Когда Джулиана проснулась, она некоторое время находилась в какой-то полудреме. Несколько мгновений она лежала без движения с закрытыми глазами, вспоминая благословенные, восхитительные ощущения, которые владели ее телом совсем недавно. Затем к ней полностью вернулась память, и она протянула руку, уже зная, что никого не обнаружит рядом. Она была одна.

Джулиана села, пушистое меховое покрывало сползло до талии, и она поспешно схватила его и потянула вверх, прикрывая свою наготу. Она была одна, брошенная, в пустых покоях, которые еще совсем недавно принадлежали шуту.

Ей нельзя было здесь оставаться, кто-то непременно наткнется на нее рано или поздно. Ее платье лежало скомканное на полу. Придерживая на себе покрывало, она потянулась за одеждой, а затем замерла, глядя на свое тело.

Она все еще лежала на остатках своей разорванной рубашки, испачканная засохшей кровью. О чем спрашивала ее мать? Была ли у нее кровь после посещений мужа?

Не муж, а Николас Стрэнджфеллоу сделал то, что должен был, но не сумел сделать ее муж, и сделал это великолепно.

Но он оставил ее. В этом не было никакого сомнения. Она натягивала платье через голову, стараясь не замечать отметины на своей бледной коже — небольшие синяки, оставшиеся от любовных укусов и поцелуев. Возможно, что она найдет его в главном зале, скачущего и донимающего всех своими рифмами, но в глубине души она знала, что его нигде нет. Он бросил ее, как она и думала.

А она собиралась убить его.

Как же он нашел кубок? Без него он бы не уехал. Но где он его нашел? Должно быть, это произошло уже после того, как он переспал с ней. Едва ли он стал бы тратить на нее время, если бы чертова реликвия уже была у него в руках.

Она коротко помолилась святой Евгелине, сетуя на свой невоздержанный язык. Потом с трудом поднялась на дрожащие ноги. Между ног у нее немного саднило, и это ощущение должно было бы вызвать у нее отвращение, но вместо этого она с нежностью прикоснулась к себе через складки шерстяного платья. Как же могла она так долго ничего не знать и не понимать о себе?

И как могла она оказаться такой открытой для чар лжеца и болтуна? Она должна сейчас же найти мать, узнать, не забил ли ее муж до смерти за потерю кубка. А затем она должна найти этот кубок. Неважно, у кого он был — у короля, или шута, или аббата, не имело значения. Она должна была добыть его для матери.

Джулиана задержала дыхание, когда шагнула в коридор, ее босые ноги едва выглядывали из-под длинного платья. Материя была достаточно плотной, чтобы никто не смог догадаться, что под платьем на ней ничего нет. Впрочем, если ей повезет, она никем не замеченная сможет пробраться обратно в свою спальню.

Однако везение ее явно кончилось, и причем самым плачевным из всех возможных вариантов образом. Они были в ее покоях и ждали ее, подобно священному трибуналу святой инквизиции. Отец Паулус, суровый и бледный в своей богатой рясе, и брат Бэрт, круглое лицо которого светилось пониманием. Здесь же находился и юный Гилберт с плетью в руке.

— Блудница! — приветствовал ее отец Паулус, едва только она открыла дверь. — Иезавель, продающая свое тело тому, кто даст выше цену! Где дурак?

Если бы она могла, она попыталась бы сбежать, но юный Гилберт уже скользнул ей за спину и закрыл дверь, толкнув ее в комнату.

— Я… не знаю. Я не видела его. Я заснула…

Она едва не сказала «во время молитвы», но не рискнула на этот раз навлечь на себя удар молнии за такую бесстыдную нечестивую ложь.

— Разумеется, после того, как предала греху наслаждения свою плоть. Ты пахнешь похотью и блудом!

Джулиана в этом сомневалась, хотя ей и впрямь очень хотелось принять ванну, но она промолчала.

Брат Бэрт тоже хранил молчание, однако выражение его встревоженного лица не предвещало ничего хорошего.

— Ты и твой… любовник будете наказаны! — выплюнул аббат. — С тебя снимут одежду и представят на всеобщее поругание. Твоя мать будет умолять меня пощадить тебя, но ей будет отказано до тех пор, пока не признаешь, что он наложил на тебя заклятие.

