Хорошо бы повидать ее снова, думал он, глядя, как разбиваются волны о каменный берег. Может быть, она даже гордилась бы, увидав его в черном. «Я теперь мужчина, матушка, – сказал бы он ей, – стюард Ночного Дозора. Братья прозвали меня «Сэм Смертоносный». Он и родного брата Дикона хотел повидать, и сестер. «Видите, – сказал бы он им, – на что-то и я гожусь».

Но вдруг отец тоже окажется дома?

Подумав об этом, Сэм еле успел перегнуться через борт, и его снова стошнило – хорошо хоть, не против ветра. Он теперь приспособился травить с нужного борта и сделался прямо-таки мастером в этом деле.

Так он по крайней мере думал, пока «Черный дрозд» не оторвался от суши и не пошел на восток, к Скагосу.

Этот остров, каменистый, грозный на вид, населенный дикарями, лежал в устье залива. Сэм читал, что здешний народ обитает в пещерах, а воины ездят верхом на косматых единорогах. Скагос на древнем языке значило «камень», поэтому сами островитяне называли себя детьми камня, но соседи-северяне их недолюбливали и кликали скаггами. Сто лет назад Скагос взбунтовался, и мятеж долго не могли подавить. На этой войне погиб лорд Винтерфелла и сотни его присяжных бойцов. В некоторых песнях говорилось, что воины-скагги едят сердце и печень убитых ими врагов. В старину дети камня, совершая набеги на соседний остров Скейн, женщин брали себе, а мужчин убивали и поедали их на галечном берегу, и длился такой пир две недели.

Дареон тоже знал эти песни. Когда из моря поднялись бледно-серые вершины Скагоса, он присоединился к стоявшему на носу Сэму.

– По милости богов мы можем увидеть единорога.

– По милости капитана мы так близко не подойдем. Здесь предательские течения и камни, способные расколоть корабль пополам, как яйцо. Только Лилли не говори – ей и так страшно.

– Не знаю уж, кто из них больше ревет – она или ее пащенок. Он затыкается, только когда она сует ему грудь, но тогда она сама принимается выть.

Сэм это тоже заметил.

– Может, мальчик ей делает больно, – примирительно молвил он. – Если у него зубки режутся...

Дареон одним пальцем извлек из лютни насмешливый звук.

– Я думал, одичалые – смелый народ.

– Она тоже смелая, – не уступал Сэм, хотя и он, по правде сказать, никогда не видел ее в таком жалком состоянии. Она старалась прятать лицо и не выходила на свет, но он замечал, что глаза у нее всегда красные, а щеки мокры от слез. На его вопросы, что с ней, она только трясла головой, предоставляя ему самому догадываться. – Просто ее море пугает. До Стены она только и знала, что Замок Крастера да лес вокруг. Вряд ли ей доводилось отлучаться хотя бы на пол-лиги от места, где она родилась. Реки и ручьи ей знакомы, но озер она не видела никогда, о море и говорить нечего... вот она и боится.

– Мы и землю-то ни разу не теряли из виду.

– Это у нас еще впереди, – невесело произнес Сэм.

– Ну, уж Смертоносный соленой водицы не должен бояться.

– Я и не боюсь, – солгал Сэм, – но Лилли... Ты вот спел бы ей колыбельную, ребенок, глядишь, и уснул бы.

– Пусть сперва вставит затычку ему в зад, – скривился Дареон. – Сил моих нет это нюхать.

Назавтра небо еще больше нахмурилось, и пошел дождь.

– Пойдемте вниз, там хотя бы сухо, – предложил Сэм Эйемону, но старый мейстер ответил с улыбкой:

– Мне нравится, когда дождь мочит лицо, Сэм. Это как слезы. Побудем еще немного, прошу тебя. Я так давно не плакал и забыл, как это бывает.

Если уж дряхлый мейстер не пожелал уходить с палубы, Сэму поневоле пришлось остаться. Он битый час проторчал рядом со старцем, завернувшись в свой плащ, и промок до костей. Эйемон же, казалось, не замечал ничего. Сэм, кое-как заслоняя его от ветра, ждал, что старик вот-вот попросится вниз, но тот не просился.

– Давайте все-таки спустимся, – не выдержал Сэм, когда на востоке зарокотал гром. Эйемон не ответил, и Сэм понял, что старик просто-напросто спит. – Мейстер, – он осторожно потряс его за плечо, – проснитесь.

