В те дни тоже только и разговору было что об амнистии. Двадцатипятилетие независимости – большой праздник! Наверняка будет большая амнистия, говорили все. Кто-то клялся, что он это точно знает, ему сообщил один знакомый, который служит в министерстве юстиции, другой поддакивал, что так оно и есть, ведь и ему то же самое сказал один приятель, который слышал все собственными ушами от самого премьер-министра. Третий клятвенно уверял, что это правда, и пересказывал по пунктам содержание указа, как будто заучил его наизусть. По-видимому, родственники заключенных распространили слух и за стенами тюрьмы, потому что в газете появилось опровержение. «В последние дни, – писала газета, – распространились слухи о якобы подготавливаемой правительством амнистии преступников, отбывающих наказание в тюрьмах королевства. Наша газета обратилась за информацией в компетентные органы и сообщает читателям, что никакой амнистии в ближайшее время не намечается».

Опровержение подействовало на всех, как холодный душ. Разговоры заключенных об амнистии прекратились, воцарилось уныние, все ходили мрачные. В тот день Лёни неожиданно вызвали на свидание.

Он, как и все, был подавлен и не находил себе места от тоски по дому. В соседней камере кто-то меланхолично напевал:

– Лёни Штэмбари! Лёни Штэмбари! – послышалось из коридора. Лёни прислушался. – Лёни Штэмбари! – позвал какой-то заключенный, просовывая голову в дверь камеры. – На свидание.

Лёни выскочил в коридор. Кто это может быть?

В соседней камере пели:

Лёни побежал к выходу. За железной решеткой толпился народ: крестьяне из разных мест, хорошо одетые господа, какая-то женщина в трауре, старуха, держащая за руку двоих детей, суетящиеся надзиратели. Кто-то плакал в голос, пожилая женщина тянулась погладить сквозь прутья решетки молодого парня, женщина-горянка что-то громко рассказывала. Среди заключенных, вызванных на свидание, вертелись и такие, к кому никто не пришел, и они пробрались сюда поглазеть на посетителей.

– Лёни! Лёни!

Он ожидал увидеть отца или кого-нибудь из деревни и как-то не заметил за головами посетителей господина Демира и Шпресу.

Охранник открыл дверь, и Лёни очутился меж двух стальных решеток.

– Как дела, Лёни?

– Все хорошо, господин Демир. А вы как живете?

Покраснев, Лёни протянул руку Шпресе. Она, в светлом платье, казалось такой чистой, а в каком же виде был он – обносившийся, грязный, небритый, обросший.

– Дома у тебя все в порядке, Лёни. Отец здоров. Не смог сейчас приехать – уехал в Дэлыньяс, но скоро тебя навестит.

– Тебе большой привет от Вандё, – сказала Шпреса. – Мы его взяли к себе, ты знаешь? Он в школу ходит. Видел бы ты, как обрадовался Агим!

– Как госпожа Рефия?

– Хорошо, передает тебе привет.

– А зачем отец поехал в Дэлыньяс?

Господин Демир удивился.

– Ты ничего не знаешь?

– Нет. А что случилось?

Учитель горестно покачал головой.

– Беда никогда не ходит одна, так-то, Лёни. Твоего отца выселили из деревни.

– Кто выселил?

– Бей. Ты же знаешь, земля ему принадлежит.

– Но выгонять-то за что? Нет такого права! – закричал Лёни.

– Какое тут право, сынок, оставь, – тихо проговорил учитель. – Ты об отце не беспокойся. Он опять устроился в кирпичную мастерскую, старое ремесло вспомнил, поселился у сестры в Дэлыньясе.

У Лёни потемнело в глазах от ярости, он застонал, сжав зубы.

– Не надо, Лёни, не расстраивайся, – утешал его учитель. – Ничего, все устроится. Мы тебе белье принесли. Отец тебе денег передал. – Он достал из кармана два доллара. – Бери!

Лёни опустил голову. Ему не верилось, что эти деньги от отца. Откуда они у него?

– Нет, господин Демир, деньги я не возьму.

– Бери, не будь ребенком.

