В доме Иль-Сен-Луи Пич изучила портрет дедушки Месье, найдя в нем большое сходство с собой. У нее были его глаза, правда, без этого пугающего взгляда.

— Дедушка, — сказала она портрету, — я знаю о том, как ты построил свою первую машину и как она была красива. Я знаю, как ты привозил резину на шины из Бразилии. Я знаю, что каждая машина покрывалась двенадцатью слоями специального лака — лак, полировка, потом опять лак, — до тех пор, пока машина не приобретала цвет удивительной глубины, которого не было ни у каких других машин. Верь мне, дедушка, — обещала она, — автомобили «курмон» будут ездить по дорогам Европы и, может быть, по дорогам Америки. И они будут красивы. Я не подведу тебя.

Игроки в крикет, отдохнув после чая, под аплодисменты возвращались к своим лункам. Закрыв глаза, Пич откинулась в кресле, убаюканная жарой и скукой, потихоньку засыпая. Собака лизала ее босые ноги, но ей было лень даже оттолкнуть ее.

— Проснись, Пич, — шептала Мелинда, — проснись. Открой глаза!

— Что случилось? — разнеженно пробормотала Пич. — Я думаю, что все но-прежнему и за последние полчаса ничего не произошло.

— Случилось! Быстро, Пич, ты должна взглянуть на него! Мелинда, должно быть, влюбилась опять в кого-нибудь. Это у нее было в порядке вещей. Подсмеиваясь над тревогой, которая звучала в голосе Мелинды, Пич приоткрыла глаза, и смотрела сквозь маленькую щелочку.

Матч в крикет был в полном разгаре, и боулер просто рвался к воротам. Он был высок и строен, с густыми светлыми волосами, которые нетерпеливо отбрасывал, а они вновь шелковистой волной спадали на его загорелый лоб. Брови сдвинуты в напряжении, когда он рассчитывал расстояние, потом пошел назад. Затем, отведя правую руку, побежал вперед и с силом бросил мяч в сторону отбивающего.

— Разве он не прекрасен? — прошептала Мелинда.

У Пич сильно билось сердце, щеки разгорелись, а глаза потемнели он возбуждения. Он был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо видела в своей жизни.

Боулер опять отступил назад, легко поймав бросок от игрока с правой стороны. Пич восхитилась его легкой пружинистой походкой, красивым наклоном спины, когда он бросал мяч, напряженными мускулами рук.

— Кто это? — заинтересованно спросила она Мелинду.

— Брат Тома. Ты помнишь, я тебе рассказывала о нем сто лет назад? Тот, из любовных романов.

— Гарри? — Пич благоговейно произнесла его имя.

— Гарри, — подтвердила Мелинда. — Старший сын в семье Лаунсетон, и он безусловно лишил спокойствия всех деревенских невест. Как бы я хотела, чтобы он заинтересовался мной, — добавила она со вздохом. — Он блестящий молодой человек. Ему всего двадцать пять, а он уже опубликовал три романа. Это не те романы, которые мы с тобой читали перед сном в Л’Эглоне. На его романы печатались великолепные рецензии, и они публикуются во всем мире. Все считают, что у него большое будущее, он станет величайшим писателем Англии. Правда, его отец, сэр Питер Лаунсетон, говорил моему отцу, что абсолютно ничего не понимает в них. Все его книги — о гностических видениях и поверьях, о средневековых мифах. Я даже не знаю, что означает слово «гностический». Боюсь, что путь к его сердцу лежит через интеллект, а в этом случае я проиграла.

Болтовня Мелинды с трудом доходила до сознания Пич, когда Гарри Лаунсетон передал игру своему напарнику. Ребяческим жестом откинув назад светлые волосы, он направился к ним, легко ступая по зеленому дерну.

— Боже, — испуганно проговорила Мелинда, — он идет сюда, а я так выгляжу!

Она одернула на себе слишком тесное хлопчатобумажное платье.

Пич сидела очень спокойно, ее расслабленная поза и полузакрытые глаза скрывали внутреннее напряжение. Глядя на нее со стороны, можно было увидеть молоденькую девушку, немного разомлевшую от солнца, которая от нечего делать наблюдает за игрой в крикет.

