— Пока не знаю.

— Нет-нет, не бросай меня! — взмолилась Чар.

— Говорю тебе, я пока не знаю. В «Винтер-Палас-отеле» меня будет ждать письмо.

Чар судорожно сглотнула.

— Неужели ты не понимаешь? Ты — мой талисман. Если тебя не будет рядом, я никогда, никогда не верну свои деньги!

— Разумеется, вернешь, — успокаивающе ответила Мона. — И я здесь ни при чем, Чар. Ты просто вбила себе в голову эту фантазию. Не бывает удачливых людей и неудачливых: каждому иногда везет, иногда нет.

— Ошибаешься! — с истерическими нотками в голосе отвечала Чар. — С самой первой нашей встречи на скачках мне начало везти. Мона, ты должна быть рядом со мной — иначе я погибла!

— Что за чушь! — нетерпеливо воскликнула Мона. — Не поддавайся таким мыслям. Должно быть, это жара на тебя действует. Выпей что-нибудь.

Она позвонила. Чар присела на ее кровать и молчала, пока официант подавал ей прохладительное.

«Вид у нее словно у больной обезьяны, — думала Мона. — До чего же глупы женщины — даже те, что, казалось бы, сами себе хозяйки и вполне способны о себе позаботиться!»

Чтобы приободрить Чар, она солгала:

— Не убивайся так — скорее всего, я останусь.

Чар просияла:

— Правда?

— Правда.

— Ты не представляешь, что это для меня значит! Знаешь, когда-нибудь я тебе расскажу свою историю — вот тут ты поймешь, что такое настоящее невезение! Да у тебя просто глаза откроются и волосы дыбом встанут!

— С интересом послушаю как-нибудь в другой раз, — быстро проговорила Мона, — а сейчас я не хочу расстраиваться.

Чар достала сигарету и закурила; Мона заметила, что пальцы ее дрожат.

«Может быть, она заболевает», — подумала Мона и, как это ни жестоко, в глубине души пожелала, чтобы так оно и было.

Ей казалось, Чар, словно какой-то осьминог, обвила ее своими щупальцами — ни вырваться, ни скрыться.

«Забавно, — думала Мона. — По ней никак не скажешь, что она склонна так цепляться за людей. На вид такая независимая, самодостаточная… а на самом деле — просто пиявка, питающаяся чужой кровью! Например, моей».

Она оделась и сошла на берег.

— Мисс Вейл? — переспросил портье в «Винтер-Палас-отеле». — Да, для вас есть письмо.

Он протянул ей конверт — и она узнала почерк Лайонела.

Мона скрылась в благоухающем цветами саду, где для развлечения гостей в клетках содержались антилопа с огромными печальными глазами и другие животные.

Здесь, под тенистыми деревьями, Мона опустилась в шезлонг и вскрыла письмо.

Как и всегда, от первых слов письма у нее вспыхнули щеки и сладко замерло сердце. Лайонел был бесконечно изобретателен в придумывании для нее ласковых имен. Счастливо вздохнув, она продолжила чтение:

Милая моя, у меня замечательная новость! Мы сможем провести с тобой неделю вдвоем в Александрии. Как это вышло, долго объяснять на бумаге, но на следующий день после того, как ты получишь это письмо, я буду там. Тебе, разумеется, придется лететь самолетом. Садись на утренний рейс и помни, что я с нетерпением жду тебя в аэропорту! О Мона…

Дальше было еще много всего, и под конец постскриптум:

Будь осторожна — смотри, чтобы никто о нас не пронюхал и не узнал, куда ты направляешься.

«Можно подумать, — сказала себе Мона, — он чувствует, что Чар Стратуин следует за мной как тень!»

Взяв себе билет на самолет, она вернулась на борт парохода. Время подходило к ужину, Мона решила собрать вещи и уйти потихоньку, чтобы Чар не заметила ее бегства. Путь к ее каюте лежал мимо каюты Сэди, и, проходя мимо, она заметила, что дверь приоткрыта.

Едва ли думая о том, что делает, Мона заглянула внутрь. Сэди, мертвецки пьяная, распростерлась на полу. Но с ней была Чар. Мона хотела тихонько проскользнуть мимо, надеясь, что Чар ее не заметит, и в этот миг увидела нечто необыкновенное.

