— Что это вы, Мими-Зяблик, — начал он с места в карьер, — дорогая моя подружка, вздумали поиграться в лошадки, да еще когда меня нет рядом!

— Глядите-ка, вот и господин Людовик! — радостно вскричала матушка Бидо.

— Только вас и не хватало! — ввернула Селина.

— А-а, господин Людовик. Рада вас видеть, — молвила девушка.

— Я только что узнал, в какую вы попали переделку. Вы уверены, малышка Мими, что у вас ничего не повреждено?

— Не думаю, господин Людовик.

Заприметив наконец декоратора, молодой человек дружески протянул ему руку со словами:

— А вы и есть спаситель? Угадал? Позвольте вас приветствовать! Я люблю милую Мими как родную сестру и благодарю вас. Людовик Монтиньи, студент-медик, к вашим услугам. Хотя, разумеется, хотелось бы, чтобы к моим профессиональным услугам вы прибегали как можно реже. Мы еще увидимся с вами. Такую услугу не забудешь, не правда ли, Мими?

Девушке наконец удалось вмешаться в этот поток слов, и, устремив на Леона благодарный взгляд, она сказала:

— Конечно, господин Ришар. Поверьте, я не окажусь неблагодарной. А теперь, когда я уже оправилась, надобно спешить домой, к матушке.

— В одиночестве? — осмелился наконец возразить художник. — Ведь вы еще слишком слабы, мадемуазель.

— Я обопрусь о вашу руку, и господин Людовик даст мне свою. Моя мать будет счастлива вас поблагодарить. Итак, до свидания и спасибо, добрая матушка Бидо. И вам спасибо, дорогая Селина.

С трудом передвигая ноги, в сопровождении двух молодых людей, девушка тронулась в путь.

Леон Ришар, счастливый тем, что Мими опирается на его руку, не произносил ни слова. Зато студент не закрывал рта и тараторил без умолку. Очень высокий, довольно миловидный, хотя и немного расхлябанный, он имел несколько комичный вид: возбужденно размахивал руками, все время теребил курчавую, старательно подстриженную бородку, водружал на нос постоянно падавшее пенсне, отбрасывал со лба непокорную прядь. Словом, Людовик Монтиньи был веселым спутником.

Душа нараспашку, юноша отличался неуемной искренностью, был прекрасным товарищем, готовым отдать другу последнюю рубаху. И хотя он, имея в характере богемную[11] жилку, увлекался литературой и умел держать в руках кисть, его главной страстью была наука, что и позволило Людовику выдержать труднейшие экзамены в интернатуру[12].

Он жил с отцом и сестрой по соседству с Мими и, как уже известно, оказывал ее матери медицинскую помощь, столь же самоотверженную, сколь и бесплатную.

Декоратор, которому студент поначалу внушал опасения, тотчас же проникся к этому долговязому парню живейшей симпатией.

После того, как Мими предстала наконец-то перед своей матерью и та убедилась, что все окончилось благополучно, молодые люди спустились по лестнице и уже на улице обменялись сердечным рукопожатием. Попрощавшись, они расстались, проникнутые обоюдным желанием встретиться вновь.

Леон медленно пошел по улице Де-Муан, погруженный в мысли о той, кого он недавно вырвал из когтей смерти и чей нежный образ неотступно стоял теперь перед его глазами.

Людовик же, возвращаясь домой, думал, что после столь напряженного трудового дня недурно бы немного поразвлечься. Для него, не признающего никаких полумер, существовало две крайности — либо работать, забывая про еду и сон, либо уж гулять так гулять.

Хорошо было бы вернуться в Латинский квартал[13], да вот беда — скоро уже одиннадцать, а он находится в самом центре Батиньоля[14].

