Вечерние Новости сообщили, что владельцем персонажа был мальчик, которого зовут Илья Арсеньев, но в происшедшем он не виноват. В сущности в этом не виноват никто, кроме самого персонажа. А вирус из Игры уже перекинулся в общую мировую Сеть и в закрытые Сети военных баз (видно, кто-то играл в Игру на служебном компьютере). Уничтожены блокировки на международных линиях связи.

— Всё было готово к вооружённому конфликту, — жаловался дядечка в погонах. — А теперь придётся начинать сначала…

Уже были зафиксированы случаи нарушения государственных границ в разных странах. Причём, зафиксированных случаев было, по всей вероятности, гораздо меньше, чем незафиксированных. Пограничные радары вышли из строя, и люди бросились ходить друг к другу в гости.

— Ну вот, папочка, — проговорил я в изумлении, — твой сын действительно потряс всю планету…

А ночью мне позвонили.

Я уже засыпал, когда раздался сигнал. Я вылез из кровати и принял звонок. Экран загорелся. С него на меня смотрела Тийна.

— Ой, получилось! — сказала она.

Я от радости потерял дар речи. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

— Жаль, у меня почти не осталось денег! — вдруг расстроилась Тийна.

— За мой счёт! — воскликнул я. — Я теперь богатый, я твоего брата продал! — и рассказал, что случилось.

— Мой брат опасен даже в электронном виде! — с гордостью произнесла Тийна.

— Как он там? Нашёл он свою Сетумаа?

— Ты знаешь, нашёл! От неё совсем маленький кусочек остался. Но зато какой! Псково-Печерский монастырь. Кажется, Каарел решил стать монахом.

— Ну ничего себе! — изумился я. — А как же балет?

— Каарел, оказывается, совершенно серьёзно говорил, что не хочет больше танцевать: мол, для него это теперь слишком легко…

— Никогда не мог понять его до конца, — признался я. — Но как же ты будешь жить без него?

— Как-нибудь, — вздохнула Тийна. — Мы всё равно не могли бы жить вместе. Меня приняли в интернат при балетном училище, а Каарелу куда деваться? У нас ведь родственников не осталось…

Я загрустил вслед за Тийной. Разговор завял. Мы сидели и молча смотрели друг на друга. И готовы были сидеть так сколько угодно. Наконец Тийна сказала, что ей нужно возвращаться в спальню, потому что воспитатель может рассердиться. И всё-таки, она медлила отключаться. Я понял, что для слов, которые я так давно хотел ей сказать, у меня остались считанные мгновенья…

— Ну что, пока? — промолвила Тийна.

— Пока… нет, постой! Я…

— Воспитатель идет! — всполошилась Тийна и протянула руку, чтобы выключить связь.

— Я люблю тебя! — крикнул я в уже гаснущий экран; я не знал, успела ли Тийна услышать мои слова…

Я лёг в кровать, одолеваемый грустными мыслями и долго не мог заснуть. А когда я всё-таки уснул, мне в утешение был дарован светлый сон.

Мой Принц приехал ко мне снова.

На нём больше не было лат, и вместо меча на его поясе висела тонкая шпага. Лошадка весело гарцевала, порываясь скакать. Следом за Принцем из леса вышли Принцесса, Колдунья, Король с Королевой, Феи и прочие. Они с поклоном проходили мимо меня и пропадали из виду. Принц помахал мне рукой и поскакал к белому замку, сиявшему далеко-далеко на горе.

— Нам рано прощаться! — крикнул я ему вслед и проснулся.

Было ещё совсем темно. В окно билась метель. А мне было тепло и уютно. Я снова заснул и остаток ночи спал без сновидений.

Вскоре наступило Рождество. Поэт Вася снова потащил меня в церковь на ночную службу. Я вернулся домой в два часа ночи. Родители давно спали, а мне спать не хотелось. Я долго стоял у окна, созерцая рождественскую метель, а потом подумал, а не пойти ли мне попить чаю… И тут в дверь позвонили!..

Я полез за гостевыми тапочками.

— Дядя Фил, почему вы всё время говорите «мы»? С вами приехал кто-нибудь ещё?

— А как же?

Дядя Фил шагнул вперёд, и за его спиной обнаружился…

— Аа! — изумился я. — Эстонец!

— Что, хороший сюрприз? — сказал Дядя Фил, втаскивая Эстонца в квартиру и захлопывая дверь.

