Когда ставня уползла вверх, я прикоснулся к козырьку фуражки и вежливо поздоровался:

- День добрый, Анна.

- Фу ты ну ты – хрипло хохотнула та – И тебе не хворать, Гниловоз.

- Тодор Часовщик просил передать сверток. Доставка уже оплачена – с этими словами я опустил в ящик сверток и закрыл его.

- Фу ты ну ты – удивленно повторила Анна – Как ты разговаривать начал. Вроде так же, а вроде иначе. Съел чего?

- Да нет – улыбнулся я – Но дело это дело, надо выполнять качественно.

- Спасибо – небрежно поблагодарила Аня, забирая сверток, что тут же исчез в кармане ее юбке. Одежда на ней, к слову, была такой же. И прическа не изменилась – Ну что, Гниловоз? Готов?

- Это к чему же?

- К открытию ока. Если не сегодня – то завтра. Пять или шесть причаливаний – и око даст себя открыть. Если захочешь.

- Захочу – кивнул я – И открою.

- Непослушный ты гусенок – вздохнула Аня – Сказано же – живи себе спокойно. Милость дана тебе – не видеть. А ты…

- А ты? – ответил я тем же – Открыла?

- Открыла.

- Видишь? А тебя не предупреждали?

- Многие. Ой многие.

- Но не послушала их?

- Твоя правда, Гниловоз. Не послушала.

- Я хочу увидеть – признался я – Очень хочу.

- Все новички хотят. Ждут. Нетерпеливо ждут, когда око откроется. Но разве то не злое бормотание в их головах заставило ждать открытия ока?

- Не – чуть скривил я губы – Не верю в высшую силу. Мы сами принимаем решения. И эти решение влияют на наши собственные жизни. И на жизни других. Только мы ответственны за наши поступки. И никто больше.

- Тебя не убедить – тяжко вздохнула Аня, понявшая внутренним безошибочным женским чутьем, что все ее слова бессмысленны – Спасибо за переданную посылку, Гниловоз. Передам всем, что тебе можно верить. Удачи.

- Спасибо. И хорошего дня – ответил я.

Аня опять угадала. Ставня опустилась.

- Непослушный гусенок – фыркнул я, удовлетворенно потягиваясь.

Посылка успешно передана по адресу. Чаевых не дали. Зато мы душевно поговорили.

Стало быть совсем скоро око откроется?

Если судить по числу причаливаний, то давно уже пора бы оку…

Встрепенувшись, прислушался к внутреннему хронометру, ставшем невероятно точным за последнее время. Пора дергать за рычаги.

Опустить рычаг номер один.

Щелк.

Свет и тепло. Интервал не сорван.

Опустить рычаг номер два.

Легкий толчок кельи.

Прислушаться…

Щелчок. Бегом к третьему рычагу.

Опустить рычаг номер три.

Готово. Полная процедура завершена. Временной интервал больше не увеличивается. Достиг максимума, насколько я понял. Меня вполне устраивает – интервала вполне хватает для выполнения всех моих дел и даже для сна. Давно приноровился спать большими отрывками. Стал видеть длинные и запоминающиеся цветные сновидения.

Щелк…

Долгий вибрирующий звук, напоминающий не гонг, но рев охотничьего рога, наполнил келью, ударил в ушные перепонки, заставил содрогнуться от неожиданности и предвкушения.

Я повернулся так быстро, что стены размазались в неясное пятно, мелькнувшее перед глазами. Когда картинка вновь обрела четкость, я уже бежал и видел перед собой только громадную железную ставню закрывающую голову креста.

Око дало знак – открой меня.

Я полон отчаянной решимости.

Я дерну за рычаг незамедлительно.

Как там в повести Вий у Гоголя? Поднимите мне веки… откройте мне око… и узрите…

И узрите…

Рука ухватилась за рычаг. Я так торопился, что навалился всем телом. Рычаг поддался. И послушно пошел вниз.

Щелчок.

Загремевшая плита дернулась, недовольно застонала и неожиданно быстро и легко распахнулась.

На меня упал тусклый белый свет. Я замер в этом свету как олень перед фарами автомобиля.

И узрите…

Что ж… я узрел…

Глава девятая.

Открытое око.

