пшена и худой котелок долю в драконьем сокровище застолбил… – Ярош махнул рукой и заглянул в яр. – Глубоко, но спуститься можно. Пошли, что ли?

Они осторожно, придерживая и успокаивая коней, волнующихся из-за оседающей под копытами земли, спустились к ручью. Годимир набрал на всякий случай баклажку. Перепрыгнул на тот берег. Отсюда вверх вела довольно утоптанная тропинка. Видно, что один-два раза в день ею пользуются по назначению. Значит, ходят за водой, готовят и стирают. Обычные люди.

Плетня у избушки не обнаружилось. Да и зачем он хозяевам, которые птицу или скотину не держат? Собак, и тех нет. Сразу вспомнился Дорофей – он тоже без охранника обходился. Но на воткнутых в землю кривых кольях, в которых без труда угадывались кое-как обтесанные еловые стволы – елки-ковырялки, как сказал бы Бирюк, – сохли кувшин и три объемистых казана. По одному из них Ярош и постучал кибитью лука.

– Э-гэ-гэй! Добрые люди! Есть кто дома?

Тишина. Только под легким ветерком скрипнул ставень. Или не под ветерком? Ведь откуда туман тогда. В ветреную погоду его не бывает – это всем известно.

– Эй! Есть кто живой? – прокричал еще раз, для порядка, разбойник и пошел к крыльцу.

«Лишь бы неживых не было…» – подумал Годимир.

И тут дверь распахнулась. На пороге возник румяный благообразный старичок в латанной не раз, но чистенькой рубахе. Поклонился с достоинством, но без подобострастия, присущего кметям. Наверное, вольный переселенец.

– Доброго дня вам, гости дорогие! Редко кто в нашу глушь захаживает. Вы уж простите, панове, – разучились гостей принимать. Как есть разучились…

Он шагнул через порог, принимая поводья коня у Годимира. Следом за старичком выскочила бабушка. Тоже румяная, круглолицая, в толстой поневе и вышитой по вороту рубахе. На голове – очипок[47]. В руках полотенце. С первого взгляда видно, что муж и жена. И прожили вместе самое малое лет сорок. Вот про таких и говорят в сказках – жили долго и счастливо и умерли в один день.

– Заходите, заходите в дом, гости дорогие, – зачастила старушка. – А Яким коней устроит. Сена у нас нет, уж не обессудьте, так он их попастись за домом пустит. А вы заходите… Устали с дороги, должно быть? И панночка! Бедная моя деточка. Ладно, мужики здоровые в дорогу трудную отправляются, а тебя-то за что с собой утянули? Ни стыда, ни совести…

Годимир помог королевне соскочить с седла, вежливо пропустил ее вперед и сам шагнул за порог, успев заметить, что Бирюк бдительности не утратил – озирает подворье и опушку ельника, а стрела все еще лежит на тетиве.

В избе было на удивление опрятно, пахло развешенными по углам пучками чабреца и пижмы. Однако резного лика Господа рыцарь не обнаружил, как ни старался. Это, с одной стороны, настораживало. А с другой – да может, они иконоборцы? Или еще какие еретики? И что с того. Главное, чтобы человек был хороший.

– Присаживайтесь, гости дорогие, присаживайтесь, – тарахтела бабулька, словно горох о стену сыпала. – Меня Якуней кличут. А старик мой – Яким. Давно тут живем. Живем помаленьку. Грибы, ягоды собираем. На жизнь хватает. Много ли старикам надо? Моложе были, Яким силки на рябчиков ставил, самострелы на куницу да соболя настораживал… Шкурки носил менять на ярмарку. И в Ошмяны, случалось, забирался. Слыхали про Ошмяны, молодые панычи? Бо-о-ольшой город… Богатый… Теперь никуда не ходим. Много ли старикам надо? Мы уж почитай полста лет тут обретаемся. – Якуня обмахнула полотенцем и без того чистый стол.

Годимир огляделся. Беленая печь. На ней, скорее всего, и спали старики. Лавки вдоль стен застелены плетеными из лоскутов ковриками – их часто делают рачительные и небогатые хозяйки по селам как зареченским, так и словинецким.

