Таким образом, эта женщина должна была влачить при нелюбимом муже грустную жизнь, полную страданий и лишений. За четыре года она сделалась матерью пятерых детей.

Богатый крестьянин был известен как жестокий скряга. Он не только дурно обращался с женой, но и лишал ее самого необходимого. Так как при пятерых детях хозяйственные расходы, конечно, значительно росли, то он целыми днями ругался, и несчастная жена должна была брать с бою буквально каждый кусок.

Наконец, доведенная до отчаяния, она, воспользовавшись крепким сном мужа, забрала детей и в морозную зимнюю ночь отправилась в лес. Все дальше и дальше углублялась она, пока не дошла до Волчьей ямы. Тут она остановилась и привязала к себе детей. Бедные малютки не противились: видя от своей матери всегда только любовь и ласку и зная, что она не сделает им ничего дурного, они послушно пошли за ней — в объятия смерти. В припадке безумия она бросилась в Волчью яму, и голодные животные растерзали нежные тельца, оставив только обрывки их одежды, по которым впоследствии узнали, какой ужасной смертью покончила с собой вся семья.

Деревня не захотела больше терпеть жадного скрягу, который своим бессердечием довел до такой трагической кончины шесть цветущих жизней. Жители кольями и цепами выгнали его из деревни. Никто не захотел приобрести его имущество. Его дома и амбары развалились, земля стояла не возделанной, так что из зажиточного человека он превратился в нищего. Наконец однажды его нашли в лесу, повесившимся на дереве вблизи Волчьей ямы. В память об этом трагическом событии жители деревни Редвиц построили на этом месте маленькую часовню; а так как не бывает худа без добра, то с тех пор крестьяне энергично принялись за искоренение волков из окрестной местности, особенно у Волчьей ямы, где теперь почти не было слуха о них.

К этой-то Волчьей яме, пользовавшейся такой дурной славой, и направлялся теперь Курт. Перед ним уже показалась полуразрушенная, поросшая мхом часовня. Она помещалась на краю Волчьей ямы и была окружена гигантскими елями. На пороге ее стояла женщина, при виде которой кровь бросилась в голову Курту и восклицание восторга вырвалось из груди. Как дивное художественное изваяние, стояла она на ступеньках, ведущих в часовню. Осененная черными как смоль волосами, она, казалось, изображала чудную лесную царевну в этой мрачной чаще.

— Лорелея! — воскликнул Курт, бросившись к ее ногам. — Моя чудная, обожаемая Лорелея! Как долго ты заставила меня ждать себя. Как надолго лишила меня наслаждения видеть тебя, прижимать мои уста к твоим.

Женщина, названная Куртом сказочным именем Лорелеи, — которое, как нам известно, было только ее прозвищем, так как настоящее свое имя она скрывала от Курта, — нагнулась к нему, обвила его шею своими дивными руками и привлекла к своей груди.

— Я пришла проститься с тобой, мой ненаглядный… Я не могу больше оставаться в этих краях. Мое присутствие стало известно твоей жене; она и ее отец будут следить за мной, а я не могу допустить, чтобы наша связь открылась.

— Куда же ты отправишься? — спросил Курт, страстно обнимая свою любовницу. — Куда ты поедешь?

— Туда, куда ты не поедешь за мной, — поспешно ответила она.

— Куда я не поеду за тобой? — воскликнул до безумия ослепленный юноша. — Разве ты не понимаешь, что за тобой я последую на край света? О, Лорелея, заклинаю тебя, положи конец этой загадочной игре. Скажи мне: кто ты? Назови мне твое имя, скажи, будешь ли ты когда-нибудь принадлежать мне?

— На эти вопросы я охотно отвечу тебе, дорогой Курт, — проговорила она, пытливо оглядев мрачным злым взглядом бесхарактерного молодого человека. — Я дам тебе ответ на эти вопросы среди горячих поцелуев, которые, как яркое пламя, охватят твое сердце, — только не здесь, не в то время, когда ты принадлежишь другой.

— А… ты требуешь, чтобы я бросил жену, ты вызываешь меня на поступок, которым я навлеку на себя всеобщее презрение? Подумай только, Лорелея, я женат на ней не больше полугода, она носит под сердцем моего ребенка. И если бы ты только знала, как она великодушна, благородна, доверчива. О, это будет страшным преступлением, если я изменю Гунде, брошу ее.