Гарри Лаунсетон, проходя мимо, небрежно помахал рукой Мелинде, и повернулся, чтобы улыбнуться Пич. Его глаза сверкнули на солнце, напомнив зеленый мох, искрящийся под струями воды. Пич и не знала, что у нее есть такие нервные окончания, которые затрепетали при виде его глаз, и неизведанное чувство возбуждения пронзило живот. Это, должно быть, то, что называется любовью. Ей страстно захотелось дотронуться до него, провести рукой по загорелой шее и запустить пальцы в его прекрасные волосы. Она хотела оказаться с ним на необитаемом острове, отгороженной от мира его объятиями. Пич влюбилась в Гарри Лаунсетона! Мгновенно и без остатка отдалась этой любви…

В голове быстро пронеслись подсчеты: ей было шестнадцать, а ему — двадцать пять. Он сможет встретить кого-нибудь до того, как она сможет выйти за него замуж. Не важно. Она дождется своего часа. И в течение следующих двух лет во время молитв Пич просила у Бога, чтобы Гарри подождал и влюбился в нее.

Лоис припудрила нос, подкрасила губы и подушилась своими любимыми духами «Голубой час». Оглядев себя в трюмо хрустального туалетного столика, проверила, что из всего этого вышло. Леони подарила ей этот столик, когда она переехала в свою мансарду в гостинице. Когда-то он принадлежал сказочной коллекции какого-то индийского принца. Его изящные, облицованные стеклом ножки и окаймленное вьющимся серпантином хрусталя зеркало сверкали в лучах заходящего солнца, как бриллианты в тысячи карат, отражаясь маленькими разноцветными радугами в ее глазах.

В бледном шелковом платье с узкими бретелями и широкой юбкой (модель была создана для нее Диором) ее можно было принять за здорового человека, с горечью подумала Лоис. Она взглянула на Пич, сидящую на ковре и обхватившую колени руками, которая глядела на нее так, как делала это всегда. Лоис помнила: когда Пич была ребенком, она пыталась избавиться от нее, говоря, что сестра — маленькая приставала. Но Пич прилепилась к ней, как ракушка к днищу корабля, и всегда была с ней, подавала ей серьги и браслеты… Помощница Лоис.

Пич сама взяла на себя обязанность каждый вечер провожать Лоис вниз, в коктейль-бар. Она везла красивое, обтянутое белой кожей кресло в отдельном лифте, который работал только для Лоис и вез их без остановки на первый этаж. И это Пич предложила устроить мансарду. Жерар разработал проект, а вид на залив с зелеными мысами, которые обрамляли вечно меняющееся море, и голубая бездна неба были лучше любой картинной галереи. Мансарда Лоис и ее красивый маленький сад на крыше были ее крошечной собственной территорией, местом, где она была собой, и только Пич видела и знала настоящую Лоис.

И все же, если бы не Пич, может, она не была бы в инвалидном кресле. Лоис пыталась остановить ход мыслей, теснившихся в ее голове… но разве это не так? Если бы не Пич… Стоп! Все, что случилось, не имело никакого отношения к Пич — Крюгер все равно сделал бы это. И прежде всего, это именно она привлекла Пич к работе. Она всегда играла с опасностью. И то, что случилось, было просто ударом судьбы.

А как объяснить, что произошло с Ферди? Лоис закусила только что подкрашенные губы, чтобы остановить себя, чтобы его имя не вырвалось со стоном из ее груди. Даже Пич не знала, что она думает о Ферди каждую ночь и что эти мысли для нее были реальной жизнью. В воспоминаниях она была прежней Лоис, бегущей рука об руку с Ферди по пляжу, танцующей в его объятиях, сливающейся с ним в любви в единое целое, оплетая его длинными стройными ногами, чтобы он стал еще ближе. Она все еще была женщиной, которая могла ответить на любовь, и эти жаркие сексуальные воспоминания по ночам вырывались на волю, мучая ее желанием и тоской по Ферди.

Но Ферди никогда больше не возвращался. Она спрашивала Леони о дальнейших событиях, и та вынуждена была признаться, что Ферди убил Крюгера и исчез. Он никогда не пытался встретиться с ней или написать. Никто не знал, где Ферди.

— Я могу попросить Джима разыскать его, если хочешь, — предложила Леони, — это будет несложно. Если он жив, он, должно быть, вернулся и живет со своей семьей в Кельне.