Это раздражало, хотя и было ожидаемо. Управлять ордой — всё равно, что пытаться усмирить свору агрессивных и своевольных псов. Номады привыкли к принципу «бей и беги», привыкли жить грабежами и думать только о сегодняшнем дне. А ещё — привыкли бояться и ненавидеть осёдлых. Как, впрочем, и друг друга. Уже то, что ему удалось собрать вместе десятки разрозненных банд и племён — огромная удача.

Но мало привести харма к водопою. Нужно, чтобы он начал пить.

— Найди Кабая и Аху. Пусть подтягивают силы к мосту. Скоро будем атаковать.

— А как же пушки?

— Пушки скоро смолкнут. И врата падут.

Рахамман, развернувшись, скрылся под пологом хаудаха, и разведчик, взглядом отыскав в небе своего кожекрыла, свистнул, заложив пальцы в рот, подзывая летуна.

Войдя под навес, вождь неуловимо изменился — будто стал меньше ростом. Плечи его ссутулились, глаза прищурились, привыкая к темноте. Он замер, к чему-то прислушиваясь. Осторожно убрал темное плотное покрывало с чего-то округлого, возвышающегося в задней части хаудаха и на первый взгляд представляющего собой просто часть каркаса. Однако под ним было нечто, похожее на покрытый глубокими складками кожаный горб — серый, влажный, медленно подрагивающий.

Рахамман, поморщившись, сделал заметное усилие, заставив себя коснуться его. Горб вздрогнул, вспучился изнутри и вдруг раскрылся, разошелся в стороны толстыми лепестками. Внутри оказалась сжавшаяся в форме эмбриона мумия с морщинистой бледной кожей и тонкими, как паутина, седыми волосами, кое-как прикрывающими пятнистый череп. Отчетливо запахло гнилью и чем-то кисловато-едким, как укус.

Мумия вдруг зашевелилась, поворачивая лицо к свету. Впрочем, вряд ли она видел этот свет — открывшиеся глаза были сплошь затянуты мутной белесой плёнкой, сквозь которую едва просматривалось темное пятно радужки. Провалившийся нос, превратившийся в раздвоенную щель, едва прикрытую подрагивающей от дыхания кожей, с шумом втянул воздух, и мумия тут же закашлялась. Раздраженно дёрнула головой, оскалила зубы — неожиданно крепкие, с явно выраженными клыками. Зашипела, гневно нахмурив остатки бровей:

— Ш-ш-то случшилосссь? Зачем ты беспокоиш-шь меня?!

Невероятно, но то, что казалось полусгнившим трупом, было живо. Хотя многие бы содрогнулись, представив себе такую жизнь. Существо было не просто старым — оно было древним, как сами скалы. Кожа давно превратилась в подобие пергамента, сквозь который просвечивала темная сетка вен и выпирали разбухшие, покрытые шишковатыми наростами суставы и ребра. Ногти превратились в черные закаменевшие когти с неровно обломанными краями. На высоком, покрытом пигментными пятнами лбу залегла глубокая вертикальная складка, больше похожая на плотно сомкнутые веки.

Но при всем этом уродстве и физической немощи от этой твари веяло жуткой, потусторонней силой, от которой даже несгибаемому вождю номадов было неуютно.

— Ну и где твои чудовища? — мрачно проворчал Рахамман. — Ты обещал, что натравишь их сразу же, как мы подойдем!

— По-твоему, змеи бездны — это послуш-шные п-с-с-сы? — огрызнулся обитатель кокона. — Я потратил много с-с-сил, чтобы вызвать эту бурю и дать им лазейку. Но управлять ими ещ-ш-шё сложнее. А ты еще и тревожишь меня понапрас-с-сну!

— Если прямо сейчас не разрушить ворота и не подавить гарнизон — нам не взять замок! — процедил вождь. — Осаждать его нет смысла. Подкрепление из крепостей Дозора прибудет за день-два и ударит нам в спину. Наверняка крысы уже подали сигнал. Нам нужно успеть закончить всё до темноты и уходить в пустоши, иначе Жнецы просто размажут нас!

— По-твоему, я не понимаю?

— Так поторопись, Трогон тебя поглоти! Мы теряем время!

— Ты что, приказываешь мне? — тихо, почти шёпотом прошипел полутруп, прищуривая слепые глаза. Складка на его лбу медленно разошлась, приоткрывая третий глаз — черный, блестящий, как отполированный кусочек оникса. — Ты, грязный дикарь, смеешь дерзить кельтарру?

Рахамман попятился, но мумия вдруг выпростала правую руку вперед. Скрюченные пальцы замерли, будто обхватывая что-то невидимое. Гигант глухо зарычал, хватаясь за шею.