Белые слепые глаза открылись.

– Эг? – Дождь струился у него по щекам. – Знаешь, Эг, мне приснилось, что я состарился.

Сэм, не зная, как быть, подхватил мейстера на руки и понес вниз. Силой он никогда не мог похвалиться, а промокшая одежда делала мейстера вдвое тяжелее, однако тот и теперь весил не больше маленького ребенка.

Когда Сэм с мейстером на руках втиснулся в каюту, оказалось, что все свечи там догорели. Лилли и не думала их зажигать. Малыш спал, а она, свернувшись в углу, тихо плакала под большим черным плащом, который ей дал Сэм.

– Ну-ка помоги мне, – обратился он к ней. – Надо растереть его и согреть.

Она поднялась сразу, не заставляя себя просить. Вдвоем они раздели мейстера и укрыли его грудой мехов. Он был весь холодный и липкий на ощупь.

– Ляг рядом и обними его, – сказал Сэм. – Согрей его своим телом. – Она и этому подчинилась, шмыгая носом, но не промолвив ни слова. – А Дареон где? Вместе нам будет теплей. – Сэм собрался пойти наверх за певцом, но тут палуба вздыбилась и ушла у него из-под ног. Лилли заголосила, Сэм хлопнулся на пол, ребенок проснулся и завопил.

Не успел он подняться, корабль снова перевалился с волны на волну. Лилли швырнуло Сэму в объятия, и она так вцепилась в него, что он едва мог дышать.

– Не бойся, – сказал он. – Подумаешь, шторм. Когда-нибудь сыну будешь рассказывать, как вы плыли по морю. – Но она лишь вонзила ногти ему в плечо, вся сотрясаясь от бурных рыданий. Что бы он ни говорил, ей только хуже становится. Она так прижималась к нему, что он возбудился, несмотря ни на что. Ему стало стыдно, но Лилли как будто ничего и не чувствовала, только жалась к нему еще крепче.

Так оно с тех пор и пошло. Солнца они больше не видели. Серые дни чередовались с непроглядно-черными ночами, если только над Скагосом не сверкала молния. Все изголодались, но есть не могли. Капитан, чтобы подкрепить гребцов, открыл бочку огненного вина. Сэм тоже попробовал. Раскаленные змеи проползли ему в глотку и обожгли грудь. Дареон быстро пристрастился к этому пойлу и трезв бывал редко.

Паруса то убирали, то ставили вновь. Один оторвался и улетел прочь, как большая серая птица. Огибая южное побережье Скагоса, они увидели на скалах разбившуюся галею. Часть ее погибшей команды выбросило на берег, где мертвыми занялись крабы и птицы.

– Дьявольски близко идем, – проворчал Сизарь. – Если подует как следует, очутимся рядом с ними.

Обессиленные гребцы налегли на весла, и корабль пошел на юг, к Узкому морю, оставляя за кормой Скагос. Вскоре горные вершины острова уже ничем не отличались от грозовых туч.

После восьми дней и семи ночей спокойного плавания снова начались бури, еще хуже прежних.

Сэм потерял им счет и очень из-за этого огорчался. Кажется, всего штормов было три, но для него они слились в один с краткими промежутками.

– Да какая тебе разница? – прикрикнул на него Дареон, когда они все сидели в каюте. Никакой, хотел сказать Сэм, но когда я об этом думаю, то забываю, что все мы можем пойти ко дну, что меня тошнит, а мейстера все время трясет.

– Никакой... – начал он, но дальнейшие его слова заглушил гром, и он покатился по вставшей торчком палубе. Лилли плакала в голос, младенец вопил, наверху орал Сизарь, старый капитан, не произносивший обычно ни единого слова.

Ненавижу море, думал Сэм. Ненавижу, ненавижу. Молния вспыхнула так ярко, что осветила каюту сквозь щели в потолочном настиле. Это хороший корабль, хороший крепкий корабль. Он не потонет. Я не боюсь.

В одну из передышек, когда Сэм мучился, свесившись за борт, он услышал, как один гребец говорит другому: это все потому, что на борту женщина, к тому же еще одичалая.

– С родным отцом спала, – слышал Сэм сквозь крепнущий ветер, – а это уж последнее дело. Мы все потонем, если не спровадим за борт эту бабу с ее поганым отродьем.