За большим островом Орлеан река так раздалась вширь, что напоминала фьорд. Стаи уток и других водоплавающих кружили у островов и длинных отмелей. Возле острова Иль-о-Кудра мы приметили в воде что-то белое, сперва поодаль, потом ближе и со всех сторон. Это шли белухи – маленькие киты, которые водятся в арктических водах. Белухи лениво всплывали, набирали воздух и опять погружались, порой возле самой шхуны.
Косяк был немалый; наш капитан, опытный полярник, прикинув, сказал, что китов не менее четырехсот-пятисот. Старые источники сообщают, что индейцы охотились на белуху, они поражали ее гарпуном, потом добивали стрелами. Когда добычу вытаскивали на берег, «созывали всех вождей, и они пели от радости». Я вспомнил об эскимосах, у которых белуха и особенно ее богатая витаминами кожа – матак – любимое блюдо. Вот бы они порадовались! Возможно, именно белуха побудила их проникнуть так далеко на запад. Известно, что эскимосы доходили до Мингана, для них это был пустяковый переход.
Мы завернули в деревушку Сен-Симон, лежащую напротив вытянутого Заячьего острова. Датский профессор Стенсбю считает, что здесь была база Торфинна Карлсефни (Страумфьорд). А Заячий остров – Страумэй. Я обследовал местность, но мне показалось, что этот край не мог привлечь норманнов. Травы мало, река слишком мелкая, чтобы в нее могли войти корабли, нет ни одной закрытой бухты.
Миновали устье реки Сагенэй, зажатой между крутыми стенами из гнейса и гранита. По Сагенэй можно подняться довольно далеко на больших судах. Картье сообщает, что здесь проходил путь в индейское «королевство и землю Сагенэй».
Потом шхуна направилась к городу Севен-Айлендс. Шли ночью. Погода была бурная, море светилось – от винта за кормой тянулся мерцающий шлейф. Вспарывая носом волны, «Халтен» разбрасывал в ночи каскады пламени. Севен-Айлендс – своего рода современный Клондайк. В лабрадорских дебрях найдена железная руда. Месторождение огромное, разрабатывать его легко, и американский крупный капитал развил кипучую деятельность. Быстро проложили железную дорогу на север, и там, где прежде индейцы ставили свои палатки, теперь вырос город с пятнадцатью тысячами жителей, большими магазинами, джазом и жевательной резинкой. В год добывается около двенадцати миллионов тонн руды, за сезон в порт заходит пятьсот – шестьсот судов.
Исстари здесь обитали индейцы монтэнье, ветвь племени алгонкинов, родственная другим индейцам, населяющим северное побережье залива святого Лаврентия и полуостров Лабрадор. В прошлом индейцы летом разбивали лагерь у Севен-Айлендса, а осенью уходили на своих каноэ вверх по рекам, в страну оленей. Там они проводили зиму и весну, а после ледохода опять спускались к стойбищу у соленой воды. Как они живут теперь? Бурный рост города и промышленности словно раздавил их. В центре для индейцев отведен особый район, несколько жалких домов. Уныло выглядят и люди. Дальним странствиям в дебрях пришел конец. Участок, занимаемый индейцами, сильно поднялся в цене, и городские власти уговаривают их переселиться, предлагают выстроить новые дома. Не тут-то было. Индейцы умеют стоять на своем: здесь они когда-то ставили свои палатки и здесь хотят жить впредь.
Из Севен-Айлендса мы ходили вдоль побережья и на кишащие птицами острова. На них живут странные бакланы. Они, в отличие от других бакланов, гнездятся не на скалах, а на макушках елей. Поглядишь – сидят, будто глухарки, на деревьях длинношеие мамаши.
Один раз нас застиг шторм. Я волновался: Анна Стина, Бенедикта и Брюнборг отправились на экскурсию в маленькой пластиковой лодке с подвесным мотором. Боясь беды, мы пошли на «Халтене» искать их. Приметили на одном островке костер и, когда шхуна свернула в бухту, увидели пляшущую на гребнях скорлупку. Они основательно промокли и продрогли, но не пали духом.
Пошла мойва. Миллиардные косяки этой небольшой рыбы устремились к побережью, и волны выбрасывали ее на сушу. Рыбаки радовались: значит, треска недалеко. Население приморья живет ловом трески, и появление мойвы праздновали по старому обычаю. Вечером вдоль берега загорелись костры. Собралась молодежь, поминутно кто-нибудь бежал к воде, зачерпывал сачком блестящую рыбу и нес к огню. До поздней ночи царило веселое оживление.
