– Паоло здесь ни при чем, – произнес он раздраженно, сердясь, что Тонио не понимает его. – Паоло отличный певец. – Его воодушевляла мысль о том, что здесь, в Риме, Паоло научится гораздо большему, чем научился бы в консерватории. В его сердце было место для маленького флорентийца. Но сейчас он хотел, чтобы Тонио оставил его одного.

– Я устал с дороги, – коротко сказал он. – И мне предстоит много работы. Я не могу терять время.

Тонио склонился над ним. И прошептал что-то нежное и интимное ему на ухо. Гвидо понимал, что они одни в этих комнатах, ведь Тонио отослал слуг.

– Будь снисходителен ко мне, – сказал он сердито. И заметил по лицу ученика, что тот задет.

Однако Тонио лишь кивнул. Это всегда было при нем: невообразимая венецианская любезность. Он посмотрел на Гвидо без тени обиды и, улыбнувшись краешком рта, поднялся, чтобы уйти.

Потрясенный, Гвидо молча смотрел, как он идет через комнату. Маэстро представил его на сцене, вообразил толпы, поджидающие певца у гримерной. А потом вдруг вспомнил лицо кардинала Кальвино и его удивительно живые глаза.

«Ты не имеешь представления о поклонении, которое тебя ждет, ты не можешь даже догадаться об этом. Конечно, у них найдутся комплименты и для композитора. Если опера будет хороша, они могут даже поместить мое имя на афишах, а впрочем, могут и не поместить. Это для тебя Рим разобьется как яйцо, чтобы снова возродиться. И я хочу, чтобы так и было. Но откуда это странное чувство?»

Тонио был где-то за дверью. Но Гвидо казалось, что он рядом. Внезапно он представил себе, как ударил Тонио и увидел, как это прекрасное лицо пошло красными пятнами. Он встал из-за стола, не понимая, что делает, и, быстро пройдя в спальню, остановился, увидев, что Тонио стоит у окна и смотрит во двор.

– Ты же знаешь, что представляет собой эта римская публика, – сказал Гвидо. – Ты знаешь, что мне предстоит. Будь терпелив ко мне.

– Я терпелив, – откликнулся Тонио.

– Ты должен делать все, что я попрошу!

Он почувствовал острое, сильное желание ссоры. Всплыло все, что возмущало и раздражало его в Тонио. Но он знал, что сейчас еще не время.

– Я сделаю все, что ты попросишь, – вежливо сказал Тонио низким, глубоким, сдержанным голосом.

– О да, все, но только не выступишь в женском платье, хотя знаешь, что как раз это должен сделать. Именно здесь, в Риме, а не где-нибудь еще! И конечно, ты сделаешь все, но только не то, что абсолютно необходимо для тебя самого!

– Гвидо! – перебил его Тонио. Впервые он проявил гнев и нетерпение. Преображение этого ангельского лица никогда не переставало поражать Гвидо. – Этого я сделать не могу. Нет смысла спорить дальше.

Гвидо презрительно усмехнулся. Он достиг того, чего хотел: Тонио покраснел, а в глазах у него появился холод. Но для чего была нужна ему ссора в их самый первый день в Риме, когда у него нашлось бы достаточно времени повозить Тонио по театрам, показать ему кастратов в женских костюмах, чтобы тот понял, насколько они могущественны и привлекательны?

Тонио резко повернулся и отправился в гардеробную. Он уже снимал халат, сейчас он оденется и уйдет. Эти комнаты опустеют. Гвидо останется один.

Полное отчаяние овладело им.

– Подойди сюда! – холодно потребовал он. И двинулся к кровати. – Нет, сначала запри дверь, – поправился он, – а потом подойди.

Какое-то мгновение Тонио только пристально смотрел на него.

Он слегка сжал губы, а потом с тем же самым терпеливым кивком, столь характерным для него, сделал все, что было приказано. Он стоял у высокой кровати, положив руку на покрывало, и, безмятежно глядя в глаза учителю, ждал. Гвидо расстегнул бриджи и почувствовал, как его страсть вбирает в себя все эмоции и смешивает их в одну силу.

– Сними халат, – резко сказал он. – И ляг. Лицом вниз. Ложись.

Тонио стоял молча, по-прежнему не отводя от него своих красивых, даже чересчур красивых глаз. Потом, с еле уловимым неодобрением того, что происходит, он выполнил приказание.

Гвидо взгромоздился на него. Ощущение нагого тела сквозь одежду сводило его с ума. Ладонью он прижал лицо Тонио к постели и взял его самым грубейшим образом.

