— Вот тут вы ошибаетесь, — ответила тетушка. — Майкл и застенчив, и чувствителен. Особенно в детстве таким был. Потом-то нарастил себе толстую кожу, точь-в-точь как дерево обзаводится грубой корой. Держу пари, вы с этой его «корой» особенно хорошо знакомы.

— Я? — воскликнула Мона. — Почему это вы думаете, что со мной Майкл особенно застенчив?

— А разве нет? — спросила миссис Уиндлшем.

И взглянула на Мону так проницательно, что та невольно рассмеялась.

— Сдаюсь! — воскликнула она. — Вижу, я столкнулась с настоящим экспертом-психологом. Вы правы: я всю жизнь дразнила Майкла, но мне казалось, что его это только забавляет. Честно говоря, поэтому я от него и не отстаю — все надеюсь, что однажды он взвоет и запросит пощады.

— Ну разумеется! И еще говорят, что мы цивилизованные люди, — вздохнула миссис Уиндлшем. — Воспитание воспитанием, но жестокие инстинкты глубоко укоренены даже в лучших из нас. Так, значит, вы дразните и изводите Майкла, стараетесь вывести его из равновесия — и забавляетесь этим? Увы, дорогая моя, мужчины и женщины везде одинаковы!

— Вы меня пристыдили, — проговорила Мона.

— Вовсе нет, — ответила миссис Уиндлшем. — Вы опускаете глаза и краснеете, но в глубине души радуетесь тому, что так действуете на Майкла. Надеюсь, однажды он отбросит свою стеснительность и задаст вам трепку, какой вы заслуживаете!

— Может быть, уже и задал, — ответила Мона.

Ей вспомнился тот поцелуй в Длинной галерее — долгий, грубый, оскорбительный поцелуй, за который Майкл потом извинялся.

— Очень приятно это слышать, — сказала миссис Уиндлшем. — Однако, сдается мне, он обошелся с вами слишком мягко. В глазах у вас, когда вы дразните Майкла, вспыхивает огонек, который не сулит бедному мальчику ничего хорошего. Впрочем, не важно: прожив здесь пару дней, я узнаю гораздо больше и о нем, и о вас. А теперь расскажите мне, кто еще обитает в этом равнинном и довольно-таки пустынном краю!

По дороге домой Мона улыбалась, вспоминая неуемное любопытство миссис Уиндлшем. Ее новая знакомая обладала быстрым и проницательным умом: Мона увлеченно следила за тем, как из мелких деталей чужой жизни она восстанавливает общую картину.

«Непременно схожу к ней завтра, — думала Мона. — Как похоже на Майкла — скрывать от всех такую чудесную тетушку! Любопытно, какова история ее собственной жизни? Интересно было бы послушать…»

Однако тут же она напомнила себе, что должна соблюдать осторожность. Если уж миссис Уиндлшем захочет что-то выяснить о человеке, от ее проницательного взора и острого ума ничто не укроется! Хотя в то же время Мона инстинктивно ощущала, что тетушке Майкла можно доверять.

Размышляя над этим разговором, она обратила внимание на то, что миссис Уиндлшем внимательно ее слушала, но почти ничего не рассказывала сама. Прекрасная слушательница, она не утомляла собеседника собственными рассуждениями, если же и говорила что-то, то ее замечания были неизменно кратки, метки и били прямо в цель.

«Как видно, у старости есть свои хорошие стороны, — размышляла Мона. — И все же никому не хочется стареть!»

В первый раз после смерти Лайонела она вдруг поняла, что совсем не хочет умирать. Жизнь простиралась перед ней — разноцветная, многообещающая жизнь, в которой еще оставалось место и радости, и надежде.

«Что это — я становлюсь разумнее или просто старше? — спросила она себя. — Или, может быть, и то и другое?»

Что-то бодро напевая, она открыла дверь Аббатства. В холле было совсем темно: миссис Вейл и няня уже закрыли окна черными досками. Мона включила свет и увидела на столе письмо, адресованное ей.

«Кто бы это мог мне писать?» — удивилась она. Может быть, адвокаты Неда сообщают, что в банке ее ждут деньги? Хорошо бы…

Она взяла в руки конверт… и вдруг застыла как вкопанная. Мелкий косой почерк казался удивительно знакомым. Где же она его видела?

