— Это брак по сговору! — крикнул служителю в спину Павлик Эро.

   — Восхитительно, восхитительно, — ответил старик, растворившись в бесконечных храмовых коридорах.

   — Брак по сговору, — прошептал Павлик и снова схватился руками за голову.

   Сонька точно его убьет. Во-первых, потому что она дважды сказала ему «нет», а во-вторых, ведь он же сам обещал ей…

   Черт! Насколько же все было бы проще, если бы она сказала «да». И еще лучше, чтобы она это «да» сказала до того, как пьяный жрец возложил на ее чело свою дрожащую руку. Тогда Павлик, по крайней мере, не чувствовал бы за собой никакой вины.

   Тем временем вернулся жрец и, бормоча себе под нос благодарности всем богам, приложил к смуглой коже прохладную слюду трафарета.

   «Интересно, чувствует ли она?» — подумал Пауль Эро, следя за тем, как старик споро орудует иглой, не забывая снижать болевые ощущения тихим заговором. До дрожи хотелось, чтобы Сонья была сейчас рядом, чтобы она сидела напротив в свадебном платье без рукавов, чтобы шептала обезболивающие слова, чтобы с восторгом следила за тем, как невидимая кисть судьбы рисует узоры на ее собственном плече, повторяя слова, которые жрец выводит на коже Павлика.

   — Полагаю, — жрец перешел ко второму слову клятвы и немного расслабился, наконец, уверовав, что Павлик не передумает, — ты знаешь, мой друг, что брак будет действительным только в том случае, если вы с твоей избранницей… э-э-э…

   — Э, — сыщик нахмурился, — уверяю вас.

   — Тогда хорошо, я просто предупредил.

   И если бы это «э» произошло до поспешного решения бабушки Гранаты вмешаться в его, Павликанчика, жизнь, трафарет вообще мог не понадобиться. На то он и брак по сговору…

   Павлик вздохнул.

   — В таком важном деле нельзя торопиться, — мягко пожурил старик, неправильно расценив причины тревоги молодого человека, — вам с этой клятвой до конца жизни ходить… Надо постараться, чтобы это было не только вечно, но и кра-си-во…

   Жрец старательно закрутил сложную петлю в третьем слове и крякнул от удовольствия.

   — Я понимаю, — Павлик качнул головой, решив умолчать о том, что будь его, Пауля Эро, воля, он бы нанесение татуировки растянул бы лет на сто, чтобы как можно дольше не видеть осуждения в самых замечательных зеленых глазах в мире.

   Однако жрец закончил, написав последнее слово древней клятвы, дословный перевод которой был утерян давным-давно.

   — Уверен, что счастливая жена не задушит тебя во сне? — жрец криво усмехнулся, а Павлик только плечами пожал, удивляясь его проницательности. — Ты же, на самом деле, не думал, что я не догадаюсь, почему в столь важный момент девушки не было рядом с тобой…

   — Она не задушит, — Павлик вздохнул, — но горло перегрызть может очень даже вполне…

   Сыщик пожал руку служителю храма, отсчитал пятнадцать положенных за брачный ритуал золотых, бормоча под нос, что это сомнительное удовольствие, как выяснилось, еще и не из дешевых. После чего поспешил на заседание суда.

   Открытый зал был переполнен, но Павлик не заметил никого и, кажется, не слышал ничего, наткнувшись на радостную улыбку Соньи.

   Все было, словно в тумане. Он улыбался. Он бравировал. Он шутил. Он совершенно ничего не соображал, а потом все-таки произнес те два слова, которые произносить совсем-совсем не хотелось.

   — Брачные татуировки. Конечно же, ни один брак, заключенный по традиции эльфов, не обходится без них…

   Левая Сонькина рука метнулась к правому плечу, и Павлик понял, что волчица догадалась.

   — Можем мы их увидеть? — спросила Мори и, кажется, посмотрела на Пауля сочувственно.

   — Конечно, — Сонья неспешно расстегнула пуговички на платье и показала всем присутствующим свое правое предплечье.

   Неожиданно закружилась голова. Павлик судорожно сглотнул, потому что захотелось прижаться губами к тонкой эльфийской вязи.