Потом, как ему показалось, они очень долго лежали рядом. Наконец Тонио поднялся, чтобы уйти.

Без единого слова жалобы он оделся и, взяв трость, подошел к кровати. Наклонившись, поцеловал Гвидо в лоб, а потом в губы.

– Почему ты терпишь меня? – прошептал Гвидо.

– А почему я должен не терпеть тебя? – так же тихо произнес Тонио. – Я люблю тебя, Гвидо, – сказал он. – И оба мы немного напуганы.

Эта улица, звезды над головой, потолок комнаты, его зубы, вгрызающиеся в плоть, и нож, настоящий удар ножа, и рычащий звук, оказавшийся его собственным криком…

Потом он проснулся, с ладонью, прижатой ко рту, и понял, что на самом деле не издал ни звука.

Он был во дворце кардинала Кальвино. Он был в Риме.

Какая ерунда этот старый сон и лица этих бравос, которых, как ему иногда казалось, он видел на улицах. Конечно, всегда оказывалось, что это не так. Это была его маленькая фантазия. Он воображал себе, как, встретив одного из них, застанет его врасплох. «Ты помнишь Марка Антонио Трески, мальчика, которого ты увез в Фловиго?» А потом вонзит кинжал ему промеж ребер.

Перед отъездом из Неаполя он провел полдня с одним настоящим браво, и тот научил его некоторым приемам обращения с маленьким кинжалом. Этот человек, получивший хорошее вознаграждение за урок, был явно доволен способным учеником.

– Но зачем вам делать это самому, синьор? – спросил он тихо, глядя на костюм Тонио, на его кольца и перстни. – Я сейчас как раз без работы. Мои услуги не так дороги, как вы могли бы подумать.

– Просто научи меня, – улыбнулся Тонио.

Улыбка в такие моменты всегда приходила ему на помощь. А браво, бывший, похоже, прирожденным учителем, лишь пожал плечами.

Это воспоминание быстро развеяло сон. И, не успев еще поставить голые ступни на упоительно-прохладные мраморные плитки, Тонио снова подумал о том, что находится в резиденции кардинала, в самом центре Рима.

Сон был похож на неприятный вкус во рту или на слабую головную боль. Ничего, скоро это пройдет.

Город уже ждал его. Впервые в жизни Тонио оказался по-настоящему свободен. Несколько лет назад он сменил надзор своих воспитателей в Венеции на заботу Гвидо и консерваторскую дисциплину и теперь еще не мог привыкнуть к мысли, что все это позади.

Но Гвидо ясно дал ему это понять. У Паоло были свои учителя и наставники, а Тонио, хотя и посвящал утро вокальным упражнениям, совсем не должен был ни перед кем отчитываться. И Гвидо этого не требовал. Так уж теперь повелось. После сиесты, когда все еще валялись в постели, Гвидо исчезал и мог вернуться лишь к полуночи. А потом задавал вопросы в той манере, в какой люди интересуются друг у друга: «Ну, где был сегодня?»

Тонио не смог сдержать улыбки. От ночного кошмара не осталось ничего. Он уже совсем проснулся и мог успеть на утреннюю мессу кардинала, если, конечно же, поторопится.

Каждый день кардинал Кальвино проводил мессу в своей собственной часовне в присутствии домочадцев. Алтарь был украшен белыми цветами, в арках под огромным изображением распятого Христа, из рук и ног которого обильно сочилась мерцающая кровь, висели канделябры на множество свечей.

Когда Тонио вошел в часовню, яркий свет на миг ослепил его. Никем не замеченный, он присел на стульчик сзади. Он и сам не понимал, почему не может отвести взгляд от далекой фигуры у алтаря. Кардинал повернулся, и стало заметно, что в руках у него золотой потир.

Несколько молодых римлян опустились на колени, чтобы получить причастие. А за ними – священники, скромные, в более строгих одеждах. Тонио не последовал их примеру. Ощущая приятную расслабленность, он прислонился головой к позолоченной колонне за стулом и закрыл глаза.

Когда же он их открыл, кардинал, подняв руку, осенял присутствующих последним благословением. Его гладкое лицо казалось лишенным возраста и возвышенно-чистым, словно он ничего не знал о зле и ни разу не согрешил даже в мыслях. В каждом его жесте и движении присутствовали убежденность и твердость, и Тонио преисполнился убежденности в том, что жизнь кардинала, в отличие от большинства людей, имеет смысл. Он верит в Бога, верит в себя, верит в то, чем является, и в то, что делает.