— Совсем замёрз, бедняга! — сокрушался доктор.

Тут второй гость неожиданно оттаял:

— Я… не…

— Не замёрз, говоришь?

— Нет… Я… не…

— Ничего, сейчас нам Илюха чайку горяченького поставит, да пирога с яблоками… Хорошо с морозу погреться! — Дядя Фил в сладком предвкушении потер руки. — Скажешь, нет? — обернулся он к Эстонцу.

— Нет, — сказал тот. — Я…

— Бедняжка, совсем замёрз! — покачал головой доктор.

— Я не эстонец! — наконец-то смог выговорить озябший гость.

Тут уж я не выдержал. Дядя Фил тоже. Но оба мы бурно хохотали не из-за Эстонца, а потому, что мы снова были вместе, что невозможная встреча состоялось, и все мы почти не изменились…

— А пирога-то у меня нет! — запечалился я.

— Зато у нас есть! — подмигнул Дядя Фил, отнимая у Эстонца пластиковый чемоданчик, с какими ездят по вызову настоящие врачи «Скорой помощи».

Вскоре оба гостя сидели за нашим кухонным столом, Дядя Фил нарезал ломтями прекрасный яблочный пирог, а я разбирался с комбайном: ночью эту дрянь не заставишь работать, вроде как ночью надо спать, а не чаи гонять — такое у этой железки понятие.

Но интеллектуальный перевес пока что был на моей стороне. Я слегка разбежался и как следует пнул комбайн ногой, отчего он сразу же нервно забулькал, кипятя воду для чая.

— А с грибами есть? — спросил я, принюхиваясь к чемоданчику.

— С грибами съели, — виновато вздохнул Дядя Фил. — Мы же до тебя человек десять объехали, тебя напоследок оставили. А машину и форму нам только на сутки дали. Так что, не взыщи, а часиков в шесть мы отчалим.

— Значит, осталось всего три часа?! — от огорчения я чуть не уронил чашки. — Даже поговорить не успеем!

— Успеете, — вдруг снова заговорил Эстонец. — Я… не буду… мешать.

И… улыбнулся!

— Дядя Фил, что это с ним?! Вы видели? Он улыбается!

— А я уже привык, — махнул рукой доктор. — Это его в монастыре научили. А вот русский язык он подзабыл малость, всё больше на церковнославянском изъясняется.

— А вам… тебе нравится в монастыре? — осторожно спросил я у Эстонца.

Эстонец расстегнул синюю куртку, и из-под неё упали, развернувшись, полы черного подрясника.

— Благо есть исповедатися Господеви, — сказал Эстонец.

— Нда, мне кажется, на эстонском я бы лучше понял, — я почесал в затылке.

— Да тут и без эстонского всё понятно! — сказал Дядя Фил. — Ты на его рожу довольную посмотри!

Я посмотрел. Тощенький Эстонец скукожился над своей чашкой, отогревая нос и руки.

— Машину нам одолжили «какую не жалко выбросить», — покачал головой доктор, — печка вообще не фурычет. Давние мои связи не помогли: видать, слишком уж они давние были… Ну, Илюх, рассказывай, как дела, как Консерватория, как родители…

— Папу вы видели, — отвечал я. — Мама… Да в общем, всё хорошо. Они рады, что я теперь Признанный… Только никак не хотят перестать думать о самих себе как об отработанном материале…

— Тяжело? — сочувственно вздохнул Дядя Фил.

— Не тяжело — жалко… Ну, а вы-то как? Новеньких много? Тяжёлые случаи есть? А как там лошадки, как Паладин? Как мои ёжики?

— Ёжики дрыхнут, — отвечал доктор. — Спячка у них. Лошадки тоже не хворают…

Мы говорили и говорили, и не могли нарадоваться друг на друга.

Стрелки часов бежали к шестому часу утра. Пирог был съеден, чай выпит по седьмому разу. Гости замолчали.

— А я женюсь скоро, — вдруг признался Дядя Фил.

Я подпрыгнул на табуретке.

— На Анне Стефановне? Значит, метресса не соврала…

— Честно сказать, я ей даже благодарен, — покраснел Дядя Фил. — Если бы не она, я ещё десять лет собирался бы объясниться…

— А я скоро буду монах, — сказал Эстонец.

— А разве ты ещё не…

— Он послушник, — сказал доктор Кузнецов. — Его отпустили перед постригом с близкими повидаться.

— А что, потом будет уже нельзя?