PANDORA
(FOR A PICTURE)
What of the end, Pandora? Was it thine,
The deed that set these fiery pinions free?
Ah! wherefore did the Olympian consistory
In its own likeness make thee half divine?
Was it that Juno’s brow might stand a sign
For ever? and the mien of Pallas be
A deadly thing? and that all men might see
In Venus’ eyes the gaze of Proserpine?
What of the end? These beat their wings at will,
The ill-born things, the good things turned to ill, —
Powers of the impassioned hours prohibited.
Aye, clench the casket now! Whither they go
Thou mayst not dare to think: nor canst thou know
If Hope still pent there be alive or dead.
Dante Gabriel Rossetti PANDORA Chalk on paper. 1869 Faringdon Collection Trust Buscot Park, Oxfordshire
Данте Габриэль Россетти ПАНДОРА Бумага, мел. 1869 Собрание Фарингдона Баскот-Парк, Оксфордшир
ПАНДОРА
(К КАРТИНЕ)
Зачем, Пандора? И рука твоя ли
Дала свободу огненным крылам?
Божественною с глиной пополам
Зачем тебя с Олимпа ниспослали?
Чтоб гнев Юноны мы не забывали?
Чтоб гибелью всегда грозило нам
Копье Паллады? И Венерин храм
Стенанья Прозерпины оглашали?
Зачем, скажи? Повсюду проросло
И крепнет зло, и от добра лишь зло,
Любовь греховна и полна печали.
Куда летит беда — кто даст ответ?
Не пуст твой ящик, но жива иль нет
Внутри Надежда, знаешь ты едва ли.
ST. LUKE THE PAINTER
Give honour unto Luke Evangelist;
For he it was (the aged legends say)
Who first taught Art to fold her hands and pray.
Scarcely at once she dared to rend the mist
Of devious symbols: but soon having wist
How sky-breadth and field-silence and this day
Are symbols also in some deeper way,
She looked through these to God and was God’s priest.
And if, past noon, her toil began to irk,
And she sought talismans, and turned in vain
To soulless self-reflections of man’s skill, —
Yet now, in this the twilight, she might still
Kneel in the latter grass to pray again,
Ere the night cometh and she may not work.
СВЯТОЙ ЛУКА
Луку святого не напрасно чтят —
Он Живопись в молитве наставлял.
Срывать покров, что тайны охранял,
Она не смела много лет назад,
Но ей учитель разъяснить был рад:
И неба ширь, и моря бурный вал
Суть символы; сквозь них, как сквозь кристалл,
Она на Бога устремила взгляд.
Пусть в полдень поддалась она на лесть
И принялась, отринув благодать,
Мазней бездушной заполнять досуг,
Но в сумерках, сгустившихся вокруг,
Еще не поздно к Господу воззвать,
Покуда время для работы есть.
THE DAY-DREAM
(FOR A PICTURE)
The thronged boughs of the shadowy sycamore
Still bear young leaflets half the summer through;
From when the robin ’gainst the unhidden blue
Perched dark, till now, deep in the leafy core,
The embowered throstle’s urgent wood-notes soar
Through summer-silence. Still the leaves come new;
Yet never rosy-sheathed as those which drew
Their spiral tongues from spring-buds heretofore.
Within the branching shade of Reverie
Dreams even may spring till autumn; yet none be
Like woman’s budding day-dream spirit-fann’d.
Lo! tow’rd deep skies, not deeper than her look,
She dreams; till now on her forgotten book
Drops the forgotten blossom from her hand.
ГРЕЗА
(К КАРТИНЕ)
Пусть лето на исходе — сикомора
Одета в зелень молодой листвы;
Где встарь зарянка в бликах синевы
Таилась, из-под пышного убора
Дрозды свистят, не растеряв задора
В безмолвном зное. Юны и новы
Розетки листьев, но не таковы
Как по весне — не столь розовопёры.
Под сенью Забытья витают сны
До осени, но все они бледны
Пред той, что грезя, вдаль душой стремится;
Как бездна неба, взгляд ее глубок —
И позабытый падает цветок,
Ложась на позабытую страницу.
MARY’S GIRLHOOD
(FOR A PICTURE)
I
This is that blessed Mary, pre-elect
God’s Virgin. Gone is a great while, and she
Dwelt young in Nazareth of Galilee.
Unto God’s will she brought devout respect,
Profound simplicity of intellect,
And supreme patience. From her mother’s knee
Faithful and hopeful; wise in charity;
Strong in grave peace; in pity circumspect.
So held she through her girlhood; as it were
An angel-watered lily, that near God
Grows and is quiet. Till, one dawn at home
She woke in her white bed, and had no fear
At all, — yet wept till sunshine, and felt awed:
Because the fulness of the time was come.