Там, скрытый ожерельем из клыков и когтей, в ямке на стыке ключиц, зашевелился черный паук с раздувшимся шарообразным брюшком. Он будто бы пытался выбраться, напрягая непропорционально длинные лапы, опутывающие под кожей шею и грудь вождя. Рахамман зарычал от нестерпимой боли, взгляд его помутился. Он продолжал сопротивляться, но кельтарр подтягивал его к себе, словно на невидимом поводке, пока вождь не рухнул на колени прямо перед коконом.

— Так-то лучш-ш-ше, — презрительно усмехнулся его мучитель. — И впредь не забывай, с кем говориш-ш-шь, животное!

Он вдруг схватился за Рахаммана обеими руками, потянулся вперёд, будто собирался выбраться из кокона. Но вместо этого впился зубами ему в шею. Номад дернулся было, но паучье заклятье сделало его слабым, как ребёнок. К тому же, кажется, процедура была ему уже знакомой. Зажмурив глаза и скривившись от отвращения, он терпеливо выждал несколько мучительно долгих мгновений, пока кельтарр, чавкая, жадно глотал его кровь. Вены под тонкой бледной кожей чудовища пульсировали, вздуваясь, будто шевелящиеся черви.

Отпрянул древний колдун так же неожиданно, как и набросился. Он заметно оживился, даже кожа на лице разгладилась, а аура потусторонней силы стала ещё сильнее. Почти сразу же вернулись силы и к Рахамману. Зажимая рану на шее, вождь поднялся, стараясь не смотреть на кровопийцу.

— Терпи! Если хочешь доказать, что дос-с-с-тоин стать кельтарром — сумей полюбить боль. Познай её, прими, раствори в себе. Обрати её в час-сть своей силы! И тогда ты получишь власть. Не над этим никчемным сбродом, а настоящую.

— Да, Волтан! — склонив голову, прохрипел рыжеволосый вождь.

— А теперь — иди! Мне нужно собраться с силами. Ты прав — время играет против нас. Змеи бездны очень своенравны, и неохотно выныривают в наш мир. Они скоро уйдут обратно на глубину. К тому же… — кельтарр втянул воздух, будто принюхиваясь. — Их кто-то спугнул! Даже ранил одного из них. Нам нужно торопиться!

Он сжался, снова прячась на дне кокона. Толстые кожистые стенки сомкнулись над ним, укрывая, будто в утробе. Рахамман, чуть помедлив, накрыл жутковатый бугор, пряча от случайных глаз. Со злостью и раздражением взглянул на окровавленную ладонь, которой до этого зажимал прокушенную шею. Раны от клыков уже затягивались — на нём всё заживало очень быстро. Кроме ран, нанесённых его самолюбию.

Слизнув кровь, номад задержав во рту её солоноватый вкус. Стиснув зубы, снова вышел наружу, к смотровой площадке. И только там дал волю злости.

— Придёт день, старый колдун, когда ты уже будешь не нужен. И тогда… — еле слышно процедил он одними губами, окидывая поле боя рассеянным взором. И не закончил фразу — будто боялся, что кельтарр сможет прочитать его мысли.

Коллоссар двигался медленно, будто изнемогал под весом собственного панциря. Но, учитывая его размеры, пешему человеку пришлось бы бежать трусцой, чтобы не отставать от него. Так что за то время, что вождь отлучался под навес, зверь успел пройти довольно приличное расстояние и приблизиться к тракту. Мост, ведущий к Крысиному замку, был уже совсем рядом. Так что зрелище, развернувшееся вскоре, Рахамман увидел из первых рядов.

Волтану всё-таки удалось выманить призрачных змеев и направить их прямо на врагов орды. Один из них, судя по воплям и начавшейся панике, вынырнул во внутреннем дворе замка. Ещё один возник из воздуха над самым мостом, распугав движущихся по нему беженцев. Изогнувшись в полёте, он снизился, метя в толпу. Огромная, как пещера, пасть раскрылась, поглощая людей сразу по несколько. Несчастным попросту некуда было деваться — на узком мосту и так была давка. Спасаясь от дракона, обезумевшая от ужаса толпа растаптывала упавших, сбрасывала людей через перила в пропасть, живой волной перла в приоткрытые ворота.

Дракон, гонясь за добычей, с разгона врезался в ворота, как огромный живой таран. Он едва пролезал в каменную арку, так что жесткие черные иглы, растущие на его спине, заскрежетали по камню, оставляя глубокие белесые царапины. Огромное чешуйчатое тело извивалось, как у змеи, руша перила моста, давя людей, сбрасывая их в каньон.