– Как прикажете! – поклонился журналист.

– А теперь, господин министр, надо поскорее опубликовать произведение.

– Это мы берем на себя, – объявил министр.

– Хорошо бы еще перевести его на какой-нибудь европейский язык, – продолжал Гафур-бей. – Пусть весь мир узнает, какой у нас король.

– Прекрасно. Переведем, – решил министр, поднимаясь и давая понять Вехби-эфенди, что он может идти. Но тот не уходил. Он застыл на минуту, глядя на министра, будто собирался что-то сказать.

– До свидания, Вехби-эфенди! – сказал министр.

– Простите меня, ваше превосходительство, но я хотел бы воспользоваться случаем и обратиться к вам по поводу прошения, которое я подавал.

– А в чем дело?

– Я просил разрешения издавать газету. Я, как вы знаете, по профессии журналист, и сейчас, когда спаситель нации будет провозглашен королем, я думаю, нам понадобится новая газета, такая, что могла бы разносить по всей Албании голос правительства.

– Вы подали прошение?

– Так точно!

– Хорошо, Вехби-эфенди, мы рассмотрим этот вопрос. До свидания!

Как только Вехби-эфенди исчез за дверью, министр повернулся к господину Мусе Юке:

– Как вы думаете, Муса-эфенди, дать ему разрешение?

– Это уж вам решать, ваше превосходительство.

– Я думаю, можно дать, – сказал Гафур-бей. – Он неплохой журналист и готов нам преданно служить.

– Но честолюбец, – сказал Муса Юка.

– Мы все хотим больше, чем имеем, – заметил министр.

– А не зарывается ли он? Что-то слишком многого хочет?

– Да вряд ли он чего-нибудь добьется, мозгов не хватит, – сказал Гафур-бей.

– Уж не знаю. Может, и не хватит, а хочет он многого.

– Известное дело, Муса-эфенди. Чем меньше мозгов, тем больше мечтаний. Пожалуй, разрешим ему.

– Но он еще пособия просит.

– И это можно.

Лоб патера Филиппа покрылся испариной, но не духота июльского вечера была тому причиной.

– Как же так, eccellenza,[20] как могло королевское правительство допустить такое? Мы в полном отчаянии! Мы ко всему были готовы, но, что над нами будет поставлен властитель-мусульманин – этого никак не ожидали! Мы были уверены, что вы этого не допустите!

Он говорил на чистейшем итальянском, и eccellenza, седовласый господин сурового вида, слушал его стоя, с рюмкой коньяку в руке. В том углу ярко освещенного зала, где они находились, их никто не мог подслушать, и все же eccellenza был как будто встревожен восклицанием патера. Прежде чем ответить, он осмотрелся вокруг. Остальные приглашенные – штатские во фраках, офицеры в парадных, с аксельбантами и позументами, мундирах, при шпагах и регалиях, полуобнаженные дамы в длинных декольтированных платьях – прохаживались по залу или разговаривали, стоя группками, в салоне иностранной миссии, устроившей коктейль по случаю национального праздника.

– Успокойтесь, патер, – сказал он тихо, почти шепотом. – Изменять форму государственного правления – ваше внутреннее дело. Правительство его величества не может вмешиваться в ваши дела. Сам великий дуче нам…

Патер Филипп с сердцем перебил его:

– Нет, eccellenza. Вы должны что-нибудь предпринять!

Eccellenza пожал плечами.

– Католики Албании не могут согласиться, чтобы государем стал мусульманин, – сердито продолжал патер Филипп. – Мы тоже за монархию, но только с государем из славного Савойского дома. Поэтому мы с одобрением встретили известие о провозглашении монархии. А теперь, что же нам делать?

– Ничего, патер. Вы поступили бы разумно, поздравив в числе первых нового короля.

– Мы были уверены, что вы этого не допустите.

– Повторяю, нам нельзя вмешиваться…

Патер Филипп посмотрел ему прямо в глаза. Было ясно, что он не принял всерьез этого заявления, потому eccellenza тихо добавил по-латыни:

– Exceptio probat regulam.[21]

Но и это не успокоило патера.

Eccellenza отошел от небольшой группы гостей и жестом подозвал патера.

