И наконец внизу перед ними появились первые огни приближающейся цивилизации. Это были железнодорожная станция Белый перевал и историческое кладбище, на котором на благо туристов были закопаны Плакса-Смит и еще пара-тройка старперов. Когда они пролетали мимо, на разгрузочном причале мемориального комплекса сидела девушка в бойскаутской шапочке с банкой колы и номером «Вог» в руках.

— Позвони, чтобы нас пропустили! — прокричал ей Айк.

— Куда пропустили? — ответила она.

— Вот именно — куда, старина? — в свойственной ему сардонической манере осведомился Билли. — В Ливерпуль? Или во Франкфурт?

— Нет. Пути поворачивают на кольцевую линию, чтобы можно было перегонять дизели.

— А куда идет основной путь?

— Прямо, — ответил ему Айк. — К причалам. И все снова закричали. По крайней мере, хоть на это силы у них еще оставались. Но девушка позвонила. Участок за станцией был освобожден и расчищен на случай, если бы ее сообщение о сбежавшем вагоне оказалось правдой. У стрелки стоял диспетчер в полном железнодорожном облачении раннеамериканского стиля, и лишь его несколько изумленный вид контрастировал с этнографическим прикидом. При виде визжащей и грохочущей дрезины он окончательно окаменел, пока его не привел в чувства кричащий в передатчик начальник станции:

— Это взаправду, взаправду! Переводи стрелку! Стрелочник поднял рычаг, и они вылетели на празднично украшенную и расцвеченную огнями пристань, где продавцы расхваливали свои голдбургеры и всякую всячину, вспугнули стаю толстых воронов, которых кормила попкорном группа невадцев, миновали «Страну Немых», куда администрация города регулярно направляла мимов, слетавшихся в эти места во время туристических сезонов, как мухи на варенье… и прямиком пронеслись к концу причала.

Как раз в этот момент довольные немцы возвращались после своей поездки на мулах. Они уже отобедали королевскими крабами и устрицами, которых подавали с маслом, лимоном и чесноком в половинках раковин. Они уже выпили баночного пива, которое им подали девицы с Ручья Доусона. Они поиграли на доллары времен Золотой лихорадки в «Орлином гнезде» и вяло поприветствовали Джека Лондона в Ревю 1898 года, когда тот решительно зарубил топором нехорошего бандита Плаксу-Смита. Они осмотрели гробницу с прахом Сэма Макги и сейф с самым большим самородком, когда-либо найденным в этих местах. Но единственное воспоминание, которое они собирались взять с собой, заключив его как редкое вымершее насекомое в янтарь своих пивных мозгов, это вид четырех мужиков — настоящих обитателей Аляски, пронесшихся, как блицкриг, сломя голову по деревянному настилу причала, вырвавших своей дрезиной, со все еще работавшими рукоятками, опоры вместе с цепями и нырнувшими через воротца прямо на балластные мешки берегового пролета у самого океана.

Дрезина остановилась резко и неожиданно, Но окончательно разболтавшаяся деревянная платформа вместе с четырьмя орущими аборигенами не выдержала последнего удара, взмыла в воздух и, пролетев около тридцати метров, рухнула на воду и понеслась по ней, как какие-то морские сани. Немцы были потрясены, и на этот раз их приветствия отнюдь не были вялыми. Только ради этого стоило ехать в Америку.

Билли Кальмар, относившийся к тому разряду плотно сбитых, приземистых людей, которые по определению не могут держаться на плаву, наверняка бы пошел ко дну, если бы не прикованный к нему кейс. Арчи Каллиган поддерживал голову Билли так, чтобы тот мог кашлять и отплевываться на свой алюминиевый буек до тех пор, пока их не отыскала спасательная шлюпка. На веслах в ней оказалась бывшая жена Билли, а командовала спасательной операцией здоровенная медсестра с волосатыми руками. Казалось, они давно уже поджидали здесь путешественников. Они подняли их на борт и спешно погребли назад за пирсы, стараясь поскорее убраться с глаз ликующих немцев и снующей по причалу железнодорожной администрации.

— Преподобный Гринер прощает тебя, Билли, — нежно проворковала бывшая жена. Глаза ее сияли, а каждый ноготь на руках был украшен золотым крестом.

— Он прощает вас всех. И скоро будет здесь, чтобы забрать вас обратно.

