Конечно, никто ничего не заметил. Никто не подумал бы, что произошло нечто особенное. Но у Тонио голова пошла кругом. Он постарался скрыться с глаз девушки как можно скорее и при этом неожиданно для себя недовольно подумал: «Почему она здесь? Ведь она еще так молода. Наверняка она не замужем, однако почти все итальянки ее возраста упрятаны в женские монастыри, и редко кто из них посещает балы».

Его нареченная невеста, Франческа Лизани, была так тщательно укрыта от посторонних глаз, что, узнав о предстоящей свадьбе, он едва мог вспомнить, как выглядит эта девушка. Но какой красавицей оказалась она, когда они наконец встретились в монастыре! Он вспомнил, как она смотрела на него из-за ограды. «Почему я так удивился? – подумал он теперь. – В конце концов, она же дитя Катрины!»

Но к чему размышлять обо всем этом? Теперь это все было для него совершенно нереальным. Вернее, в какое-то мгновение это было нереальным, а в следующее стало уже мучительной реальностью. Но что было непреодолимо реальным, так это то, что всякую секунду его кто-нибудь останавливал и говорил комплимент по поводу его выступления.

Незнакомые ему холеные господа, с тростью в одной руке и изящно сложенным кружевным платочком в другой, кланялись ему, говорили, что он был восхитителен и что они ждут от него великих свершений. Великих свершений! Дамы улыбались ему, на мгновение опуская свои изысканно расписанные веера, и давали понять, что он может сесть рядом с ними, если захочет.

А Гвидо? Где был в это время Гвидо? Окруженный людьми, он громко смеялся, а маленькая графиня Ламберти висела у него на руке.

Тонио остановился, не церемонясь отхлебнул большой глоток вина и продолжил свои странствия. Прибыли очередные гости, и в открывшиеся входные двери ворвалась струя свежего воздуха.

Он прислонился плечом к резной раме высокого напольного зеркала и, сам того не желая, подумал о том, что тот день, когда он видел свою будущую жену, был его последним днем в Венеции. Как много событий произошло тогда! Он лежал с Катриной, пел в соборе Сан-Марко.

И внезапно он ужаснулся: сколько же времени он уже в Неаполе? Почти год!

Увидев, что Гвидо подзывает его, Тонио направился к учителю.

– Видишь вон того коротышку? – шепнул ему Гвидо. – Это русский, князь Шержинский. Он талантливый музыкант-любитель, и я написал для него сонату. Позже он может сыграть ее.

– Что ж, отлично, – тоже шепотом откликнулся Тонио. – Но почему ты сам ее не сыграешь?

– Нет, – покачал головой Гвидо. – Слишком рано. Ведь они только что обнаружили, что я способен на большее, чем…

Он проглотил последние слова, и Тонио, улыбнувшись, тайком пожал его руку.

Среди вновь прибывших было много консерваторских музыкантов. Стоило Гвидо отойти, и к Тонио тут же подбежал Пьеро, светловолосый кастрат родом из Милана.

– Сегодня ты пел просто волшебно, – сказал он. – Мы всякий раз учимся у тебя.

Поодаль Тонио заметил Бенедетто, нового ученика маэстро Кавалла, который получил роль, изначально написанную для самого Тонио. Бенедетто прошел мимо них, не удостоив и взглядом.

– Это был его вечер, – сказал Тонио смиренным тоном. – И Гвидо, конечно.

Он помогал Бенедетто одеваться, сам надел ему на голову парик. Как презрительно этот человек вел себя со всеми, кто окружал его! И на Тонио обратил не больше внимания, чем на какого-нибудь лакея. У него были длинные ногти совершенной овальной формы, каждый с бледным полумесяцем у основания. Оставаясь наедине с собой, наверняка он их полировал; когда он вышел на сцену, они сверкали, словно покрытые лаком. И все же было в этом человеке что-то грубое и жалкое. Белые кружева и стразы в действительности мало преобразили его; однако он носил их без тени смущения. «Что бы он подумал, – спрашивал себя Тонио, – если бы узнал, что я отдал роль, лишь бы не надевать эту одежду?»

– Он был вполне собой доволен, впрочем, как и всегда, – сказал Пьеро, холодно, оценивающе посмотрев на Бенедетто.

Он повел Тонио в бильярдную комнату.

– Я хочу поговорить с тобой.