Нет, нет, это невозможно! Должно быть, она ошиблась! Но, дрожащими пальцами разрывая конверт, Мона уже знала, что глаза ее не обманывают — так пишет лишь один человек на всем белом свете.

Свое знакомство с Чар Стратуин Мона помнила так ясно, словно все произошло вчера.

Это было в Каире, на скачках. Стоя в очереди за свои выигрышем, Мона заметила неподалеку женщину, впившуюся в очередь счастливчиков алчным и тоскливым взором.

Женщина была очень некрасивой — тощая, нескладная, в бесформенном туссоровом[9] костюме мужского покроя, с панамой на голове.

Возраст ее определить было затруднительно: такие высохшие изможденные лица свойственны женщинам самого разного возраста, проведшим много лет на Востоке, — особенно тем, кто злоупотребляет выпивкой по вечерам.

Мона разглядывала ее, и вдруг женщина поймала ее взгляд и улыбнулась. Устыдившись своей невежливости, Мона улыбнулась в ответ. Женщина немедленно двинулась к ней.

— Повезло вам сегодня? — проговорила она скрипучим голосом, вполне гармонировавшим с ее обличьем. — А мне вот не повезло. Может, что подскажете на следующий забег?

Мона взглянула на открытку, куда записала для себя клички скаковых жеребцов. Ставить на этих лошадей посоветовал ей Лайонел, — следуя его советам, она почти всегда выигрывала.

— Честно говоря, сама я не очень в этом разбираюсь, — ответила она, — но мне говорили, что стоит поставить на Мицпаха. Он, разумеется, аутсайдер.

— Спасибо вам огромное! — с жаром ответила женщина. — Может, вы мне принесете удачу. Она мне так нужна!

Она поспешила делать ставку, а Мона и думать о ней забыла; но час спустя, когда она шла к паддоку, за спиной у нее раздался знакомый голос:

— Как же я вам благодарна! Если бы не вы!..

Обернувшись, Мона увидела женщину в туссоровом костюме.

— Поставили на Мицпаха? — воскликнула она. — Рада за вас. Немалый получился выигрыш, верно?

— Тысячу раз спасибо! Я так вам благодарна! — не отставала женщина. — А может, еще что-нибудь подскажете?

Глаза ее горели такой нескрываемой алчностью, что Моне очень захотелось ответить «нет» и отойти подальше.

Однако природная доброта взяла верх. «Бедняжка! Должно быть, она в отчаянном положении и хватается за соломинку», — подумала Мона и, снова заглянув в свои записи, ответила:

— В следующих двух забегах я бы ни на кого не ставила, а вот в последнем, как мне говорили, наверняка победит Принц. Правда, он фаворит, так что много вы не выиграете.

— Благодарю вас! — пылко воскликнула женщина, а затем добавила: — Вы идете в паддок?

— Да, собиралась…

— Отлично, пойдемте вместе!

Мона согласилась, поскольку трудно было отказаться.

— Моя фамилия Стратуин, — продолжала незнакомка. — Чар Стратуин.

— А я Мона Вейл.

Мона сама не знала почему, но новая знакомая сразу вызвала у нее безотчетную неприязнь. Обычно она легко знакомилась и сходилась с людьми, однако в Чар Стратуин почувствовала что-то отталкивающее.

«Надо от нее избавиться, — сказала она себе. — Вот увижу кого-нибудь знакомого — тут же извинюсь и попрощаюсь».

Однако вскоре выяснилось, что избавиться от Чар Стратуин практически невозможно. Кто имел неосторожность с ней познакомиться, тот обречен: она вцепляется в нового знакомого мертвой хваткой и таскается за ним повсюду, как рыба-прилипала.

В следующие несколько недель Мона почти уверилась, что Чар Стратуин ее выслеживает. В самых неожиданных местах, где ей случалось бывать, вдруг мелькал туссоровый костюм, и с упавшим сердцем Мона видела, что Чар с радостными возгласами бежит ей навстречу.

Вскоре они перешли на «ты». Эта навязанная дружба тяготила Мону — откровенно говоря, она не испытывала к Чар ни малейшей симпатии. Однако ей почему-то трудно было понять точную природу своих чувств к Чар Стратуин.

Порой Мона ее жалела, порой почти ненавидела, но не могла принудить себя к грубости, к тому, чтобы сказать прямо — мол, не нужна ей ее дружба, да и вообще она знать ее не хочет.