Вымотавшись, я поплелся в дом. На столе так и стоял уже порядком остывший напиток. Интересно получилось. Я только теоретически знал, что кэроб не навредит, но он улучшил — все вместе стало вкуснее. Бросив взгляд на лестницу, я задумался. Дана, как этот кэроб, делает мою реальность удобоваримой. И невыносимой.

Я дополз до дивана и упал поверх, чувствуя себя так, будто неделю не спал. Поток мыслей и необходимость принять решения изматывали, но я послал все к чертям, вздохнул поглубже и медленно выдохнул…

Дыхание становилось все более медленным, меня уносило в тревожный сон, в котором все повторялось снова и снова — страх, бег по лесу, невозможность вернуться в человека… Только потом что-то изменилось — добавился хорошо знакомый запах, смешанный с шоколадом и пряностями. На грудь легло что-то невесомое, скользнуло по лбу, обвило лицо. Я даже не понял, как схватил это что-то — по сути, схватился сам, как утопающий за возможность спастись. В моей вселенной родилось чужое дыхание, наполнилось мелодичным звуком мое имя, и я хотел его слышать снова и снова. Я тянулся к его источнику, желая жадно попробовать на вкус… и нашел, с упоением к нему припал. И было так хорошо, жарко… дыхание билось в губы, сердце в сердце… я был не один. Теперь у моей вселенной другой центр. И меня это полностью устраивало. Пусть он хрупкий, тонкий, дрожащий… но пахнущий до одури вкусно! И я облизывал и покусывал его тонкую кожу, ритмично бившуюся под губами, прижимал к себе, не позволяя вертеться в руках… Какой верткий, что б его!

— Сезар!

По морде прилетело, как ударом тока.

Я моргнул и открыл глаза, с трудом приходя в себя и наводя резкость на раскрасневшейся… Дане.

— Пусти! — пискнула девчонка.

Она лежала подо мной на диване с задранной до шеи футболкой. Штаны сползли до самых ягодиц, открывая все, что нужно, чтобы снова впасть в нирвану. Мои тоже казались неактуальны в данный момент.

— В смысле — пусти? — низко прорычал, переводя голодный взгляд на ее лицо. — Кто тебя просил ко мне подходить?

— Ты кричал! — дернулась она.

— Ты тоже иногда кричишь, — оскалился, чувствуя себя немного пьяным. Эту реакцию на нее уже привычно не остановить. И воззвать к ее собственной снова не составило труда.

— В следующий раз подойду с ружьем! — дернулась она в моих руках, а меня ее злость только больше завела.

Красивая все-таки. Эти ее большие злые глаза, губы, шея с россыпью моих меток…

— Смотрю, тебе понравилось угрожать мне оружием, — горячо выдохнул ей в губы, и по телу покатилась волна плохо управляемого желания.

Я смотрел ей в глаза, стягивая с нее штаны, и слушал ее сбивчивое дыхание. Взгляд колючий, а мне нужен был другой — влажный, сдающийся… И я протолкнул ей пальцы между ног, получая все и даже больше. Дана выгнулась, но насладиться этим снова не успел, потому что у самого снесло крышу. Голод по ней длинной в сутки лизнул пламенем сдерживающий безумие поводок. Я растолкал ее колени, вынуждая раскрыться и обхватить мои бедра, и наклонился к ее груди. Стоны Даны вытеснили остатки сумрака из души, и я не давал передышки, разгоняя ее и свою агонии. Она хватала меня за руки, извивалась, крича в голос, кусая губы и закатывая глаза. И я рывком развернул ее на живот.

— Ты просила, чтобы спрашивал, — прорычал ей в шею и вернул пальцы в игру.

Бесило, что хочет — но сопротивляется, стонет — но не упускает шанса взбрыкнуть. Я освежил метку на ее попке, добавляя огня ее крику, и швырнул свою строптивицу к финалу.

Наверное, она перегрызет мне горло или все же застрелит из ружья, когда сможет подняться. И я делал все, чтобы не смогла — трахал пальцами, выжимая досуха ее наслаждение. Дана выгибалась дугой, царапала подушки и скулила так, что сердце кровью облилось бы … если бы она вся не была в другом месте.

— Так ты хочешь, девочка? — размазывал ее влагу по бедрам, покрытым гусиной кожей. — Хочешь?

Она вяло стонала, растекаясь лужей подо мной, получив свое. Поздно я взялся спрашивать. Пришлось надавить… в прямом смысле. На самое чувствительное. Дана дернулась, и я схватил за шею и вздернул ее на колени.

