Но главное! Лошадь поняла, что я ее понял! И я тоже понял, что она меня понимает! И все это очень просто, и нет в этом ничего необычного.

Встряхнув золотистой гривой и благодарно покачивая головой, она процокала своими громадными копытищами мимо. А бабушка, крепко схватив нас за руки, замерла и, похоже, испугалась по-настоящему, но, чтобы не показать виду, как ни в чем не бывало, спросила меня:

– Сережа! Ты что, знаешь эту лошадь?

– Да, – скромно ответил я.

До сих пор очень хорошо помню этого громадного цыганского тяжеловоза, который научил меня говорить с животными и которого я, кажется, действительно знал всегда.

Мы продолжали сидеть в лодке, и я упорно объяснял журавлю, что аисты – его дальние родственники и что ему с ними будет совсем неплохо. А Жур продолжал сидеть напротив меня, какой-то совсем невнимательный, и стоящие неподалеку аисты его, похоже, совсем не интересовали.

Тем временем неподалеку от нас собралась довольно большая группа особо любопытных зрителей, которым, наверно, было очень интересно узнать, с какой стати журавли катаются в лодках. Было слышно, как одна из посетительниц, показывая в нашу сторону, объясняла своей дочурке:

– Этот дядя – доктор Айболит. А журавушка болеет. Доктор уговаривает его скушать лекарства, а журавушка не хочет. А чтоб журавушка согласился – доктор покатал его на лодке…

Выручила меня апа Нюра, которая появилась на берегу с ведром рыбы, нарубленной как раз для аистов:

– Дьжур! Катайса не. Кушат ходи!

Жур, услышав знакомый голос, выпрыгнул из лодки и, пританцовывая, побежал к Нюре. Она ему говорила что-то очень ласковое и кидала рыбу, которую он на лету ловил своим длинным клювом и, несколько раз подбросив, ловко затряхивал внутрь, непременно головой вперед. Я тем временем попытался объяснить Нюре, что если журавль пойдет опять гулять по зоопарку, то его надо будет уговорить вернуться на это озеро.

И бочком-бочком юркнул вон из вольера, оставив Нюру разбираться с журавлем. Нюра высыпала из ведра остатки рыбы аистам и, бросив журавлю по-русски: <Ай, сиди здес!» – развернулась и пошла из вольера, раскачивая длинной бахромой платка, повязанного вокруг головы.

Высота забора на центральном озере почти в два раза меньше, чем на дальнем, но журавль из вольера больше никуда не уходил.

Среди своих собратьев он вскоре стал равноправным членом стаи. Аисты сразу его приняли. Еще бы – он ведь совсем не был гадким утенком, а напротив – высокий, стройный, грациозный журавль-красавка!

Конечно, было видно, как первое время он крепко скучал: стоял часами, понурив голову, а иногда вдруг начинал беспокойно ходить по берегу, как бы пытаясь что-то разглядеть на острове, на котором осталась его подруга. Однако сам туда добраться так и не отважился. Для взлета ему не хватало места для разбега, а вплавь ему явно не хотелось. Утонуть он бы не утонул, но журавли пловцы никудышные. Они предпочитают купаться ровно до колена – наверное, чтоб перышки не замочить.

Однажды я не удержался и пригласил его прокатиться на лодке до острова. Но как я его ни уговаривал – Жур вежливо отказывался.

Когда мимо озера проходила его любимая апа Нюра, он ее приветствовал, радостно пританцовывая и хлопая крыльями. В обед она приносила аистам ведро рыбы и на ходу бросала своему любимцу самую красивую рыбешку. Журка ловко затряхивал ее в пищевод. Потом, пританцовывая, бегал вокруг Нюры, пока ведро не опустеет. И после этого иногда провожал ее до забора.

А как только похолодало, Жур переехал с аистами в зимнее помещение. И там, в довольно тесном помещении, жил с ними в полном согласии. Одним словом – прижился.

Однако история на этом не заканчивается.