   Он ожидал всплеска эмоций. Ярости. Возмущения. Обиды. Гнева. А ничего не было, потому что она вообще на него не смотрела. Она опустилась в свое кресло и просто сидела в расхристанном платье, не слушая приговора суда, не обращая внимания на зрителей. Сидела, молча глядя в стену, пока последний человек не покинул Открытый зал.

   И Павлик не выдержал. Он опустился рядом с ней на колени, осторожно сжал прохладные ладони и прошептал то единственное, что могло послужить оправданием его сегодняшнему предательству:

   — Сонюш, я люблю тебя.

   Она не ответила ничего и молчала так долго, что Павлик вконец разволновался, но Сонья все-таки перевела на него свой взгляд и ровным голосом произнесла:

   — Я не хочу тебя видеть, — рыжеватые брови сложились над переносицей в трагическую линию, и Пауль Эро услышал, как его надежды на лучшее издали предсмертный стон, а потом зазвенели, осыпаясь на землю разбитым сердцем.

   — Милая…

   — Мне надо забрать у Дунаи моих мальчишек, — она поднялась и оглянулась по сторонам так, словно не понимала, как и почему очутилась в этом месте. — Столько всего и сразу… Я не хочу.

   Когда эхо ее шагов утихло, Павлик все еще стоял на коленях возле опустевшего кресла.

   Дунае не пришлось ничего объяснять. Она посмотрела на меня так, как умеет смотреть только она, и возмущенно ахнула, всплеснув руками.

   — Ты до чего себя довела, сумасшедшая девчонка!? — воскликнула она и, схватив меня за руку, затянула в дом. — С твоим потенциалом и чувством воды ты мне весь Речной город разнесешь к чертям.

   Я вяло сопротивлялась, когда она заматывала меня в большой вязаный плед, словно в кокон, непрестанно бормоча при этом:

   — Это же надо, до такой степени загнать себя в угол… Рыбка-рыбка, ничему-то тебя жизнь не учит!..

   Не учит, кто ж спорит-то. Я согласно кивнула и вдруг, неожиданно даже для себя самой, громко всхлипнула, искривив рот и задрожав подбородком.

   — Сонька, прекращай истерить… — она больно схватила меня пальцами за щеки и впилась в меня цепким взглядом, словно выискивала видимые только ей следы виновника моего состояния. И она определила его моментально, окончательно напугав меня своим заявлением:

   — Я этому сыщику яйца оторву!

   Кажется, я покраснела. Или побледнела. Не знаю, но лицу стало жарко, а сердцу наоборот очень холодно, потому что Дунька продолжила:

   — Рыбка моя, ты из-за него, что ли? Плюнь ты на этого бабника. Нашла из-за кого слезы лить. Нет, он-то хорош, кто спорит… Спроси у любой в Речном городе… Или ты из-за чего-то другого?

   Я молча содрала с правого плеча платье и завыла в голос.

   — О! — удивилась Дуная. — Оу! — удивилась она еще раз. — Ого! Это что же? Это ты теперь госпожа Эро? — дождалась моего утвердительного всхлипа и пробормотала:

   — Вот бы ни за что не поверила… Рассказывай!

   И я рассказала. Все, начиная с того, как Гаврик с Гамлетом Лириковичем шептались за дверью моего магазинчика и заканчивая тем, что произошло сегодня в Верховном суде.

   — Удивительное дело… — русалка задумчиво потерла лоб над правой бровью, а потом, послюнявив палец, попыталась стереть с моего плеча брачную эльфийскую татуировку. — Все-таки настоящая… М-гм… А бабочку покажешь?

   — Легко, — я закатала рукав и повернула руку запястьем вверх. Кому сказать! Еще недавно у меня не было ни одной магической татуировки, а теперь сразу две.

   Мотылек, словно живой, дрожал крылышками на моем пульсе, будто ему передалось мое нервное состояние. Я обвела пальцем почему-то ставший размытым контур и произнесла:

   — Оливка славная девочка. И мне, наверное, надо действительно поторопиться. Я ей очень нужна, по словам Аугусты Нель. Хоть я и не понимаю, чем я лучше целого дворца нянек и прислуги.

   Бабочка Нель шевельнула усиками, а я порадовалась, что на рисунке не видно ее отвратительного волосатого брюшка и мохнатых лапок — яркого свидетельства того, что в прежней жизни все бабочки были гусеницами.