— Вот это… — протолкнул влажные пальцы с ее вкусом ей в рот, — …значит «да».

Только когда она вдруг сомкнула губы вокруг большого, из груди рванулось рычание. Я потянул Дану на себя, усаживая сверху лицом к себе — хотел видеть ее. Какая же хрупкая! В моих лапах будто и правда мотылек, которого сломать — нечего делать.

Она, кажется, смирилась со своим «да» — откинулась назад, упираясь руками в мои колени, и запрокинула голову, раскрываясь полностью и позволяя мне все. Я вцепился в ее бедра, медленно втискиваясь в нее, как в первый раз. Теперь моя очередь сходить с ума — каждое движение било по нервам, рискуя сорвать меня в бездну, где я перестану слышать Дану и бояться сделать ей больно. С каких пор секс стал таким острым, оголяющим до глубины и необходимым — понятия не имел. Но меня не спросили. А я не спросил ее.

Достала собственная футболка, спадавшая на ее грудь. Я рванул ткань и прижал Дану к себе — мне нужна она вся, как свет, на который хочется идти. Сжал ее в руках и задвигался жарко, не давая ей права слова. Прыгающая грудь сама просилась в губы, и я не стал себе отказывать, немного замедляясь и понимая, что моего мотылька снова накрывает оргазмом. Дана уперлась лбом в мой, яростно хватая воздух губами и царапая мои плечи, и я притянул ее к своему лицу, впиваясь в ее рот и кончая одновременно с ней.

Это особенное чувство, когда не знаешь, вкус чьей крови у тебя во рту — твоей или ее. Я продолжал удерживать ее за шею и жадно сминать влажные воспаленные губы с соленым привкусом. Чувствовал ее дрожь, и мне хотелось успокоить, обещать, что сделаю все, чтобы ей было хорошо. Понимал, что все это — опасная химия, но отдавался ей полностью. Никогда прежде мне не хотелось быть столь уязвимым.

Я поднялся с Даной, не разрывая связи, и понес в душ. Она молчала. Обнимала за плечи, но не доверчиво, а оглушено, будто боялась вдохнуть лишний раз, чтобы я ее не заметил. И от этого становилось тошно, особенно теперь, когда я открыт перед ней. Я жмурился, стоя под теплыми каплями, и продолжал целовать ее скулы, висок, нежно тереться носом о шею, на которой все ярче расцветали следы ее принадлежности мне.

То, что Дана вдруг прижалась ко мне, обняла за плечи и скользнула щекой по моей, оглушило. Это было «да» совсем другой природы. Не выжженное моим желанием и требованием подчиниться, а тихое, самостоятельное, шелестящее на кончике нервов, как капли по стенкам душевой.

Я вынес ее, укутанную в полотенце, уложил на кровать, не в силах перестать трогать, вытер и укрыл одеялом.

— Хочешь чего-нибудь? — Посмотреть ей в глаза стало испытанием.

— Спать, — прошептала Дана.

И я уже собрался убраться вниз, но на мою ладонь легла ее:

— Не уходи, а?

Я моргнул, чувствуя себя так, будто она все же в меня выстрелила. Но не убила, а наоборот — подарила по крайней мере еще один день жизни.

— Воды принесу. — Голос охрип.

Понимал ли я, почему она меня зовет? Снова нет. Но начинал к этому привыкать. Привыкать к тому, что не все было под силу разложить на части и высчитать пароли…

Я даже не поверила, когда до меня дошло, насколько просто и одновременно сложно с ним договориться. Медведю необходимо банальное — ласка, шаг навстречу, понимание, сочувствие. В общем, все то, что нужно нормальным людям. И ведь он это заслуживал. Но если ты живешь в лесу как зверь, зачем тебе дверь, которой не пользуешься?

И опять люди в выигрыше. Мы могли быть сколь угодно ублюдками, но это не обращало нас в животных. А с таких, как Сезар, спрос, выходит, больше.

А сложно, потому что он не примет ложь. Его невозможно обдурить, просто виляя хвостом без искренней привязанности. Все, на что я насмотрелась в высшем обществе людей, тут не сработает. Блестящие, роскошные искусственные ровесницы, щеголявшие своими ухажерами как породистыми собачками — тупиковая ветвь эволюции. Мне даже дышалось тут легче, но дыхание сбивалось от волнения: это так страшно — стать собой, ничего не доказывать и не за что не бороться. И оказаться несоответствующей его требованиям.