Травяная ведьма легко прочла на лице Гунды ее мысли и поняла, что делалось в ее душе.

— Управляющий Кольбе умер от собственной руки, в этом я могу поклясться перед престолом Всевышнего, пред которым скоро предстану… Сто без двух… долго ли еще мне ждать?!.

— Продолжай! — крикнул Зонненкамп, сгорая от нетерпения. — Кончай, старая, разве ты не видишь, что моя дочь еле держится на ногах?

— Кончать? — бормотала старуха, смахивая с лица пряди седых волос. — Да, все приходит к концу… скоро и я кончу… Стоя нагнувшись над умирающим, я вдруг услышала шорох в кустах и, обернувшись, заметила в темноте фигуру человека, пробиравшегося между деревьями: я едва успела отскочить в сторону. Мне скоро минет сто лет, и я знаю, как опасно быть найденным вблизи мертвого тела: сейчас явится подозрение. Но тому, который пробирался по Залу привидений, самоубийца попался под руку как раз в подходящую минуту. Я должна сказать, что в первое мгновение майор испугался. Увидев перед собой на земле смертельно раненного управляющего, он нагнулся над ним с намерением помочь. Он звал его по имени, спрашивал: не может ли что-нибудь сделать для него, но тот уже не мог ничего ответить: из своей засады я слышала его последний вздох. Майор некоторое время стоял, глубоко задумавшись, и вдруг стал с себя снимать всю одежду и, раздевшись догола, сделал то же и с покойником. Затем он надел на него свое охотничье платье, вложил в его карманы свою записную книжку и кошелек и только большой, как мне показалось, очень полный бумажник оставил себе, заботливо спрятав его на груди. Потом он надел на себя платье покойного. Тут-то я и поняла в чем дело. Я вспомнила, как они оба были похожи друг на друга: та же фигура, те же черные усики, те же волнистые волосы. Я догадалась, что покойник, лежащий на земле, должен будет изображать майора Редвица, а муж ваш, бедная молодая баронесса, улизнет в платье управляющего. Он хотел здесь сойти за него для всех, а также и для вас.

— Также и для меня, — глухо простонала Гунда.

— А чтобы об этом никто не догадался, господин майор быстро поднял свое охотничье ружье и два раза выстрелил в лицо покойного… что же?.. он ведь этим не мог повредить ему больше. Одно время я колебалась: не подойти ли мне к нему? Не постараться ли уговорить его бросить чернокудрую Лорелею, которая влечет его к погибели? Но он исчез так быстро и к тому же какая была бы польза, если бы я, бедная старуха, заговорила с ним? Я долго боролась с собой: не скрыть ли мне от тебя, бедная баронесса, все, что я слышала и видела? Не унести ли в могилу эту тайну? Ты, может быть, меньше бы страдала, если бы думала, что твой муж умер, а не изменил тебе.

— Нет, тысячу раз нет! — воскликнула Гунда. — Благодарю тебя, что ты открыла мне эту тайну. Он заставил меня много страдать, он бросил меня ради другой женщины, но все-таки я благодарю Бога за то, что Он сохранил ему жизнь. Мой дорогой Курт жив… жив!..

Зонненкамп качал головой. Он, по-видимому, не разделял взглядов дочери. На его лице сверкнула злоба, но затем снова вернулось выражение глубокого страдания. Он вынул кошелек и протянул его Травяной ведьме.

— Если вид золота еще может порадовать тебя, то возьми этот кошелек: в нем хватит денег на весь остаток твоей жизни.

Травяная колдунья несколько мгновений была в нерешительности, — казалось, она не хотела принимать платы за свою услугу, но после того, как Гунда ласково шепнула ей несколько слов на ухо, она взяла кошелек и, поблагодарив, опустила его в карман.

— А теперь, старая, обещай мне, — заговорил Зонненкамп, — что никому не скажешь ни слова о том, что сейчас рассказала нам. К тебе будут приставать, требовать объяснения сцены, которую ты устроила перед склепом, но если ты захочешь оказать моей дочери большую услугу, то — молчи!

— Сто без двух, — бормотала Травяная ведьма, — хотя старухи вообще не умеют молчать, но я этому научилась: когда день и ночь стоишь одна в лесу и поле, нагнувшись над землей, тогда научишься понимать, как говорить с людьми; цветы и травы лучшие товарищи, с ними легче разговаривать.