Наконец было принято решение: отправиться на боковую. Однако сон его был недолог. Был уже почти час ночи, когда Людовик проснулся оттого, что кто-то яростно звонил у дверей его квартиры. Прислуга помещалась на седьмом этаже, отец его спал, сестра тоже. Бранясь, юноша встал, натянул брюки и пошел открывать. На лестничной клетке стояла консьержка[15]. Она протянула ему конверт и сообщила, что внизу ожидает экипаж с кучером и лакеями, одетыми «не хуже господина префекта[16]».

Крайне заинтригованный, Людовик вскрыл конверт и вполголоса прочел записку, состоящую из двух строк:

«Скорее приезжайте в особняк князей Березовых. Я рассчитываю на вас.

Перрье».

— Ну и ну! Конечно же я поеду! — воскликнул студент.

Он наскоро оделся, зашел к отцу предупредить, что уезжает, сел в карету и бешеным галопом домчался до особняка Березовых, где в это время царила неописуемая суматоха.

Жермена веселилась в театре от всей души.

Так уж устроен характер парижанина — к какому бы классу общества человек ни принадлежал, больше всего на свете он обожает зрелища.

Вот почему парижанин как к странному феномену относится к тому, кого оставляют равнодушным вызубренные назубок страсти, написанные клеевой краской пейзажи, оптические эффекты, монологи, которые выкрикивают размалеванные люди, словом, все эти условности, эта «липа» и показуха, радующая взор, чарующая слух, заставляющая чаще биться сердце.

Давали какую-то посредственную пьесу, принадлежащую перу столь же посредственного, но модного драматурга. Княгиня Березова, не только успокоилась, но получала настоящее наслаждение, и время для нее летело незаметно.

Целиком поглощенная интригой пьесы и захваченная игрой актеров, Жермена не обратила внимания на пожилую, заурядной внешности, но пышно разряженную даму, сидящую в соседней ложе. В одиннадцать часов дверь этой ложи отворилась, пропуская элегантного молодого человека, державшегося не без достоинства. Он почтительно и нежно приветствовал старую даму, поцеловал ей руку и сказал вполголоса:

— Простите матушка, что я так надолго оставил вас одну.

Она ответила, лаская его влюбленным взглядом:

— У тебя свои развлечения, сыночек. Спасибо и на том, что ты вообще обо мне не позабыл.

— Вы как всегда великодушны и всепрощающи.

— Это потому, что я обожаю своего гадкого мальчишку, который еще находит время меня обхаживать и баловать.

Жермена услышала последние слова и машинально взглянула на собеседников.

Она узнала знакомца мужа, барона де Валь-Пюизо, одного из тех, кого приглашали на редкие празднества в особняк Березовых. Он тоже узнал княгиню, почтительно ей поклонился и дружески помахал рукой князю.

В антракте мужчины встретились в фойе. Князь с удивлением заметил, что на светло-желтой перчатке молодого аристократа выступило кровавое пятно.

— А-а, да, — непринужденно пояснил тот, — я похож на живодера. Когда ехал сюда, какой-то омнибус зацепил мой экипаж. Посыпался дождь осколков — стекло в дверце было разбито. Вообразите, эта пустяковина и порезала мне руки и лицо, я был весь в крови.

Все это он излагал по-простому, мать называл как пай-мальчик «матушкой», не боясь показаться смешным в свете, где отданы на поругание самые священные чувства, а высшим шиком считается смешивать любовь с грязью.

— Ах, так здесь присутствует баронесса де Валь-Пюизо? Почему же вы меня не представите? — обратился к нему князь.

На лице молодого человека отразилось легкое замешательство, но он ответил без обиняков:

— Честное слово, дорогой князь, как ни лестно ваше предложение, но позвольте его отклонить. Моя мать — замечательная женщина, но происходит из самых низов и потому испытывает панический страх перед высшим светом, где она чувствует себя не в своей тарелке.

Князь из вежливости продолжал настаивать, но тут поднялся занавес.

Он вернулся к Жермене, а барон направился в свою ложу.

Когда Валь-Пюизо уселся рядом с матерью, та склонилась к нему и чуть слышно зашептала: