Уилбур не знал, что ему делать и куда бежать. Казалось, что все пустились за ним. "Если свобода такая, — подумал он, — лучше мне сидеть в загончике во дворе."

Кокер-спаниель крался к нему с одной стороны, батрак Лэрви заходил с другой, миссис Закерман стояла наготове, чтобы отогнать его от огорода. Сам же мистер.

Закерман приближался с ведром. "Всё так жутко, — думал Уилбур. — Почему Ферн не идет?" И он заплакал.

Гусыня взяла руководство на себя и стала отдавать команды:

— Не стой, Уилбур! Бегай вокруг, петляй-виляй! Ну, ко мне, ко мне беги! Скачи туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда! В лес, в лес беги! Виляй и беги, петляй и беги!

Кокер-спаниель хотел прыжком ухватить Уилбура за заднюю ногу, но Уилбур сам подпрыгнул и убежал. Лэрви хотел схватить его в охапку. Миссис Закерман прикрикнула на Лэрви, а гусыня всё подбадривала. Уилбур проскочил между ног.

Лэрви, тот промахнулся и схватил вместо него спаниеля. "Здо'рово! Здо'рово!

Здо'рово! — кричала гусыня. — Опять давай! Опять давай!"

— Вниз беги! — мычали коровы.

— Ко мне, ко мне! — гоготала гусыня.

— Вверх на горку! — блеяли овцы.

— Петляй-виляй, петляй-виляй! — снова гоготала гусыня.

— Прыг-скок, прыг-скок! — наставлял петух.

— Следи за Лэрви! — подсказывали коровы.

— Следи за псом! — подсказывали овцы.

— Меня слушай, меня, меня! — захлебывалась гусыня.

Бедный Уилбур ошалел и совсем струсил от такой суматохи. Ему вовсе не хотелось быть центром этой беготни. Он старался выполнять советы друзей, но не мог же он одновременно бежать вниз и вверх по горке, и не мог петлять-вилять, если прыгал и скакал, и он так разрыдался, что почти уже ничего не видел сквозь слёзы. Уилбур ведь был очень хорошим поросёнком, и совсем маленьким. Он только хотел, чтобы Ферн поскорее пришла, взяла его на руки и утешила. Взглянув вверх, он увидел рядом с собой мистера Закермана с ведром тёплого пойла и почувствовал облегчение. Он поднял рыльце и понюхал — пахло изумительно: тёплым молоком, картофельными очистками, пшеничными отрубями, кукурузными хлопьями «Келлогг» и остатками оладьей от завтрака Закерманов.

— Ну, поросёнок, — сказал мистер Закерман, постукивая по ведру, — иди сюда.

Уилбур шагнул к ведру.

— Не-не-не! — загоготала гусыня. — Старый фокус, Уилбур, не попадайся, не попадайся на него! Он тебя заманит туда-туда в западню! Не слушай брюха, брюха!

Но Уилбуру было всё равно: еда возбуждала аппетит, и он приблизился к ведру еще на шаг.

— Ну, ну, поросёнок, — добродушно сказал Закерман и медленно пошёл к хлеву, совсем не оглядываясь, будто ему было всё равно, идёт ли за ним поросёнок или нет.

— Жаль, жаль, жаль, жаль, жаль, — выкрикивала гусыня.

А Уилбуру было всё равно: она шёл за ведром с пойлом.

— Ты еще пожалеешь о свободе! — продолжала гоготать гусыня. — Час свободы стоит бочки пойла.

Но Уилбуру было всё равно.

Закерман подошёл к загончику, перелез через забор и вылил ведро в лоханку.

Потом он оторвал отставшую доску, чтобы Уилбур смог легко пройти в большую дыру.

— Передумай, передумай! — кричала гусыня.

Уилбур не обращал внимания. Он вошёл во двор, подошёл к лоханке и стал жадно хлебать пойло и пережёвывать оладьи. Как хорошо снова оказаться дома!

Пока Уилбур ел, Лэрви принёс молоток и гвозди и прибил доску на место.

После этого они оба с Закерманом облокотились о забор, и Закерман стал почёсывать Уилбура прутиком.

— Он здорово подрос, — сказал Лэрви.

— Поросёнок что надо, — согласился мистер Закерман.

Уилбур слышал слова похвалы, а в животе у него было тепло от молока.

Прутик приятно почёсывал спину, и было радостно, мирно и сонно. Да в этот день было от чего устать, а ведь всего-то около четырёх часов пополудни.

Уилбуру захотелось лечь. "Я ещё слишком молод, чтобы в одиночку выходить в мир", — подумал он и лёг.