— Ну так оставайся с ней и забудь меня.

Бросив эти слова резким, отрывистым голосом, чернокудрая Лорелея сделала несколько шагов, точно собираясь уйти. Но в ту же минуту Курт схватил ее и прижал к себе, грозя задушить своими страстными поцелуями.

— Лорелея, — твердил он, — Лорелея, не играй мной так жестоко. Я знаю, ты любишь меня, потому что тебя постоянно влечет ко мне, но, вместе с тем, ты отказываешь мне в величайшем, блаженнейшем наслаждении, которое женщина может дать мужчине! Как оглашенный, могу я стоять только в преддверии храма моей богине; я могу познать блаженную тайну, но не могу вкусить ее. Для меня на ней лежит запрет.

Чернокудрая Лорелея обвила шею Курта своими прекрасными руками и сладким, как пение сирены, голосом проговорила:

— Кто хочет вкусить высшего блаженства, тот должен завоевать его. Ты боишься покинуть жену? Ну так слушай, что я скажу тебе: я люблю тебя так горячо, что самая мысль разделять с другой женщиной твою любовь для меня невыносима. До сих пор я не сказала тебе ни своего имени, ни того — кто я. Быть может, я делала это потому, что сама связана брачными узами.

— Так ты замужем? — воскликнул Курт. — И мысль о другом, о муже, до сих пор удерживала тебя всецело отдаться мне?

— Не спрашивай. Здесь, на этом месте, я ничего не отвечу. Но если у тебя хватит мужества разорвать свои цепи, как сделаю это я, сегодня же ночью покинув эти места и направившись туда, где мы можем принадлежать друг другу, без боязни и страха наслаждаясь горячей пламенной любовью, если ты чувствуешь в себе достаточно силы, чтобы оторваться от всего, кроме меня, тогда беги, — беги сегодня же, и ты обретешь высшее блаженство и наслаждения.

Увлекая несчастного этими соблазнительными речами, чернокудрая Лорелея как бы нечаянно выронила гребень из волос. Они длинными черными змеями обвили ее плечи. Взяв их, она обвила ими шею возбужденного до последней степени юноши, обвязав ее, как шелковым шнурком. От этих чудных иссиня-черных волос распространился какой-то особенный, сладкий, опьяняющий аромат, от которого Курт почти лишился чувств. Он сковал его нервы, лишил его всякой энергии. Он как вихрь пронесся над его потухающим сознанием, унося с собой образ Гунды и последние следы его воли.

— Бежать? — проговорил Курт. — Бежать с тобой? И еще сегодня же ночью?

— Не со мной, — пояснила его любовница, — это опасно и могло бы выдать нас. Мы должны уехать каждый порознь, но я назову тебе место, где мы сойдемся.

— Назови, назови! — крикнул Курт.

— У нас сегодня двадцать седьмое сентября. Пятого октября ровно в двенадцать часов я буду ждать тебя на скале Лорелеи, на берегу Рейна. Не напрасно ли будет мое ожидание?

— Нет, тысячу раз нет! — воскликнул вконец очарованный Курт. — Если бы даже ты была, действительно, та сказочная Лорелея, которая только заманивает людей своей красотой, я и тогда последовал бы за тобой, куда бы ты меня ни повела: на смерть или к преступлению. Я знаю, — продолжал Курт в бешеном экстазе, — что, предаваясь в эту минуту тебе, очаровательному демону, жертвуя милым, невинным, чистым созданием, я становлюсь погибшим человеком, ненавидимым и презираемым всеми теми, кого я любил и уважал; я знаю, что со своим сердцем я отдаю тебе и мою душу. Но все равно. Хотя бы ты уготовила мне яд, я все-таки пойду за тобой. Я готов погибнуть в его пламени после того, как овладею тобой.

— Не яд, а рай найдешь ты у меня, — шепнула ему соблазнительница, торопясь отделаться от него. — Не забудь же, Курт Редвиц, пятого октября на скале Лорелеи, на Рейне.

Затем она обвила его белыми, нежными руками, прильнула горячими губами к его губами, и эта последняя ласка, от которой содрогнулось все его существо, как колыхаются леса и нива при приближении весны, когда вешние грозы прогоняют зимние бури, — от этого последнего поцелуя несчастная жертва черноокой Лорелеи окончательно потеряла сознание.