Идем дальше вдоль берега на восток... Полчища птиц – чистики, гаги, чайки, утки; одни кружили над шхуной, другие проносились мимо, целые стаи качались на волнах. Иногда из воды высовывалась черная спина кита и вверх взлетал фонтан. Далеко на юге голубела полоска суши – огромный остров Антикости.
Приморье выглядело однообразно, почти сплошь камень, утесы, лесистые пригорки; в устьях рек рельеф поровнее. Здешнее население – белые и индейцы – живет уединенно, как на Луне. Главное занятие – лов трески; кроме того, развит пушной промысел. Заработки невелики. Интересно было заходить в эти поселки – все равно что попасть в далекое прошлое. Время в этом краю будто стояло на месте. Самое важное лицо в поселке – патер в черной сутане. Язык – что-то вроде древнефранцузского; живущие дальше на западе канадцы французского происхождения с трудом его понимают. История этих поселений восходит к тому периоду, когда множество европейских судов приходило в залив святого Лаврентия ловить рыбу, промышлять тюленей и китов. Кое-кто из моряков женился на индейских девушках и осел на берегу. Потом появились еще переселенцы. Многие не помнят своих предков, но мне кажется, что здесь немало выходцев из Северной Франции.
Люди тут радушные, нас охотно приглашали в дом. В комнатах царили чистота и порядок, на почетном месте красовались семейные реликвии. В одном доме я увидел антикварные часы из Нормандии, в другом – старинные французские стулья красного дерева. Один торговец рассказал мне про рыбака, у которого есть скрипка Страдивари, но он не хочет ее продавать: реликвия. Спиртных напитков мы нигде не видели. На гулянье, устроенном молодежью, подавали кока-колу, и всем было очень весело.
– Здесь совсем не танцуют? – спросил я пожилую женщину.
– Почему же, танцуют – на свадьбах, – ответила она.
В числе первых деревушек, которые мы посетили, была Минган, расположенная в очень красивой местности на берегу реки. На опушке стояли палатки индейцев. Мы быстро подружились с ними, особенно с вождем, которого звали Дамиен Мечутакаче. Он оказал мне большую честь – напел на магнитофонную ленту индейские песни. Босые черноволосые малыши, носившиеся по стойбищу, были неотразимы, особенно девчушки – обаятельные и прелестные, как лесные зверьки.
Эти индейцы показались нам энергичнее встреченных в приморье. Они по-прежнему осенью уходят на каноэ в глубь страны, хотя и не так далеко, как в старину. Зимой ездят на санях, причем на тобоггане обычного канадского типа, а не на тяжелых эскимосских кометиках, используемых рыбаками на морском льду. Собаки мелкие и тощие, как почти у всех индейских племен.
Точно установлено, что эскимосы доходили на западе по крайней мере до Мингана. А торговец Джорж Мелони и индейский вождь уверяли, что их можно было встретить и у Севен-Айлендса, и даже в нижнем течении реки святого Лаврентия.
Существует много сказаний о битвах индейцев с эскимосами в районе Мингана. Эскимосы долго успешно соперничали с индейцами. Но потом, говорит предание, индейцы получили на одном французском фрегате кремневые ружья за пушнину. Это дало им преимущество, так что на Пойнт-Морте и Эскимо-Айленде эскимосы были разбиты наголову. Впоследствии, очевидно в XVII веке, они постепенно ушли из этой области.
Жизнь на борту «Халтена» текла по заведенному распорядку, но бывали и неожиданности. Капитану Сёрнесу не давала скучать машина – старый зловредный полудизель. Между ним и Сёрнесом возникла непримиримая вражда, которая не прекращалась до конца экспедиции. Вот «Халтен» весело бороздит волны, и капитан, стоя за штурвалом, напевает моряцкую песенку... Но машина решает, что пора испортить ему настроение. Подавилась выхлопом, презрительно фыркнула раз-другой и заглохла, оставив «Халтен» во власти ветра. Капитан ныряет в машинное отделение, а там мотор, как назло, постарался напустить побольше дыма. Сёрнес яростно набрасывается на чудовище. Через несколько часов заклятый враг наконец укрощен. Весь в саже, измученный, но как всегда неунывающий, капитан садится на диван в салоне, берет гитару и поет о Ледовитом океане с таким чувством, что оперный певец позавидовал бы.