Это был бы самый простой выход, и Джулиана удивилась, почему аббат предложил его. Николас уехал, и, обвинив его в своем грехопадении, она ничем не повредит ему и спасется от стыда позорного наказания за прелюбодеяние.

Только непонятно, почему именно ее выбрали для наказания за это, когда половина населения замка повинна в том же грехе. Отцу Паулусу стоило только обернуться и повнимательнее посмотреть, что делается у него под носом, хотя бы ночью в главном зале или кухне.

Впрочем, неважно. Одно-единственное слово могло бы ее спасти. Обвинить Николаса Стрэнджфеллоу в том, что он околдовал ее своими золотыми глазами, и она избежит наказания, а до Николаса им в любом случае не добраться.

Она уже открыла было рот, чтобы произнести обвинение шуту, но что-то вдруг остановило ее, какой-то упрямый голосок внутри. Это было глупо — ведь она и правда находила его глаза колдовскими, сумасшедшими. Ни один другой мужчина не мог бы соблазнить ее лечь в свою постель, заставить ее умолять, просить, требовать… Живое воспоминание окрасило ее щеки ярким румянцем.

— Вот как, блудница еще и краснеет! — прогремел отец Паулус. — Скажи нам, где шут и как он околдовал тебя, и я не стану приказывать Гилберту хлестать тебя плеткой.

Она должна была бы сразу понять, зачем он здесь. В ее памяти мгновенно возникла картинка, как Гилберт хлестал плеткой по голой спине аббата, красные рубцы на спине настоятеля кровоточили, и она сомневалась, что он стонал в священном экстазе.

— Скажите нам, где он, миледи, — серьезно обратился к ней брат Бэрт. — И вы избавите себя от наказания.

— Но я не знаю, — просто ответила она. — Должно быть, он уехал.

— Гилберт, сорви платье с этой грешницы! — пронзительно взвизгнул аббат.

Она почти не сомневалась, что Гилберт вполне может с ней справиться, и тем не менее не собиралась покорно стоять и позволить ему дотрагиваться до себя. Она обхватила себя руками и в тревоге взглянула на юношу. Тот сделал к ней один шаг.

— Отец Паулус, — поспешно вмешался брат Бэрт. — Я думаю, вы заблуждаетесь. Эта бедняжка, очевидно, была обманута шутом. Она, конечно, не заслуживает такого наказания.

— Она отказывается обвинить его в колдовстве!

— Я сомневаюсь, что он способен на подобный грех. Ведь он всего лишь бедный дурак, в конце концов. И если он уехал, то совершенно очевидно, что он забрал кубок с собой. Надо ли нам тратить время, наказывая эту леди, в то время как можно навсегда лишиться драгоценной реликвии?

Это был очень правильный ход. Бледные глаза аббата обратились к монаху, безумный блеск в них погас.

— Ты мудр, брат Бэрт, — неохотно признал аббат. — Эта блудница может подождать наказания. Кубок — вот что имеет значение. Он должен принадлежать Господу.

Не было никакого сомнения в том, кого именно отец Паулус считает Главным Слугой Господа. Джулиана почувствовала облегчение в предвкушении скорого освобождения, но при этом предусмотрительно держала рот на замке. Они не должны найти Николаса. Джулиана была уверена, что он сумеет не попасться двум старикам, таким как брат Бэрт и аббат, — и еще она надеялась, что отец Паулус не сочтет ничтожную грешницу достойной того, чтобы ради нее возвращаться в замок Фортэм теперь, после того, как сокровище отсюда исчезло.

— Но куда он поехал? И каким образом? Этот негодяй отказывается ездить верхом…

— Он уехал верхом, — сказал Гилберт. — Николас Стрэнджфеллоу совсем не тот человек, за которого себя выдает.

— Откуда тебе это известно? — с подозрением глядя на юношу, спросил аббат.

— Я просто очень наблюдательный. Многие люди даже не подозревают, как много я замечаю. Я предполагаю, что мастер Николас и его слуга отправились на восток, в Лондон.

— Зачем, ради всего святого, он бы поехал туда? — строго спросил аббат.