Сумка Сэди лежала на полу. Выскользнув из рук пьяной хозяйки, она открылась, из нее выпали губная помада и косметичка. Из сумки торчала толстая пачка денег. И вот Мона увидела, как чужая рука — рука Чар — тянется к деньгам и вытаскивает их из сумки!

Все произошло в одно мгновение. Мона вбежала к себе в каюту, захлопнула и заперла дверь.

Она опустилась за туалетный столик, чувствуя слабость и тошноту. Мона сама не понимала, почему воровство Чар так ее расстроило, — чувствовала только, что она сама, она лично оскорблена и унижена так, что не описать словами. Так вот до чего она опустилась! Вот до чего довела ее жизнь во грехе!

Ей вспомнилась мать, родной дом, и она ощутила, что больше не выдержит. Что за грязь, что за мерзость! Как будто ее засасывает какая-то вонючая трясина.

В памяти всплыли давние предостережения няни: «Коготок увяз — всей птичке пропасть!», «Рыбак рыбака видит издалека!», «Два сапога пара!».

Нет-нет, она совсем не такая, как эти женщины! Но… может быть, ей грозит стать такой же? Ведь впереди еще много лет бесприютных странствий, и иных подруг у нее не будет…

Раздался стук в дверь.

— Кто там?

— Это я, Чар.

— Я отдыхаю.

— Впусти меня.

— Нет. Я устала, у меня болит голова. Я хочу лечь.

— Но ты же выйдешь к ужину? Выйдешь, правда?

— Нет, Чар! Оставь меня в покое. — Мона заметила, что голос ее поднялся до крика, и усилием воли заставила себя говорить спокойно и твердо: — Я ложусь в постель. И спорить не собираюсь.

За дверью наступило молчание; быть может, Чар прикидывала, не вломиться ли в каюту силой. Затем, к облегчению Моны, она обиженно проворчала:

— Ну ладно, раз ты так хочешь…

И ушла. Мона сидела, напряженно выпрямившись и прислушиваясь, пока шаги ее не стихли вдалеке и не воцарилась тишина. Затем вскочила и начала лихорадочно швырять вещи в чемоданы.

Ее охватило нетерпеливое, почти истерическое желание бежать.

«Лишь бы никогда больше не встречать этих кошмарных женщин!» — говорила она себе.

Неделя в Александрии пролетела для Лайонела и Моны как один миг — миг безмятежного счастья.

С какой радостью узнала Мона, что им не придется возвращаться в Каир! Лайонела перевели в Вену — так образовался у него неожиданный недельный отпуск.

Одежда и драгоценности Моны приехали из Каира поездом, и вместе с ними она села на пароход, отплывающий из Александрии в Неаполь. Стоя на палубе и озирая огромную Александрийскую гавань, где бок о бок покачивались на волнах суда под флагами всех стран, она благодарила небеса за то, что покидает Египет.

«Ненавижу эту страну! — думала она. — Эту жару, вонь, людей!»

Но сама понимала: больше всего она ненавидит Чар, ибо при одном воспоминании о ней чувствует себя грязной.

Ну что ж, решительно сказала она себе, даже это я готова выносить ради того, чтобы быть с Лайонелом. Чтобы стирать с его лица морщины заботы и тревоги, чтобы рядом со мной он дурачился, как мальчишка, и снова безоглядно любил жизнь.

Ведь не только она страдала от этого неестественного существования. Лайонел, человек сильный и страстный, любил ее всеми силами души, и фальшивая семейная жизнь была для него постоянным мучением.

Энн действовала ему на нервы. Даже не будь Моны, едва ли она могла стать хорошей женой для умного мужчины, ищущего в женщине чуткую и близкую по духу собеседницу. Энн была рассудительна, прямолинейна и полностью лишена воображения.

Дав согласие выйти за Лайонела, она не сомневалась, что на этом ее задача выполнена — дальше все будет как в сказке: «жили долго и счастливо». От семейной жизни она не ожидала ни неожиданных поворотов, ни страстей, ни тревог.

Она даже не представляла себе никаких семейных треволнений, разве только тех, что связаны с деньгами или с переездами. Проблемы душевной жизни, своей или чужой, Энн не занимали: для нее мир делился на черное и белое, без полутонов, и в собственном замкнутом мирке она имела дело только с белым.