Ярош уселся за стол, прислонив лук рядом. Олешек расположился раскованно и вольготно. Закинул ногу за ногу. Правда, решительно воспротивился попытке хозяйки отнять у него цистру и с почетом разместить инструмент в «красном» углу избы. Годимир подумал, что у шпильмана последнее время, похоже, не все в порядке с головой. Кому нужна его бандура? Ишь, втемяшил, что все так и норовят обидеть бедного музыканта, лишив его средства к заработку. Очень надо! Теперь пусть даже предложит взять ее или поучиться играть в отдачу за уроки с мечом, Годимир и сам не примет подачки.

Якуня присела напротив Аделии, подперла пухлую щеку кулачком:

– А кто ж тебя, дитятко, панночка молодая, в путь-дорогу дальнюю выгнал?

– Нужда, бабушка, нужда, – отозвалась королевна.

– Да что ж это за нужда такая лихая? Не верю я в эдакую нужду. Не верю и верить не хочу… Чтоб молоденькая, слабенькая…

– Что-то, бабка, дотошна ты больно, – нахмурился Бирюк. – Ровно сборщик подати. Что да как? Не все ль тебе равно?

– А вот и не все! Вам, басурманам, только волю дай. Заведете куда ни попадя и с пути истинного собьете…

– Я, бабушка, между прочим, странствующий рыцарь, – заметил Годимир. – Дело всей жизни у меня – следить, чтоб никто слабого или беззащитного не обидел.

В это время вошел Яким. Услышал слова словинца и немедленно встрял в разговор:

– Вона как! Пан рыцарь. Да еще из странствующих! А в наших-то краях глухих какими судьбами? Или потребовалось справедливость устанавливать огнем и сталью?

Да уж. Вся дотошность бабки меркла перед въедливостью дедка, как начищенный сковородник – вон, к слову, на припечке красуется – пред ликом солнца.

– Справедливость. А как же! – поддакнул рыцарь просто для того, чтобы уесть старого болтуна. – Пора и ваших землях порядок навести!

– Ой, а что ж тут делается такого! – всплеснула Якуня пухлыми ладошками, но Яким грозно, скорее больше для вида, прикрикнул на нее, отослав собирать на стол, а сам уселся на ее место, расправил бороду. Сказал негромко и рассудительно:

– Справедливость, говорите? Это правильно. А будет ли мне позволено спросить у благородных панычей, среди кого вы ту справедливость наводить будете? Среди меня с бабкой? Сколь я знаю, тут на десяток верст окрест людей нетути более… – Он хитро прищурился, поглядывая больше на Годимира и Яроша, совершенно разумно посчитав их главными.

– Ну… – Рыцарь замялся. – Ну, зачем мне среди вас справедливость наводить? Вы, как я погляжу, люди мирные и безобидные… – Дед усиленно закивал. – Я дракона убить хочу.

– Дракона?

– Ну да!

– Это ж какого-такого дракона? А! – Яким вдруг хлопнул себя по лбу, аж челюсть клацнула. – Ах, дракона! Тогда да. Тогда понятно. Вы, панычи, позвольте узнать, сами по себе или вас государь какой-нибудь отправил? Кто там нонче в Ошмянах? Я уж лет пятнадцать, а то и все двадцать туды не выбирался…

– Мы, конечно, сами по себе, – заверил его рыцарь. – Но с нами особа королевской крови. Королевна Аделия, законная наследница престола ошмянского.

– Вот оно что! А я гляжу – нет, не кметка сидит в моей избушке! А оно выходит – королевна! Бабка! – вдруг заорал он неожиданно. – Бабка! Ты знаешь, старая карга, кого принимаешь?

– Да знаю, касатик, знаю… – откликнулась Якуня откуда-то из-за спины Годимира. – Слышу. Не глухая. – Бабка выплыла, прижимая к животу широкую мису, аромат от которой шел просто восхитительный. – Вы уж не обессудьте, гостечки дорогие, по-простому мы с дедом живем. Грибочки соленые, капусточка квашеная, лук да чеснок, вот и все богатство наше… Зато уж ежели грибочки, так и опята, и маслята, и подосиновики, и подберезовики, и сморчки, и строчки. Яким мой – великий мастер грибы собирать…