Око отворилось. И проделало это удивительно бесшумно и быстро. На миг показалось что произошел взрыв. Почудилось, что меня контузило и оглушило. И сейчас я вижу, как от кельи отваливается оторванная взрывом передняя часть. Но высящееся передо мной мутноватое стекло развеяло эту иллюзию. Я качнулся. Сделал шаг вперед. Еще один. Что-то щелкнуло в голове и шепот разом стал громче. Но я не обратил на него внимания.

Шепот?

К черту шепот!

Все мое внимание было приковано к открывшейся панораме.

Мой первый взгляд за пределы кельи. И увиденное заставило меня… невозможно описать это состояние. Мне одновременно стало плохо, страшно и странно радостно. Я испытывал множество чувств. Чувствовал, как занемевшее лицо выражает сменяющиеся гримасы.

Передо мной открылся внешний мир. С крысиной клетки сдернули черное покрывало.

И рвущаяся на свободу крыса внезапно замерла, испуганно оскалилась, прижала уши, припала к полу родной уютной клетки и задумалась – а может не надо наружу? К чему свобода, если она выглядит вот так…

Разум судорожно метался, пытаясь подобрать к открывшейся глазам местности хоть какие-то знакомые обозначения.

Пустыня.

Снег.

Тундра… заснеженная тундра, голая и безжизненная, расстилается подо мной. Тундру прикрывает искрящаяся снежная муть, одеялом повисший на большой высоте туман. В снежной мути видны неподвижные черные пятна. Туман то сгущается, то рассеивается, порой порывы ветра разгоняют его. Ненадолго становится отчетливо видна голая замерзшая земля, снежные поля или странные кучи – мозг автоматически дал определение «свалка».

Все это я вижу с большой высоты. Ведь я лечу. Да лечу. Нахожусь метрах в двухстах от земли. Это еще одно шокирующее открытие – кельи не ездят по неким рельсам, что поднимаются вверх или вниз. Нет. Нет тут никаких лифтов или гигантских американских горок. Мы летим. Мы… теперь я отчетливо вижу соседей по несчастью. Сквозь стекла кокпита я вижу летящие рядом и впереди другие кресты, курящиеся паром сверху, истекающие водой снизу, роняющие какие-то предметы и куски льда с внешней обшивки. Тут целый рой летающих тюремных келий. Многие надо мной, кто-то наравне, кто-то ниже.

И внешне летающие тюремные камеры мало похожи на кресты. Разве только отчасти. Если взять крест из кирпича, намотать на него абы как целый моток изоленты, сверху щедро налепить железную арматуру, нацепить крутящиеся шестеренки, набросать камней, добавить еще немного изоленты – вот примерно и выглядят кельи снаружи. И последний штрих – сверху набросать разного бытового и промышленного мусора и художественно разместить среди него человеческие мерзлые останки разной степени разложения. Немного. Одну отрубленную руку там. А здесь ступню в домашнем тапочке… как раз такая келья проходила подо мной идя на обгон.

Серое небо вокруг усеяно десятками черных точек летающих келий. И это именно они застыли в мертвой неподвижности в искрящейся снежной мути подо мной. Мертвые кельи. Пока мертвые. Бьюсь об заклад – в каждой из опустившихся в снежный туман келий находится мертвое тело ждущее своего расчленителя. Того, кто неумело дернет за первый рычаг и тем самым запустит странный механизм летающей кельи. Появится свет и тепло…

Жуть…

Беспросветная щемящая тоска.

И жуть…

И стучащая по стеклу моей «кабины» полуразложившаяся человеческая нога, свисающая сверху, видимая по середину бедра. Серый иней на почерневшей коже, проглядывающие в дырах кости, торчащие лохмотья кожи. Трепетали на ветру куски мерзлой черной ткани похожие на рваные крылья. На стекле замерзшее мутное пятно.

Тук-тук-тук…

Тук-тук…

Тук-тук-тук…

Нога стучалась в окно моей кельи будто озябшая на зимнем ветру диковинная птица.

Тук-тук-тук…

Тук-тук…

Мне холодно. Впустите меня… впустите скорее внутрь…

Я так засмотрелся, что позабыл об открывшемся мне мрачном мире. Все внимание было приковано к готовящейся оторваться в разбитом колене ноге стучащей мне в окно. А в ушах победно гремел ставший гораздо громче шепот. Кажется, я почти-почти различал отдельные слова. Или мне только казалось.