Эвелину отвели обратно, конвойным запрещено было с нею разговаривать.

Бессонова и Уальда допрашивали следователи, выбранные из «семейных» и «общественников».

К ужасу своему, «ученые» убедились, что даже более интеллигентные колонисты поверили в сказку о заговоре.

Бессонов старался убедить, указывая на нелепость и бездоказательность обвинения, но в ответ слышал лишь одну фразу:

— Сообщайте подробности подготовлявшегося взрыва.

Этим следователи выразили общее желание колонистов, их заячий страх перед неведомой опасностью.

Уальд молчал на все вопросы.

Воскобойников говорил много и долго, по-интеллигентному. Никого ни в чем не убедил и только измучил слушателей потоком ненужных слов.

Остальные «ученые» растерялись окончательно, до того обвинение, им предъявленное, было далеко от истины. В иные минуты им казалось, что над ними сыграл кто-то злую шутку, что все это мистификация и сейчас сами следователи, одурачив своих товарищей-колонистов, расхохочутся и пожмут им руки, прося извинения. Но следователи сидели с холодными, суровыми лицами и в них отражалось чувство ненависти и злобы…

Допрос не дал ничего положительного. Это приписали упорству и сознанию, что в руках «ученых» судьба всей колонии, но они не хотят выдать тайны.

Коваль торжествовал.

Путем чудовищного обмана он стал необходимым колонии, ее вождем, распорядителем ее будущего.

Клевета, не имеющая за собою даже тени правды, катилась, как снежный ком, все увеличиваясь в своих размерах. Уже рассказывали мельчайшие подробности, называли имена, указывали время, когда «ученые» тайно подготовляли взрыв.

— По ночам работали! С их страшными машинами, один сделает столько, что не под силу и сотне людей.

Возбуждение росло, но, как всегда, должно было смениться рано или поздно полным упадком. И тогда народ заговорит по-иному. Найдутся и защитники «ученых», легенда потеряет свое обаяние, ей перестанут верить. Влияние Коваля, его власть над душами сменится колебаниями, сомнениями, из которых вскоре вырастет прямое обвинение во лжи. Успех надо уметь создать, но надо им вовремя и воспользоваться. Народ, как ребенок, как женщина — не ждет. Самые сильные впечатления быстро падают, и на смену им должны явиться другие.

Коваль созвал вновь народное собрание и выступил с речью, поразившей всех.

— В наших руках огромное, неисчерпаемое богатство. Мы владеем научными изобретениями, неизвестными миру. Если мы захотим, на всем земном шаре не окажется людей сильнее нас и всякое сопротивление, всякая борьба с нами станут невозможными. Разве честно, разве достойно людей пользоваться роскошью жизни, всеми ее благами, когда братья, трудящиеся всех стран и народов, изнывают в рабстве у тех, которые владеют золотом, у которых власть распоряжаться судьбами миллионов? Вооружимся, употребим в дело борьбы все, что изобрели «ученые». Пойдем в мир для освобождения человечества, для водворения повсюду новой жизни, новой правды. Построим корабли, каких не видал еще мир, подводные суда, летательные машины. Выйдем из-под стеклянного колпака и явимся грозными судьями всесветной неправды. Все пойдут за нами, всюду с отверстыми объятиями встретят нас, как вестников новой жизни. Я знаю все, что знают и «ученые», я овладел их тайнами, которые они хотели использовать только для себя. Я зову вас идти на освобождение всего мира, на борьбу с мировым злом. Вперед, товарищи!

Народ ответил восторженными криками. Все до одного прониклись новой мыслью, одушевились желанием жить не для себя только, но спасти других, все человечество. И звезда освобождения всего мира засияла над «Полярной империей», и все готовы были идти за ее путеводным светом… Но, увлекаясь дивным образом, мечтой, вставшей в ярких лучах воспламененного воображения, колонисты не обращали внимания на то, что делается вокруг.

А грозные признаки могучей подземной работы давали знать себя все сильнее и сильнее.

