Возможно, для некоторых людей так и есть.

Но это никогда не было моей судьбой.

Думаю, мне были дарованы двадцать два блаженных, лишенных травм года лишь потому, что потом все грандиозно испортилось. Я серьезно, моя богомерзкая жизнь была предсказана тысячу лет назад Мориной Бин, полубезумной посудомойкой, которая напророчила, что одна из сестер Лейн умрет молодой, а другая будет желать смерти (да, именно такое чувство) и чем раньше их убьют, тем лучше будет для мира. Если это не судьба, то что?

Но погодите… прачка-предсказательница также сказала, что в великое озеро вселенной можно бросить много камней, много вариантов. И Кэт говорила, что мы лишь в самом начале предсказаний Безумной Морри. А значит, несмотря на губительное положение дел сейчас, Земля выживет и продержится еще какое-то время. Человечество справиться.

Мне нужно лишь выяснить, какова моя роль в обеспечении такого исхода.

Я должна убить себя? Мой нынешний возраст достаточно молод? И на этой ноте, действительно ли моя сестра все еще жива? Если да, не поэтому ли все пошло наперекосяк — потому что ни одна из нас не умерла?

Я очищаю мысль о суициде от всех эмоций и взвешиваю ее лишь как разумный вариант. Устранит ли это потенциальную угрозу, которую я представляю для мира?

Если это положит конец существованию Синсар Дабх, тогда безоговорочно — да.

Я не хочу умирать.

Внезапно знакомое напряжение стискивает мое тело. Я пристально смотрю сквозь тускло освещенную комнату на дверь.

Иерихон Бэрронс.

Он жив. Я не убила его.

И он здесь.

Дверь открывается, и время как будто зависает, проигрываясь в замедленном режиме. Такое чувство, будто я сто лет его не видела, возможно, потому что боялась больше никогда его не увидеть. Книга контролировала меня пятнадцать часов, и поскольку я знаю, что ему требуется больше времени, чтобы вернуться оттуда, откуда он возвращается, значит, я его не убивала. Слава небесам. Он невообразимо выходит из себя, когда я делаю это, как будто это личное оскорбление.

Он одет в черные кожаные штаны и белую рубашку, рукава закатаны, обнажая сильные предплечья и широкий кельтский браслет из серебра. Его прекрасное лицо как всегда непостижимо. Я использую слово «прекрасный», но для остального мира он не такой. Случайный наблюдатель нашел бы его пугающе кровожадным, животным, тревожно хищным. Генетический штамп лица Иерихона Бэрронса отправился в мусорную корзину генетического бассейна тысячелетия назад. Черты его лица резкие, первобытные, брови выступают, и он может казаться по-настоящему диким, если вам удастся взглянуть на него украдкой, когда он думает, что его никто не видит. Его глаза такие темные, что кажутся почти черными, а когда он злится, в них мелькают кровавые искорки. Его волосы цвета полуночи, гладкие и черные. Его лицо — одно из самых симметричных из всех, что я видела в своей жизни. Его тело… Ну, я вижу в нем грациозную ловкость и мощь зверя даже тогда, когда он в человеческой форме.

Он скользит в комнату тем гладким, животным способом, каким начал передвигаться при мне месяцы назад. Он пропадает из виду, затем появляется вновь прямо со мной, пристально глядя на меня.

Милая рубашечка, говорят его темные глаза. Он ничего не упускает. Я чувствую запах Мэллиса, и ему это не нравится. Мне это тоже не нравится, но рубашка вампира для меня предпочтительнее. Бэрронс одновременно самый сложный и самый простой мужчина из всех, что я встречала.

Моя запачкалась. Я сдерживаю смешок, потому что он кажется неуместным при столь мрачных обстоятельствах, но я нахожу до странного веселым, что сразу после моего превращения в полноценного психопата, первые слова, которыми мы обмениваемся, касаются моей одежды.

Он опускается рядом со мной, прислоняется к стене, нога и плечо касаются меня.

— Ты знал, что это снова я?

— Я почувствовал, когда ты вернула контроль.

Я потираю татуировку у основания черепа. Хотя сначала я злилась, что он пометил меня своей отметкой, теперь я начинаю ценить ее преимущества.

