Обычно, если гиббон Рома с утра поет, обход обезьянника можно не делать – все здоровы. Как правило, летняя эпидемия – расстройство желудка – начиналась с него либо с шимпанзе. Уж что только мы не делали и чем только не дезинфицировали клетки. Но как лето, так всё. А иногда и все. Включая обслуживающий персонал.

Сейчас кто-нибудь из братьев-ветеринаров подумает: да у вас там, батенька, полная антисанитария происходила. Эх, коллеги! Вас бы туда на сорок градусов в тени и по одному водопроводу на гектар.

А жара у нас летом стояла крепкая.

В один такой нестерпимый знойный день после обеда выполз я из лечебницы на порог. Ходить было тяжело, поэтому все мы медленно передвигались. Порог цементный, и это последняя точка, на которой можно находиться в безопасности, то есть не на солнце. Дальше – асфальт. Раскаленный асфальт, который в это время суток начинает активно плавиться и течь. А на том самом пороге, на который я выполз, сидела большая, пузатая, черная муха. Когда муха увидела, что к ней что-то приближается, она немного подвинулась. Но не улетела.

– Что, – говорю, – тоже мотор перегрелся?

Муха, присев на передние лапки, приняла стартовую позицию. Потом успокоилась и расслабилась.

А мне интересно стало: неужели и муху, как меня, на жаре разморило? И немножко подвигаюсь к ней. Муха, наконец, заволновалась и включила пропеллер. Но сразу не взлетела. Видать, сначала надо было охладить потоком воздуха летательный аппарат. Несколько секунд прожужжав, она очень тяжело, но все же взлетела. Лететь ей предстояло через самое пекло. А следующая тень только через семь метров, возле кухни. Набрать высоту мухе не удалось, и она пошла на бреющем полете над самым асфальтом.

– Не долетит… Подохнет, – услышал я сзади голос Георгича, который с любопытством за нами наблюдал.

Муха очень старалась, прибавила обороты, но, даже несмотря на включенный форсаж, начала катастрофически терять высоту. До спасительной тени муха не дотянула буквально полтора метра и, врезавшись в ступеньку кухонного порога, рухнула на раскаленный асфальт. Эх, если бы не этот предательский порог! Прожужжав по асфальту на спине два небольших кружка, она закончила свою эволюцию.

– Вот это жара!.. – даже местный старожил Георгия удивился.

Да, так вот расстройства жкт (желудочно-кишечного тракта) начинались всегда либо с Ромы, либо с шимпанзе. Да-да, это случалось иногда и из-за перегрева. Тепловой удар – по-нашему.

С шимпанзе и другими обезьянами было несколько проще: большинство из них после непродолжительной диеты не то чтобы с удовольствием, но все же иногда соглашались на рисовый отвар с фталазолом. А вот Рома… Рома был готов умереть с голоду, только бы не принимать лекарство. Приходилось его ловить.

Вообще, кому-кому а гиббонам на большие вольеры точно места не надо жалеть! Вся красота и грация этой обезьяны раскрывается именно в полете. Особенно эффектно, когда их вольер спланирован таким образом, чтобы гиббоны имели возможность преодолевать большие расстояния по воздуху. В джунглях гиббон не обезьяна, а настоящая птица. Раскачиваясь и перебираясь с лианы на лиану, они так лихо набирают скорость, что способны преодолевать по воздуху до семи метров и более. Но у нас Роме в полное удовольствие полетать не удавалось, хотя клетку ему выделили совсем не маленькую. Но зато нам его было не так сложно ловить.

Так вот, когда Рома здоров – поет и летает, а как заболеет – сядет на пол, собрав под себя лапки, свернется в клубочек и становится похож на маленького паучка. И силушки даже нет убегать от сачка. Иногда, скорее для порядка, полетает по клетке, чтоб нам жизнь малиной не казалась. Чем-то Ромку привлекали редкие и всегда взлохмаченные волосы Василича, каждый раз он упорно пытался уменьшить их количество. Пролетая во время прыжка, вроде как-то даже и в стороне, он умудрялся вытянуть лапу, зацепить Василича и выдрать очередной клок. По этой причине Василич не любил ходить к Саймиру так как к бегемоту приходилось пробираться в опасной близости от Ромы. Меня почему-то гиббон не трогал, несмотря на то, что с моей макушки рвать было гораздо удобнее, а главное, можно больше зацепить. Наверное, боялся. Может, моя грива активизировала у него отделы мозга, в которых записана память про львов?