— Каким образом он сюда добирается? — полюбопытствовал Айк. — У него что, есть еще одна дрезина наготове?

— Боже упаси! — рассмеялась медсестра. — У преподобного есть свой вертолет.

— Да, это очень традиционный способ передвижения, — заметил Айк, размышляя о дальнейших действиях, когда лодка уже колыхалась в маслянистой мгле под доками. Медсестра не представляла сложностей. А вот бывшая супруга Билли с длинными ногтями и фанатичным блеском в глазах могла создать некоторые проблемы. Но Айк был спокоен. Когда дойдет до дела, он справится. Он воскресил в себе какие-то давно забытые способности. Надо застать их врасплох, а дальше гори все синим пламенем.

Алиса, еще не проснувшись, увидела, как мимо ее окна кто-то промелькнул, а если точнее, не кто-то, а желтая куртка. И она прекрасно знала, что это за куртка — одна из тех одинаковых безрукавок фирмы «Леви», которые заказывали многие из племен с просьбами вышить на спинах блестящим шелком личные или племенные тотемы. Они целыми партиями поступали сюда из Кореи.

Она выскользнула из-под одеяла, но не стала вставать из опасения, что ее увидят, а вместо этого проползла на четвереньках до окна и выглянула из-за занавески как любопытная кошка. Вышитый тотем, представший ее взору, представлял из себя пурпурный пенис с крыльями буревестника. — Понимаю, — прошептала она. — Это старый сукин сын Папа-Папа, разгоряченный индейско-ковбойским шоу.

Она вспомнила, что Папа-Папа был из племени тлингитов. Однако он никогда не уточнял, из какого именно рода, и никто не хотел признавать его своим родственником.

Кроме расшитой шелком безрукавки, старый опустившийся ПАПА был разукрашен новенькими ковбойскими регалиями. Спутанные волосы на голове украшала синяя фетровая шляпа с лентой, расшитой искусственными бриллиантами, в голенища сапог были заткнуты негнущиеся брючины новых джинсов. В одной руке он держал палку с головой детской лошадки, цвет гривы которой гармонировал с царственным пурпуром пениса. А в другой, как заметила Алиса, — пластиковый пакет с кленовым листом. А это означало, что старый сукин сын только что прибыл из Калгари, где стал победителем какого-нибудь очередного идиотского индийского конкурса. (В Калгари, как и в Пендлтоне, по-прежнему устраивались традиционные праздники для ПАП, посещение которых требовало свидетельства о чистокровном происхождении.) Охоту на бизона или эстафету — одно из двух, и скорей всего, благодаря амилнитриту, который позволил ему дольше всех продержаться на ногах. Все эти праздники устраивались как своего рода отдушина и являлись не столько демонстрацией традиций, сколько свидетельством неуклонного упадка.

Старый дурень продирался сквозь кусты по задворкам алисиных коттеджей со своей лошадью на палке и мешком, как какой-то провинившийся Санта-Клаус. Вид Папы-Папы заставил Алису вспомнить своего собственного отца Алексея. И дело не в том, что они были похожи. Старый Алексей Левертов был нескладным пугалом, а Папа был толстячком грязновато-коричневого цвета. Алиса не видела ничего, кроме его сутулой спины, продиравшейся сквозь сухие камыши, но живо представляла себе его круглую, как блин, физиономию цвета позавчерашнего кофе, глаза с нависшими веками и беззубый рот, растянутый в виноватой улыбке. Нет, не совсем беззубый. Пара гнилых клыков у него еще оставалась. Однажды, когда Кармоди спросил у Папы-Папы, как тому удалось лишиться зубов, тот ответил вопросом на вопрос: «Тебе рассказать про каждый в отдельности? «

— Думаю, я обойдусь без подробностей, — ответил Кармоди. — Можешь набросать мне общую картину.

— Одни — из-за конфет и пирожных, другие — благодаря алкоголю и спорам.

А теперь Большой Беззубый Вождь рыскал на задворках «Медвежьей таверны», согнувшись, как толстая обезьяна с измазанной задницей — вероятно, плюхнулся во что-то. Не только плюхнулся, но еще и порвал, как заметила Алиса: когда он поворачивал за угол, сквозь широкую прореху бессовестно мелькала кофейного цвета попа.