После журавля-красавки жертвами ночного хищника стали еще три утки. Хищник появлялся ночью, примерно один раз в неделю. На этот раз он поохотился на другом, как мы его называли, – длинном озере, которое располагалось между аквариумом и террариумом. Ночные сторожа оказались бессильны что-либо предпринять; по их словам, зверек появлялся незаметно и ниоткуда, охотился быстро и тихо и так же незаметно исчезал. Кое-кто даже решил, что зверек живет в самом зоопарке и только ночью выходит поохотиться.

По этому поводу мы проверили все вольеры, в которых содержались мелкие хищники и грызуны. Все оказались на своих местах, сыты и, если иногда и пытались поковыряться в полу лелея надежду выбраться на свободу очень быстро оставляли эту затею, потому как пол во всех вольерах был цементный.

Вопрос с ночным хищником становился серьезным – налеты на зоопарк вошли у него в привычку. Оставалось одно – кому-то из специалистов выйти на ночное дежурство.

На случай несанкционированного выхода животных за пределы ограждений в каждом зоопарке имеется специальная бригада по задержанию беглецов. В бригаде есть и средства задержания – трезубцы, сети, повалы (повал – длинная, плоская, очень прочная брезентовая тесьма) и, наконец, винтовка, оснащенная летающими шприцами с обездвиживающими препаратами. Но такие винтовки имелись далеко не во всех зоопарках. У нас была самая обычная винтовка. А вместо летающих шприцов – ружейные патроны, которые в те времена еще было и не купить, и набивать их приходилось самому. Конечно, ружье разрешалось применять только в самых экстренных ситуациях, когда других возможностей водворить беглеца на постоянное место не находилось. Если на карту поставлены жизнь человека и жизнь животного, выбирать не приходится.

Все средства задержания находятся на ответственном хранении у старшего ветврача. Стало быть, мне и карты в руки. Конечно, в данной ситуации вопрос о задержании ночного разбойника и не стоял. Зверька надо было срочно обезвредить любым способом. Говоря казенным языком, – произвести его отстрел. Я особенно не возражал – меня уже обуревало любопытство: что это за зверь такой, которого никто не видит и не слышит?

Так что, съездив домой за своей ижевской двустволкой 12-го калибра (любой охотник больше доверяет своему ружью, нежели казенному), вечером того же дня я отправился на охоту – в родной зоопарк.

Ночь выдалась удивительно тихая, лунная и спокойная.

Я сидел в предбаннике старого аквариума (у нас был еще и новый) и поглядывал через окошко на озеро, на поверхности которого плясал перезревший месяц. Старое маленькое строение, в котором находился аквариум, совсем не проветривалось, и там всегда стояла жуткая духота и высокая влажность, поэтому название «предбанник» очень подходило. Когда поверхность озера становилась идеально гладкой, месяц, зацепившись лунной дорожкой за берег, прекращал свою пляску и затихал. Но потом проплывала утка, оставляя за собой полоску волн, которые опять начинали полоскать месяц.

Во всем этом был такой покой, что я совсем забыл, где и почему нахожусь. Подперев подбородок казенным срезом двустволки, я был близок к тому, чтобы подремать.

Шум в зале…

И это правильно! Упираться подбородком даже в свое ружье категорически не следует: иногда стреляют и незаряженные ружья. За мою охотничью практику оно, действительно, два раза выстрелило само (правда, оба раза винтовка была заряжена), но об этом как-нибудь в другой раз.

Глядя на пляшущий на воде месяц, я вспомнил, как первый раз увидел большую луну.

Жили мы с братом у бабушки в Севастополе, и в школу я еще не ходил. По вечерам мы всегда ходили купаться. В один из удивительно тихих и теплых вечеров мы так долго не выходили из воды, что не заметили, как начало темнеть. А когда стемнело, оказалось, что в темноте купаться еще интереснее – вода в море стала как парное молоко, и вылезать нам не хотелось. И когда мы собрались домой, уже стояла глубокая ночь. Редкие двуногие фонари с тусклыми лампочками и жестяными плафонами в виде столовой тарелки были только в самом городе. А на окраине их не сочли нужным установить. Так что мы брели в кромешной тьме.

И вдруг за горой мы увидели какой-то загадочный, красноватый и довольно яркий свет. Обычно на этой горке мы смотрели салют. Но на этот раз это был совсем не салют, а что-то необычное. Даже бабушка, которая знала все, очень удивилась – что бы это могло быть?