Частичные землетрясения и обвалы происходили почти беспрерывно у берегов горячего потока, русло которого совсем засыпали груды обломков. Покривились колонны, поддерживающие стеклянные своды у карантина, и они грозили падением. Рабочий, осматривавший путь подземной железной дороги, нашел сильные повреждения в туннеле. Здание станции и элеватор были почти разрушены.

По приказу Коваля южная часть «Полярной империи», где помещался карантин, была отделена особой, вновь выстроенной стеклянной стеной, но она вскоре стала давать трещины и пришлось установить постоянное дежурство по ремонту. То и дело со зловещим треском стекла лопались и рассыпались колючими осколками. Коваль старался успокоить всех, как мог.

В прокламациях, которые он выпускал ежедневно, непременно говорилось о том, что это последствия работы «ученых», подготовлявших катастрофу, но все меры приняты, и до больших размеров бедствие не разрастется.

Коваль только что достиг власти и люди повиновались ему, но стихийная сила посылала вызов за вызовом и не хотела считаться с жизнью людей, с их намерениями, надеждами, мечтами и шла, как исполин, не замечающий, что чудовищными ногами своими давит крохотных пигмеев, в гордом дерзновении считающих себя господами земли. И пришел день, когда стихии наскучило щадить и она поднялась во весь рост и над «Полярной империей» поднялась ужасная голова Медузы.

Открытие Бессонова было гениально, но он упустил из виду, что горящие каменноугольные копи рано или поздно вызовут обвалы верхних слоев.

Катастрофа разразилась внезапно, после нескольких дней обманчивого успокоения. Час гибели совпал с тем радостным для обитателей полярных стран мгновением, когда после долгой ночи солнце в первый раз показывается из-за горизонта и бросает свои лучи, обещая возрождение к новой жизни.

Но когда яркий красноватый свет перерезал мрак полярной ночи, он не заиграл золотыми бликами на стеклянных сводах «Страны счастья», но озарил картину ужаса и разрушения. На том месте, где гордый человеческий ум выстроил оранжерею для людей и считал себя победителем стихий, лежали лишь безобразные обломки и мертвящий холод, проникая повсюду, довершал дело смерти…

Третий день авиационного праздника омрачился страшным несчастьем.

Смелый пилот Андреев, завоевавший в короткое время симпатии публики и восторги толпы за забором аэродрома, внезапно упал с высоты 1.000 метров вместе с аппаратом.

Дивная механическая птица обратилась в груду безобразных обломков, которые скрыли под собою изуродованный труп. Зрители на мгновение оцепенели от ужаса. Потом всех охватил один порыв, и толпа бросилась к месту катастрофы. Проскакал отряд конной полиции. Бледные, взволнованные бежали распорядители праздника. Пронесли носилки… Трибуны опустели.

Только двое остались равнодушными и продолжали стоять у перил трибуны. Один был одет неряшливо, в старом летнем пальто, в порыжелой шляпе. Видимо, он совсем не заботился о своей наружности: лицо обросло огромной бородой, на голове целая копна волос. Глубокая поперечная морщина на лбу и взгляд исподлобья придавали ему мрачное, почти жестокое выражение.

Другой был олицетворением корректности и изящества. Строго выдержанный английский костюм. Гладко выбритое лицо. Красные, правильно очерченные губы, тонкий нос с горбинкой, белый мраморный лоб, светло-серые холодные глаза и румянец здоровья на щеках.

В одном было легко узнать русского растрепанного интеллигента, в другом — подтянутого иностранца.

Стоя у перил, русский протянул руку и начал говорить, ни к кому не обращаясь:

— Так и должно быть! И чем больше будет несчастий, тем лучше. Люди скорее поймут нелепость этой затеи. Поймут, что это не завоевание воздуха, а головоломный спорт. Эти опасные игрушки не имеют никакой будущности. Авиатор — раб стихии, раб своей глупой машины, раб капризного мотора, а раб никогда не сделается господином.