– А от мамы тебе вот это. – Шпреса подала Лёни кулек. – Там курабье. Она для тебя испекла.

Лёни был растроган.

– Может, тебе что-нибудь нужно?

– Нет, ничего.

– Не стесняйся, ведь ты нам как сын.

– Нет, господин Демир, мне ничего не нужно.

– А постель ты получил? Мы ее передали через одного знакомого.

– Да получил, господин Демир. Прямо не знаю, как я смогу отблагодарить вас за все, что вы для меня делаете.

– Не говори так, и слушать не хочу.

Охранник выкрикнул:

– Свидание окончено. Все.

Заключенные и посетители стали прощаться.

Господин Демир узнал заключенного, который прощался со старухой в черном, удивленно окликнул его:

– И ты здесь, Хаки! Когда же тебя?

– Да уж месяца три.

– Тебя судили?

– Да, три года дали. Как Скэндер? Письма получаете?

– Давно уже не было.

Лёни стоял, кусая губы. Ведь он даже и не вспомнил о своем товарище.

– Летом Скэндер на каникулы не приезжал? – спросил он Шпресу.

– Нет, Лёни. Написал, что не приедет. Если бы приехал, то пришел бы сюда.

Снова раздался голос охранника:

– Заканчивайте.

– До свидания. Пиши нам.

– До свидания, Лёни, – сказала Шпреса.

– И держись. Будь мужчиной! – тихо проговорил учитель, протягивая руку сквозь прутья решетки.

Лёни, взяв сумку с бельем и кулек от госпожи Рефии, медленно пошел к себе в камеру.

Кто-то положил руку ему на плечо.

– Кем тебе доводится господин Демир?

Лёни повернулся, это был Хаки. Он его и раньше видел, только они ни разу не разговаривали. Хаки был политическим.

– Он друг отца.

– Скэндера знаешь?

– Мы со Скэндером – друзья с детства.

– Как тебя зовут?

– Лёни.

– Лёни…

– Лёни Штэмбари.

– А я Хаки, Хаки Дани. Хамди! – позвал он. – Иди познакомься, вот друг Скэндера.

– Да ну?

– Это Лёни Штэмбари.

– Очень приятно. Хамди Зека.

Шпреса возвратилась в институт с тяжелым сердцем. Попрощавшись с отцом, она вдруг почувствовала себя такой одинокой, ей стало очень тоскливо. Посещение тюрьмы оставило в душе горький осадок. Перед глазами все стояло осунувшееся, заросшее щетиной лицо Лёни, нестриженые, падающие на лоб волосы.

Даже встреча с подругами не развеяла ее уныния. Она немного оживилась только с Назиме. Та бросилась ей навстречу, обняла и пристально посмотрела на нее.

– Как ты изменилась, Шпреса!

– В чем же?

– Стала совсем другая! Такая серьезная, сосредоточенная. Тебе это идет, ты похорошела!

– Если б ты знала, Назиме, как мне было грустно этим летом. Целый год мечтала: наступит лето, приедет Скэндер, побываем в деревне. И что же? Скэндер не приехал, в деревне не побывали. Помнишь, я тебе рассказывала о своей подруге в деревне, которая утопилась?

– Помню, конечно.

– Ее брат в тюрьме. Мы к нему ходили с отцом. Я чуть не расплакалась, как его увидела. Он так похудел, бедный!

– А за что его посадили?

Шпреса все подробно рассказала.

– И сколько ему сидеть?

– Восемь лет.

– Какой ужас! Ты только подумай, Шпреса, что делают с народом! Кругом несправедливость и нищета!

Назиме все больше нравилась Шпресе, нравилась откровенность, с которой та говорила обо всем, что ее волновало.

Однажды весь институт всколыхнуло «радостное известие»: решено создать батальон «Мать-королева»! Только об этом и говорили.

– Послезавтра наденем форму.

– Правда?

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказала мадемуазель Мария.

– А какая форма?

– Такая красивая!

– Ну расскажи, какая, а!

– Да вы сами увидите. Форма, как у офицеров, голубая, длинная юбка, китель с отложным воротником, впереди наискосок лента, шляпка с кисточкой.