– Inter nos,[22] патер, – сказал он тихо, – я могу вам сказать одно: наш dux.[23] дальновиден и решителен. Совершенно не имеет значения, кто займет трон. Experto crede[24]

– Я вам верю, eccellenza, но это же просто немыслимо для нас. Мы должны что-то предпринять.

– И что же вы предпримете?

– Обратимся в Лигу Наций и потребуем автономии для католических районов Албании – Шкодранского и Мирдитского.

Eccellenza изобразил на лице удивление.

– Вы хотите отделиться от Албании? Разве ваши католики не такие же албанцы, как и все остальные?

– Да, но мы прежде всего католики.

– И к кому же вы присоединитесь?

– Вы меня не так поняли, eccellenza. Мы не собираемся отделяться от Албании, мы хотим автономии в границах Албании, с такими же правами, cum privilegio,[25] как у кантонов Швейцарии.

– Что же, это ваше дело, патер, – сказал eccellenza, снова пожимая плечами.

– А что бы вы посоветовали?

Eccellenza ответил по-латыни:

– Nitor in adversum. Facilis est descensus averni.[26]

Патер Филипп помрачнел, на минуту задумался, потом произнес уже более спокойным тоном:

– Вы для нас pater familiae, in loco parentis.[27] Как вы скажете, так мы и поступим.

– Как только будет провозглашена монархия, патер, мой вам совет: приветствуйте ее первыми. Монархия укрепит власть, преградит путь большевизму и беспорядкам в вашей стране. Этого же хочет и наш дуче. Она обеспечит вам, fidei diffensor,[28] еще больше привилегий. Вы по-прежнему останетесь imperium in imperio.[29]

Отчаяние охватило патера Филиппа. Вот и последняя надежда рухнула. Fratelli,[30] не только не собираются предотвратить беду, но даже советуют поспешить с поздравлениями к новому королю. Volens nolens[31] придется признать «неверного» государем.

– Извините, eccellenza, – сказал патер Филипп, смягчая тон. – Я не политик и не могу хладнокровно судить о таком деле. Я поэт и потому принимаю все так близко к сердцу.

– Сердце и чувства – самые плохие советчики в политике, патер.

– Вы правы. Мы доверяем вам и великому дуче. Но еще раз прошу вас, не оставляйте нас надолго под властью этого жестокого короля-еретика.

– Вам, патер, как поэту, было бы неплохо поздравить нового короля стихами, и чем скорей, тем лучше.

– Нет, это не для меня!

– Тогда, может, это сделает патер Георгий?

– Он тоже не согласится.

– Почему не согласится? Что ему стоит? Ведь сочинил же он в свое время оду в честь чужеземного короля, – злорадно напомнил eccellenza, – а этот – ваш соотечественник.

– Но он не католик.

Eccellenza пожал плечами – такая у него была привычка – пожимать плечами, когда оспаривали или отвергали его доводы.

– И все-таки постарайтесь превозмочь себя, патер. Католики, и католическое духовенство в особенности, должны проявить энтузиазм по случаю коронования нового монарха. Это так важно для вас.

– Как прикажете, eccellenza!

– Пожалуйста, передайте привет монсеньеру.

Дипломат поставил бокал на поднос проходившего мимо официанта и отошел от патера, протягивая руку какому-то высшему военному чину в регалиях. Патер Филипп немного постоял в задумчивости, а потом, тоже увидев знакомого, направился к нему. Он прошел мимо разноликой группы, где стояли штатские, офицеры, дамы, иностранцы – все они живо обсуждали последние события. В салоне иностранной миссии, как и по всей Албании, только и говорили что о предстоящем провозглашении монархии. Это был вопрос дня, и зарубежная печать тоже писала о нем. Патера больше всего сердили те иностранные, особенно итальянские, газеты, которые ни единым словом не осуждали готовившуюся «подлость», а, наоборот, всячески ее поддерживали или же, как Пилат, умывали руки, упирая на то, что это якобы внутреннее дело Албании. Как будто им было не известно, что в этой стране все делается с соизволения Великого Союзника! Было отчего выйти из себя достопочтенному патеру. А тем временем Вехби Лика самодовольно разглагольствовал перед группой гостей, где выделялись полная дама и светловолосая девица, в длинных декольтированных платьях, с голыми руками.