Итак, утром — омовение теплой водой в большой серебряной купели. Затем — тщательное намыливание всех изгибов и складочек упругого и розового тельца.

Малыш резвился среди белой пены, отбиваясь, когда мать терла ему ручонки и пяточки, смеялся, лепеча:

— Секотно, мамоська! Секотно!

Жермена, сама смеясь до слез, целовала его еще мокрого, только что вынутого из ванны.

Затем следовала процедура вытирания — его растирали мягкой фланелью, пока нежная кожа не загоралась, затем тельце, свежее и душистое, как цветок, омытый росой, обволакивало облако рисовой пудры.

Бедный маленький Жан!

В этой резкой перемене было нечто удручающее.

Но не во внезапном исчезновении роскоши была загвоздка, а в удовлетворении тех естественных потребностей, на которые имеют право и бедняки.

Бамбош похитил его в одной рубашонке, завернутого в стеганое ватное одеяльце. Негодяй даже и не подумал, что малютке надо менять белье и одежду — Жан оставался в том, в чем был унесен из дому.

Горничная заметила, что нельзя оставлять мальчика в таком виде, иначе он заболеет. Заболеет? О нет!

Необходимо, чтоб он был здоров! Любой ценой — здоров и невредим, ведь он представляет собой целый капитал!

Горничная купила кое-какие вещи, с грехом пополам одела малыша и по своему разумению покормила его.

Ребенок поел, попил, немного успокоился и, по-детски мешая слова и жесты, попросился гулять.

— Ну это уж нет, — со злобой заявила «баронесса», уже успевшая возненавидеть отпрыска четы Березовых.

Маленький Жан стал затворником — злодеи опасались, как бы его кто-нибудь не узнал. Он зажил как в тюрьме — его плохо кормили, за ним плохо ухаживали, и, если бы не доброе сердце бывшей заключенной, ему вообще пришлось бы совсем туго.

Лишенный нежной ласки, на которую так радостно отзывалось его чистое сердечко, он побледнел и постепенно начал чахнуть. Малыш звал мамочку, «тетюску Малию», папу и беззвучно плакал.

Так прошла неделя, и вдруг в особняк Валь-Пюизо вихрем ворвалась гувернантка Фанни.

До сих пор она ежедневно передавала им сведения, но, следуя указаниям Бамбоша, из дому не выходила.

— Ну, что нового? — спросил Бамбош, собиравшийся уходить не то к дамам, не то играть в карты, не то еще куда — этого никто никогда не знал.

— Я ушла с места. Это невыносимо… Не могу смотреть, как страдают эти несчастные люди.

— Ну конечно! — сардонически ухмыльнулся Бамбош. — Пожалей их, стань на их сторону!

— Нет, этого не будет. Я твоя раба, твоя вещь и сделаю все, что ты пожелаешь. Ты уже в этом убедился.

— Да, Нини, ты славная девушка, и я по-прежнему тебя люблю.

— О, ты меня любишь! — в диком и горячечном порыве воскликнула Фанни, пожирая его глазами. — Любишь после всех других!

— Нет, до. Из остальных я люблю тех, кто под руку подвернется. Но всем предпочитаю тебя одну.

— Невелика разница, но меня и она радует. Я счастлива тем крохам ласки, которые ты бросаешь мне походя. Мне довольно и самой маленькой частички твоего сердца. Я обожаю тебя, и я живу этой любовью. Живу, пока не умру от нее…

— Ты, как всегда, потрясающа! Эти твои цветистые фразы…

— Это цветы моей любви, к которым ты не скупясь добавляешь тернии… Но я люблю тебя и всегда буду любить.

— Так уж и всегда?

— Да, так. Ты благородный человек и сделал из меня порядочную женщину.

— Но ведь я же разбойник. Значит, и ты — разбойница?

— Преступление мне претит, ты же знаешь. Но я — твоя сообщница. Я буду любить тебя, стоя перед судом… на каторге… на эшафоте…

— Ну, туда мы не торопимся, не правда ли, дорогая? — И бандит запечатлел на ее щеках два звонких поцелуя.

— И не надоело вам слезу выжимать? — вмешалась Глазастая Моль, свидетельница этой сцены. — Расскажи-ка нам лучше все, что знаешь.

— Мария спасена… Твой удар оказался несмертельным.

— Тем лучше. Она действительно красавица.