Следующий день был пасмурным и дождливым. Дождь падал на крышу хлева, и с карнизов всё время капало. Дождь падал на двор и стекал кривыми ручейками на лужайку, заросшую чертополохом и амарантом. Струи дождя разбивались о кухонные стекла и лились из водосточных труб. Дождь падал на спины овец на лугу, а когда им совсем надоело так стоять, они медленно пошли вверх по тропинке к навесу.

Дождь нарушил все планы Уилбура, а он решил в тот день выйти во двор и вырыть новую яму. У него были и другие планы, и если все их перечислить, то получилось бы примерно так.

Завтрак в полседьмого. Снятое молоко, хлебные корки, отруби, кусочки пончиков, пшеничный пирог с каплями кленового сиропа, картофельные очистки, остатки крема с изюмом и немного пшеничных пластинок.

Окончание завтрака в семь часов.

С семи до восьми Уилбур наметил поболтать с крысой. Вообще-то говоря, у него под лоханкой жила не крыса, а вреднющий и прожорливый мистер-крыс Темплтон, и разговаривать с ним было совсем не интересно, но уж лучше с ним, чем ни с кем.

С восьми до девяти Уилбур собирался подремать на солнце.

С девяти до одиннадцати надо было вырыть яму или канаву, а может быть, и найти что-то вкусное в грязи.

С одиннадцати до двенадцати следовало стоять тихо и наблюдать за мухами на досках, пчёлами в клевере и ласточками в воздухе.

Двенадцать — время обеда. Отруби, тёплая вода, обрезки яблок, мясной соус, морковные очистки, остатки мяса, скисшая кукурузная каша и сырые корочки. Обед кончался в час.

Потом — сон до двух.

С двух до трёх — почесаться о забор.

С трёх до четырёх — опять стоять неподвижно, размышлять о смысле жизни и ждать Ферн.

В четыре — полдник. Снятое молоко, зерно, остатки бутерброда Лэрви, сливовые шкурочки, малость того-сего, одного-другого, пятого-десятого, жареная картошка, крошки мармелада, огрызок печёного яблока, кусок торта, упавшего на пол кремом вниз.

Размышляя о своих планах, Уилбур заснул, а проснулся в шесть и услышал дождь, и дождь показался ему таким несносным.

"Я всё так хорошо распланировал, а тут, как назло, дождь", — сказал он.

Он уныло постоял в хлеву, а потом подошёл к двери и выглянул. На мордашку упали капли дождя, во дворе было холодно и мокро, а в лоханке набралось на полпальца воды. Темплтона нигде и в помине не было.

— Где ты там, Темплтон? — позвал Уилбур.

Ответа не было, и вдруг Уилбуру стало очень грустно и одиноко.

— Как однообразны дни, — простонал он. — Я молод, но нет у меня настоящего друга, а дождь будет идти всё утро и весь день, и Ферн в такую плохую погоду не придёт. Да, в самом деле, не придёт! — и Уилбур заплакал во второй раз за два дня.

В полседьмого Уилбур услышал звон ведра: Лэрви стоял под дождём и размешивал завтрак.

— Давай сюда, хрюшка! — позвал он.

Уилбур не пошевелился. Лэрви вылил пойло в лохань, выскреб ведро и пошёл прочь. Он заметил, что с поросёнком что-то неладно.

Уилбуру нужна была не еда: он хотел, чтобы его любили. Он хотел друга, с которым можно поиграть. Он сказал об этом гусыне, тихо сидевшей в углу овечьего загончика.

— Пойди поиграй со мной, — попросил он.

— Нет, нет, нет, — отозвалась гусыня, — я-я-я си-жу на яйцах. Восемь яичек.

Они должны быть всегда тёп-тёп-тёп-ленькие. Я-я-я не могу отойти. Я не гу-гу-гу-лёна. Я не могу играть, когда высиживаю яйца. У меня будут гу-гу-гусята.

— А я-то думал, что у тебя вылупятся дроздята, — сострил Уилбур.

Потом он попробовал завести разговор с ягнёнком.

— Поиграешь со мной?

— Нет, конечно, — ответил ягнёнок. — Во-первых, я не могу попасть к тебе в загородку, потому что я ещё не подрос и не умею скакать через заборы, а, во-вторых, я поросятами не интересуюсь. Они для меня — пустое место, и даже меньше.

— Что ты позволил себе сказать: "и даже меньше"! — возмутился Уилбур. — Разве может быть что-то меньше пустого? Пустота ведь предел всему, и если на месте есть что-то, то это место не пусто, иначе что-то не было бы чем-то, ведь что-то всегда остаётся чем-то, даже если его очень мало. Но если пустота действительно пустая, в ней не может быть ничего меньше её самой!