— Как ты пробрался мимо всех этих Невидимых снаружи? — он не выглядит так, будто побывал в драке. Или в нескольких тысячах драк.

— Feth fiada. Друидское заклинание невидимости.

Я хмурюсь.

— Ты никогда меня ему не учил.

— Тебя, вечно сующую нос не в свои дела? Да уж.

— Я убила кого-нибудь?

— Ты причинила вред, но похоже у Книги были проблемы с тем, чтобы привыкнуть управлять твоим телом. Джада в порядке, твои родители тоже.

Я прищуриваюсь. На моих руках, волосах, лице и одежде было слишком много крови, чтобы просто «причинить вред». Я изучаю его профиль. От меня не ускользает, что он ответил на простой вопрос «да-нет» предложением параллельной информации, которая хоть и уместна, но позволяла искусно уклониться. Он не солгал. Но он и не сказал правды.

Он поворачивает голову и смотрит на меня.

Я знаю, что убила, говорю я ровно.

Ну так не трать мое время впустую.

Наши взгляды встречаются. В его глазах я вижу стену, через которую могу протолкнуться и узнать имена, места и то, как. Но если я запутаюсь в том, кого и как убила, мне конец. Я должна стать гладким ровным камнем, легко скользящим по черному озеру, способному меня утопить.

Несколько мгновений спустя я осознаю, что мое сердцебиение приходит в норму, желудок больше не угрожает тошнотой, и я уже и вполовину не так устала, как казалось. На самом деле, я чувствую себя… хорошо. Все благодаря мужчине, сидящему рядом со мной. Такая простая вещь, такая могущественная.

— Ты когда-нибудь видел фильм «Куда приводят мечты»?

Он резко качает головой влево.

Бэрронс всегда отрицает, что смотрел фильмы или сериалы, как будто это слишком плебейское времяпровождение для мужчины вроде него.

— Я любила этот фильм.

Он награждает меня холодным взглядом.

— Какого хрена там любить? Они все умерли. Сначала дети. Потом родители.

Я усмехаюсь.

— Так и знала, что ты его смотрел. — Мне он нравился потому, что когда жена убила себя, ее отправили в ад на вечные страдания в одиночестве. Но ее муж не дал этому произойти. — Ты пришел на мой диван и присоединился ко мне в моем аду.

Он слабо улыбается.

— Возможно, это ты пришла на мой.

— Думаю, неважно, чей это диван, — я поднимаю руку, колеблюсь и опускаю ее обратно на свое бедро. Он не из тех мужчин, что любят физическое проявление привязанности. Он либо занимается сексом, либо не касается. — Так что мне делать?

Он берет меня за руку, переплетая наши пальцы. Его рука огромная, сильная и скрывает мою. Я замечаю черные и красные чернила свежей татуировки над браслетом, охватывающие его руку.

— Что ты хочешь делать?

Я опускаю голову на его плечо.

— Оставить этот мир и найти другой, который не жалко будет разрушить, пока я не убежусь, что контролирую себя.

— А. Так ты думаешь, что миры можно разрушить без последствий, — слегка насмехается он.

— Я могла бы отправиться на заброшенную планету, где нет жизни.

— Важно не то, что ты разрушаешь, а сам факт разрушения. В этом мире есть два типа людей — те, кто способен создавать, и те, кто не способен. Создатели могущественны, они формируют мир вокруг себя. Все существа жаждут власти над своим кусочком реальности. Те, кто создавать не способен, делают одно из трех: убеждают себя принять полужизнь посредственности и ненавидят неудовлетворенность, получая удовольствие от незначительных актов доминирования, которые им удается совершить над своими товарищами; находят создателя, к которому можно присосаться и эксплуатировать, чтобы наслаждаться паразитическим образом жизни; или разрушают. Так или иначе, те, кто не способен создавать, находят способ почувствовать власть и контроль. Разрушение ощущается как контроль.

Я отстраняюсь и смотрю на него.

— И что?

— Ты создатель, а не разрушитель. Разрушение разрушает разрушителя. Всегда. В конце концов. И сильно.