— Как? Ты на нее тоже глаз положил?

— Почему бы и нет? И в случае надобности ты поможешь мне ее покорить.

— Но, дорогой, мне кажется, место уже занято.

— Да неужели? И кто же он?

— Ее спаситель. Врач-интерн. Они любят друг друга и уже почти признались…

— И они поженятся?

— При одном условии.

— Каком?

— Если он найдет Жана и вернет его матери.

— А за ней дают приданое?

— Однажды я слышала, как князь сказал жене, что охотно даст за Марией два миллиона франков.

При этих словах — два миллиона — у Бамбоша затрепетали крылья носа и он бросил пронзительный взгляд на свою поддельную мамашу. «Два миллиона… Семнадцать лет и такая красавица, что соблазнит и святого!.. Стать свояком князя… неприлично богатого русского князя… Стать членом их семьи! Черт возьми, какой сказочный сон!»

Вслух же Бамбош произнес:

— Так ты говоришь, Нини, что малышка Мария выйдет замуж лишь за того, кто вернет Березова-младшего родителям, и ни за кого другого?

— Да, говорю, потому что убеждена в этом. И, ты знаешь, она упрямая девочка и выполнит то, что обещала.

— Отрадно слышать. Кстати, ты очень вовремя явилась. Мальчонка не слишком хорошо себя чувствует, ты сможешь за ним ухаживать.

— О, сердце мое изболелось по бедному крошке! Если б ты знал, какой он милый, и добрый, и ласковый!

— Вот и прекрасно. А в тебе есть материнская жилка! И странная эта девушка Фанни опрометью кинулась в комнату Жана, схватила малыша в объятия и прижала к сердцу.

Он ее тотчас узнал, заулыбался, потянулся к ней ручонками, радостно лепеча:

— Нини! О моя Нини! Здластуй, Нини!

— Здравствуй, мой маленький! Здравствуй, мой золотой!

Увидя, как он осунулся, девушка зашептала сквозь подступающие слезы:

— бедный малыш! Как ты намучился! Но теперь я буду заботиться о тебе… Какая же я все-таки гадина!.. Как вспомню о несчастной княгине, об этом ангелочке Марии… Не будь я такой мерзавкой… Но Бамбоша я люблю больше всего на свете… Иди, мой Жан, на ручки к твоей Нини!

И малыш, ассоциируя гувернантку с матерью, вздохнул и залепетал:

— Мама… Мамоська.

— Да, да, мамочка… Ты скоро увидишь свою мамочку, милый… И папу… И тетушку Марию…

И совсем по-матерински она начала баюкать малыша, нашептывая нежные слова, напевая колыбельные, лаская, словом, утешая его.

И, как бы оправдывая подлость своего участия, думала: «Благодаря мне он теперь не будет так несчастен…»

А в это время Бамбош, ослепленный перспективой, которую открыла ему Фанни, говорил фальшивой баронессе:

— Мне нужна Мария, сестра княгини. Мне нужны два миллиона приданого.

— А как же быть с ее воздыхателем — студентом?

— Я его уберу.

— Еще один труп!

— Ах, одним больше, одним меньше… Я иду прямо к цели, не заботясь о средствах ее достижения!

Все еще смущенная наглыми приставаниями Малыша-Прядильщика, Мими испытывала сладостное волнение, идя с человеком, вот уже дважды спасавшим ее.

Все еще ощущая недомогание и слабость в ногах, она сильно опиралась на его руку, думая при этом, что ведет себя не вполне пристойно, — ведь месье Леон может Бог знает что подумать, — но не слишком осуждала себя за эту вольность.

А у него перехватило горло от счастья, и он с бьющимся сердцем шел и смаковал дарованные случаем минуты радости.

Леон слушал звонкий щебет девушки, бывшей, как все люди, перенесшие сильное нервное потрясение, очень разговорчивой.

Время от времени художник обращал к ней лицо, чтобы лучше ее видеть. Краем глаза рассматривал тонкий профиль девушки, который множество раз пытался воспроизвести, думая о ней.

Находя ее еще более грациозной и красивой, чем ему представлялось, юноша говорил себе, что второй такой красавицы во всем Париже не сыскать.

Действительно, в отношении себя и Мими он был прав — любимая женщина всегда одна на целом свете.

Однако, пожалуй, и посторонний наблюдатель согласился бы с ним, настолько девушка была неординарна.