На следующей неделе его бегло осмотрели два армейских психиатра, оба рекомендовали возвращение в строй.

29 августа Суонсон вторично перерезал вену, и на этот раз командир роты наложил на него дисциплинарное взыскание. В госпитале его снова перевязали, показали ещё одному психиатру и опять вернули в подразделение. Рапорт нового психиатра совпадал с прежними: у Суонсона незрелый и несамостоятельный характер, но нет никаких признаков душевного заболевания, которое требовало бы лечения или увольнения с военной службы по медицинским показаниям.

Суонсон писал родителям о своих трудностях и о покушениях на самоубийство: «Я не могу спать и не могу выносить всех этих придирок… Мне здесь противно, и я сделаю все, чтобы выбраться отсюда. Я не могу бегать, у меня сердце выскакивает из груди, я падаю, а на меня орут, приказывают встать и перестать симулировать… Меня смотрели два психиатра, но всего минут по пять каждый. Не понимаю, как два разных человека и за такое короткое время могут кому-нибудь помочь… В субботу нас отпустили в увольнение, а когда я вернулся, сержант спросил, зачем я пришёл, и сказал, что я им здесь не нужен, потому что я никчёмный человек… Я не могу больше терпеть… Пожалуйста, помогите мне».

Родители действительно старались ему помочь. Они связались с конгрессменом Томасом Мескиллом. Одна из помощниц Мескилла, Барбара Норрис, позвонила в Форт-Дике и вызвала командира роты, в которой служил Суонсон. Она упомянула, что Суонсон покушался на самоубийство, и поинтересовалась, какие принимаются меры. «Он считает, что это была какая-то шутка, — сообщила Норрис автору этой книги, — и сказал, что Суонсону дали несколько таблеток и вправили мозги».

28 августа конгрессмен Мескилл получил письмо от самого Суонсона, в котором молодой новобранец писал, что не может выносить воинскую жизнь, потому что является предметом насмешек и оскорбительного отношения со стороны начальников. Суонсон добавлял, что он снова попытается покончить с собой и что на этот раз не потерпит неудачу. Норрис тут же снова позвонила в Форт-Дике и, указав начальникам Суонсона на серьёзность склонности солдата к самоубийству, попросила, чтобы психиатры снова обследовали его.

Командование гарнизона ответило, что Суонсона записали в клинику психической гигиены на 24 сентября и 1 октября. Но в субботу 20 сентября, получив отказ в увольнении в город, молодой новобранец самовольно уехал домой в Нью-Бритен, где на следующее утро родители нашли его умершим от чрезмерной дозы снотворного.

Мескилл обвинил командование гарнизона в «грубом пренебрежении и в ответственности за смерть этого человека». Генерал-майор Уильям Беккер утверждал, что «к лечению Суонсона относились с должным вниманием и осторожностью». В последующей переписке командование гарнизона признало, что Суонсон страдал «застарелым психическим комплексом», но сослалось на заключение одного из психиатров о том, что «со временем и при надлежащем руководстве он сможет приспособиться к военной жизни и удовлетворительно выполнять обязанности». Таким образом, самоубийство этого рядового, по мнению командования, никак нельзя приписать обстановке в гарнизоне; скорее, это результат дефективности Суонсона.

Случай с Суонсоном напоминает ещё раз о нескольких широко распространённых представлениях, которые лежат в основе политики военного командования в отношении неприспособленных новобранцев. Первое — это представление о том, что военная служба хороша для всех,что дисциплина и власть — это именно то, что требуется всем юношам в наше время. Второе — это представление о том, что, применяя испытанные временем принципы обучения, из каждого молодого гражданина можно сделать солдата, если только последовательно придерживаться этих принципов. Третье представление заключается в том, что забота о психологическом благополучии солдата не входит в обязанности командования, а если солдат находится в состоянии душевной депрессии, то тем хуже для него.