— Ну так доверь цветам и травам эту тайну, если уж ты не можешь удержать ее при себе, — посоветовал Зонненкамп. — Перед людьми же будь нема как рыба.

— Меня никто не заставит проговориться. Ваша тайна будет в хороших руках. Я не сделаю ничего на свете, что могло бы огорчить нашу бедную, добрую молодую баронессу, у нее и без того много горя и печали… Но если ты хочешь получить еще один совет от Травяной ведьмы, то слушай.

Гунда невольно нагнула голову в знак согласия, и столетняя старушонка продолжала:

— Все знают… я часто повторяю, что мне не хватает двух лет до ста… я знаю людей, умею читать в их сердцах, знаю, что каждому годится; для каждой боли я имею травку, даже и не такую, что растет на земле. Тебе я также положу травку на твою рану, потому что ты ко мне так добра и ласкова. Ты говорила, что хочешь забыть его? Не делай этого. Для презрения у тебя еще останется довольно времени. Жена, любящая своего мужа, должна бороться за него, если он попал во власть соперницы. Скажи, — посмотришь ли ты спокойно на то, если у тебя отнимут какой-нибудь наряд или какую-нибудь вещь, которую ты любишь и ценишь? Нет, ты будешь звать на помощь, если она не придет сейчас же, то ты сама схватишься с похитителем и будешь вырывать и отнимать у него твою собственность… Так неужели же твой муж тебе менее дорог, чем какой-нибудь галстучек или хорошенькое платье? Старайся отвоевать его у твоей соперницы, и поверь, ты выйдешь победительницей из этой борьбы. Когда пройдет первый хмель, твой муж начнет сравнивать тебя с той женщиной, и поверь, это так же верно, как то, что мне без двух сто лет, сравнение окажется в твою пользу. И будь она в тысячу раз красивее, ласковее и умнее тебя, все-таки, когда твой муж отрезвится и мысли его прояснятся, — он станет презирать ее. Борись. Это тебе говорит Травяная колдунья, не теряй времени… Чем скорей, тем лучше; ты снова будешь счастлива… все пройдет… все… и два года, которых мне не хватает до ста, и те пройдут… и я сама пройду… И когда вы снова дружно сойдетесь, тогда в свободную минутку зайдите на могилу Травяной ведьмы… Посмотрите на покрывавшие ее растения, — кажущиеся простой сорной травой на людской глаз, — но из которых каждая имеет свою цель и назначение, потому что Бог ничего не делает без причины… Тогда прочти короткую молитву и скажи твоему мужу: «Старая Травяная колдунья, которая лежит в этой могиле, предсказывала мне, что мы с тобой еще будем счастливы». Два до ста… Два до ста… все пройдет… все…

Старуха быстро повернулась и, тяжело опираясь на свою клюку, пошла прочь.

Когда она скрылась, Зонненкамп обнял дочь и глубоко взволнованным голосом сказал ей:

— Не пренебрегай, дитя мое, простым, но мудрым советом этой женщины. Да, не следует отдавать без борьбы того, что нам дорого. Человек в большей части случаев теряет только то, что сам не хранит. Чувствуешь ли ты в себе довольно мужества, моя Гунда, чтобы выдержать борьбу с этой бессердечной чернокудрой Лорелеей?

На бледном лице Гунды выступила легкая краска; глаза ее приняли то выражение, которое они когда-то имели в сражении под Прагой, — сражении, за которое молодая, отважная девушка получила от короля почетную саблю.

— Да, отец, я буду бороться, — твердым голосом проговорила она. — Я отниму у негодяйки то, что она у меня похитила. Я попробую, отец, еще раз вернуть счастье, если и не для себя, то для того существа, которое должно скоро увидеть свет. Я должна сделать все, биться до последней возможности, чтобы младенец при рождении мог увидеть не только мать, но и отца.

Зонненкамп горячо обнял дочь.

— А я, мое дорогое дитя, буду всегда стоять около тебя и поддерживать в этой борьбе. Не будем терять времени: каждый час, каждая минута дороги. Нынешнею же ночью мы покинем замок Редвиц и помчимся к берегу Рейна. Там на скале Лорелеи произойдет битва двух сердец, и поверь мне, дитя, в этой битве благородное и преданное сердце одержит верх над сердцем фальшивым и предательским.