Оттуда были видны весь бальный зал и длинный ряд пар, танцующих менуэт, хотя музыка доносилась слабо и искаженно. Временами, когда разговор становился громче, казалось, что великолепно одетые мужчины и женщины танцуют вообще без музыки.

– Я по поводу Джованни, Тонио. Понимаешь, маэстро хочет, чтобы он остался еще на год, так как обязательно должен попробовать свои силы на сцене. Однако Джованни предложили место в одном хоре в Риме, и он хочет принять предложение. Если бы это была Папская капелла, маэстро наверняка не возражал бы, но это не так… Что ты думаешь об этом?

– Не знаю, – пожал плечами Тонио.

Но он был уверен, что Джованни никогда не будет достаточно хорош для сцены. Тонио понял это еще тогда, когда в первый раз услышал его.

В отдалении в арочном проеме показалась светловолосая девушка. Неужели на ней то самое фиолетовое платье? То, в котором она была почти год назад? Талия у нее казалась такой тонкой, что он, наверное, смог бы сомкнуть вокруг нее пальцы, кожа в вырезе декольте притягивала взгляд нежностью. Брови у незнакомки были не светлыми, как можно было бы ожидать, а темными, дымчатыми, как синева ее глаз, и именно это придавало девушке такой серьезный вид. Тонио мог ясно разглядеть выражение ее лица: вот она слегка нахмурилась, вот чуть вздернула верхнюю губку.

– Но, Тонио, Джованни хочет поехать в Рим, и это самое ужасное. Ему никогда не нравилась сцена и никогда не понравится, но он всегда любил петь в церкви, с самого детства.

Тонио улыбнулся, услышав это.

– Чем же я могу помочь, Пьеро?

– Ты можешь сказать нам, что думаешь об этом, – ответил тот. – Как считаешь, Джованни смог бы посвятить себя опере?

– Спросите Гвидо, вот что я вам посоветую.

– Но, Тонио, ты не понимаешь. Маэстро Гвидо никогда не пойдет против маэстро Кавалла, а Джованни и вправду хочет поехать в Рим. Ему уже девятнадцать, он давно живет здесь, а это лучшее из предложений, которые он когда-либо получал.

Возникла небольшая пауза. Девушка тем временем повернулась, поклонилась, взяла партнера за руку и, качнув юбками, прошла в ряды танцующих.

Неожиданно Пьеро рассмеялся и пихнул Тонио в бок.

– А, вот на кого ты глаз положил, – шепнул он.

Тонио вспыхнул. Он с трудом сдерживал гнев.

– Ничего подобного. Я даже не знаю, кто она. Просто восхищался ее красотой.

Он старался говорить как можно более небрежно. Махнув рукой проходящему мимо официанту, взял с подноса бокал белого вина и поднял его на свет, словно завороженный плеском жидкости в хрустале.

– Скажи ей пару комплиментов, Тонио, и, может быть, она напишет твой портрет, – сказал Пьеро. – А захочешь, нарисует тебя голышом.

– Что ты несешь! – резко оборвал его Тонио.

– Она рисует голых мужчин. – Пьеро рассмеялся, как будто ему очень нравилось поддразнивать Тонио. – Конечно, в виде ангелов или святых, но, в общем, одежды на них немного. Сходи взгляни на них в часовне графини, если не веришь. Она расписала все стены над алтарем.

– Но она так молода!

– Точно! – прошептал Пьеро и широко улыбнулся.

– А как ее зовут?

– Не знаю. Спроси графиню, они знакомы. Но почему бы тебе не остановить свое внимание на какой-нибудь симпатичной даме постарше? С девицами всегда столько проблем…

– Да, в общем, все это пустяки, – резко оборвал его Тонио.

Художница. Расписала стены в часовне! Он был потрясен. То, что он узнал, взволновало его, придавая этой девушке чудесную новую сущность, и неожиданно легкая небрежность ее вида показалась ему более чем соблазнительной. Она словно была сосредоточена на чем-то большем, чем собственная прелесть и необходимость ее подчеркивать. Но она такая красивая! Интересно, венецианская художница Розальба была так же прекрасна? А если так, зачем она тогда занималась живописью? Вообще, это все просто бред! Какое ему до этого дело, если она была лучшим живописцем Италии?! И все же у него голова шла кругом, стоило ему вообразить эту девушку с кистью в руке.