Это последнее представление находит отражение в той роли, которая отводится в армии военным психиатрам. Их роль заключается не в том, чтобы обеспечить солдатам, находящимся в состоянии депрессии, необходимое лечение (не считая поверхностного применения транквиллизаторов и других лекарств), и не в том. как это часто делается в гражданских условиях, чтобы помочь больным сменить обстановку. Она, скорее, сводится к тому, чтобы показать неприспособленным новобранцам, что у них нет иной альтернативы, кроме как необходимость примириться со своей солдатской участью. Обычно в таких случаях встревоженным солдатам говорят, что у них нет ничего серьёзного и они должны только сосредоточиться на несении службы. Такой подход к «лечению» выражает признание права военного командования вершить судьбы молодых людей и убеждение в том, что источником беды отчаявшегося солдата является не военная служба с её требованиями, а его собственные недостатки, неспособность «приноровиться».

Иногда настойчивые утверждения психиатров о том, что военное командование право, что солдат сам виноват в том, что не может приспособиться, доходят до чудовищных крайностей. Военные тюрьмы переполнены заключёнными, которые просто не могут или не хотят приспособиться к требованиям военной службы. Условия в этих тюрьмах настолько угнетающи как в физическом, так и в психологическом отношении, что некоторые заключённые покушаются на самоубийство; доведённые до отчаяния, стремясь получить помощь, они перерезают вены, принимают яд или иным образом наносят себе вред. Лечение таких заключённых сводится к тому, что им делают перевязку или промывание желудка и опять бросают в тюрьму, на этот раз в одиночную камеру.

Именно так и случилось с несколькими заключёнными тюрьмы «Пресидио» в Сан-Франциско, которые впоследствии приняли участие в знаменитом теперь «мятеже». Один репортёр спросил майора Терри Чемберлена, бывшего тогда начальником психиатрического отделения в «Пресидио», как он оценивает такое обращение с заключёнными, покушавшимися на самоубийство. «Богатый опыт, накопленный в сухопутных войсках и других видах вооружённых сил, убедил нас в том, — разъяснил майор, —что людям лучше всего помогает лечение в той же обстановке, в которой они покушались на самоубийство». Другими словами, в интересах самого заключённого — вернуться в одиночную камеру тюрьмы; это преподаст ему жизненный урок: нужно всегда приспосабливаться к своему окружению, каким бы нетерпимым и ненормальным оно ни было[48].

Разумеется, большинство неприспособившихся к военной службе решает вопрос не путём самоубийства или покушения на самоубийство — гораздо более распространённым решением является и всегда было дезертирство. В 1823 году число дезертиров составило около четверти числа вступивших в армию за год; в 1826 году эта цифра составила более 50 процентов. В 1871 году дезертировала одна треть всего личного состава. Тогда все это касалось добровольцев.

В наше время процент самовольных отлучек не так высок, как сто лет назад. Однако он всё же достаточно высок, и это говорит о том, что значительное число молодых людей с большим трудом приспосабливается к армейским нормам поведения.

В 1969 году каждый пятый новобранец в течение первых месяцев службы уходил хотя бы раз в самовольную отлучку. Всего за этот год только в сухопутных войсках было 206 303 самовольных отлучки. Десятки тысяч было их и в других видах вооружённых сил. Некоторые из этих солдат намеренно старались уклониться от службы во Вьетнаме, но подавляющее большинство, около 90 процентов, по оценке командования сухопутных войск, составляли аполитичные юнцы, которым просто надоело быть не на своём месте.

Какие же люди не могут приспособиться к военной обстановке? Очевидно, нельзя дать однозначного ответа, и психологи, изучавшие этот вопрос, пришли к выводу, что невозможно точно предсказать, кто окажется неприспособленным, а следовательно, нет по-настоящему эффективного способа отсеивать их при наборе в вооружённые силы. Однако у неприспособленных людей все же есть какие-то общие черты. Значительное большинство составляют недоучившиеся в средних школах, и порядочный процент исходит из распавшихся семей. Часто это тупые, замкнутые типы. В гражданской жизни большинство из них много раз терпели неудачи. В военных условиях это повторяется.