Бегемот Саймир очень любил наблюдать, как ловят Рому. Подплывал к поребрику, клал на него голову и внимательно следил за нами, только что советов не давал.

Пойманный Рома никогда не сопротивлялся и, только с ненавистью поглядывая на спринцовку, вставленную ему в рот, постанывая, глотал «отраву».

Однажды, когда Рома был совсем плох, я на нем испытал свой глинтвейн, заваренный на гранатовой корке. Понравилось. Даже уговаривать не пришлось. Запел уже через десять минут. Я его потом частенько этим лекарством баловал. А может, поэтому он меня и любил. Но не скажу, чтобы сильно.

Окончательную победу над поносом подсказал медведь Потапыч. Он любил выпрашивать у меня лакомства, среди которых оказались и листья яблони. Как-то раз во время очередного расстройства я ему наломал веток ивы, памятуя о том, что в ней достаточно вяжущих и дубильных веществ. Результат превзошел все ожидания. Во-первых, они ему пришлись очень по вкусу. Во-вторых, на следующий день он был абсолютно здоров. А в-третьих, я испытал это средство на себе. Гораздо приятнее левомицетина, а главное – не менее эффективно. И, наконец, четвертое – все обезьяны с удовольствием едят листья, ведь в естественной среде обитания листья составляют основу их рациона.

После этого в критические дни кашу и хлеб с повидлом, которые обезьяны получали каждый день (детский сад – как я ни боролся с бутербродами, последние победили), по моей настоятельной просьбе заменили на листья яблони и ивы. Правда, с агрономом по этому поводу у меня несколько раз выходил конфликт. Она, естественно, выступила в защиту яблонь. Всякий раз я извинялся, ну а потом оказалось, что яблони и ива произрастают в нашем подсобном хозяйстве. И проблемы с диспепсиями закончились. Так что, когда к нам прибыл шимпанзе по кличке Бой, я уже открыл для себя средства лечения расстройств желудочно-кишечного тракта.

Самца шимпанзе прислали «по заявке» Кати – его будущей подруги.

Новый обитатель представлял собой жалкое зрелище. Глаза впалые, еле живой, несчастный, вонючий…

Только прибыл в зоопарк, а его уже надо лечить.

Это человеку можно объяснить: вот, на три дня таблетки плюс диета! Иначе помрешь. А в обезьяну эту таблетку надо еще как-то затолкать, да еще три-четыре раза в день.

Привезли его в транспортной клетке, а как он при этом выглядел – я уже описал. Хотя по документам числился – здоров.

Георгич, оценив общее состояние новоприбывшего, выдал свое обычное заключение:

– Подохнет.

Обычно это означало, что состояние очень тяжелое, но есть надежда. А когда надежды не было, он молчал или просил сто грамм.

Пока Бой находился в транспортной клетке, его удалось отмыть, осмотреть и даже прослушать. Когда он увидел шланг с водой, то, к нашему всеобщему удивлению, хоть и с трудом, но безропотно подставил под струю самые испачканные места, похоже, ему и самому не хотелось ходить грязнулей.

С диагнозами, с которыми необходимо определиться у животных, все обстоит не так просто. А если еще животное дикое, нестандартных размеров и с непредсказуемыми реакциями, то сложность постановки диагноза умножается как минимум на три. Находясь возле клетки с очередным ребусом, я очень часто ощущал себя древним китайским диагностом, которому предстояло выяснить причину недомогания дочки императора. Дело в том, что императорскую особу не разрешалось ни видеть, ни слышать. Лекарь имел право только прослушать пульс на ее руке, протянутой из-за занавески.

У зоопарковского доктора задача несколько иная. Смотри на пациента, сколько хочешь, но вот потрогать его не так просто. Постепенно хороший наблюдатель становится хорошим диагностом, а став хорошим диагностом, наконец, становится настоящим врачом. Как говаривали древние эскулапы: «Quo bene diagnosis bene curat!» – Кто лучше диагностирует, тот лучше и лечит.