Когда они уже подошли к дому и пора было прощаться, Мими ласково сказала:

— Вы знаете, месье Людовик… Если у вас какие-нибудь неприятности… И, если я могу вам чем-нибудь помочь… располагайте мной… как самой преданной сестрой…

Он долго и растроганно смотрел на девушку, потом тяжело вздохнул и пробормотал:

— Славная Мими… Добрая моя сестричка… Спасибо тебе, спасибо от всего моего разбитого сердца, в котором больше не осталось надежд. Любите вашего Леона. И думайте обо мне иногда, вспоминайте, что я вас обоих очень любил…

— Месье Людовик, я не понимаю вас… Вы говорите так, будто… О Боже мой!..

— Да, я ранен в самое сердце. И поэтому умру. Прощайте, Мими. До завтра.

Перепрыгивая через две ступеньки, он помчался вверх по лестнице, ворвался к себе, заперся и, наконец, оставшись наедине с самим собой, смог отвести душу.

— Ах! — говорил он, охваченный злобой при мысли о неумолимой судьбе, которую не в силах был превозмочь и которая оказалась такой жестокой к нему, так разрывала его душу. — Нет, лучше уж покончить с этим раз и навсегда. Но я должен ее увидеть! Увидеть и умереть.

Его рассеянный взгляд упал на письменный стол. Там лежало несколько писем, и среди них одно, на котором адрес был написан так, что в любую другую минуту вызвал бы у него взрыв хохота.

Он узнал фантастическую орфографию Боско и разорвал конверт.

«Гуспадин Лютовик, мой дарогой патрон. Хатшю ска-сат што всо идот как по маслу. Я нашол много потрияс-ных вижчей. Скоро я на них накладу лапу и жысть будет малина. Пока наслошдаюс. Заимел кралю на весь Париш. Она мине так люпит аш жуть, ноги моит. Ни волнавайтесь дела вашы делаю и шиву харашо. Ни тиряйте голову. Дершитис мои дарогой патрон.

С нижайшым потчтеньем

Боско».

Даже такой поистине выдающийся и по стилю, и по орфографии опус не смог разгладить морщины на лице Людовика. Он пожал плечами и снова стал бормотать тем жалобным тоном, пришедшим на смену его обычному голосу, в котором всегда звенели веселые нотки:

— Бедняга Боско! Он где-то забавляется, но, несмотря ни на что, видит будущее в розовом свете. Говорит, чтоб я не терял надежды. А на что мне надеяться?

Студент тяжело опустился в кресло и стал грезить наяву. Его невидящий взгляд уперся в раскрытые книги, в которые он давно не заглядывал.

И вдруг его пронзило непреодолимое желание увидеть Марию. Он выскочил на улицу, и ноги сами понесли его к особняку Березовых.

В доме этом сейчас бок о бок уживались бурная, ликующая радость и, скрытое от посторонних глаз, смертельное горе.

Мария с ужасом осознавала, что приближается день, когда далекий от бескорыстия благодетель семьи, барон де Валь-Пюизо, придет за своей добычей и потребует выполнить обещание.

Ежедневно он являлся засвидетельствовать свое почтение и ухаживал за грустной невестой, чья бледность становилась день ото дня все более пугающей. Он был галантен, предупредителен, вел себя по-светски и так тактично и деликатно, что даже Мария, при всем своем отвращении, не могла не отдать ему должное.

Нанеся визит, который у него хватало ума не затягивать, барон удалялся, изящный и улыбающийся, несмотря на то, что вся его болтовня, все его россказни и сплетни не только не могли растопить холодность невесты, а были бессильны даже разгладить морщинки на ее нахмуренном лбу.

Ежедневно он посылал ей свой «букет жениха».

Огромная полусфера, претенциозно разукрашенная бумажными оборками, содержала снопы закрепленных на проволочках экзотических цветов.

Мария, обожавшая полевые и садовые цветы, но не сорванные, а живые, бросала грустные взгляды на эти жертвы брачных условностей и испытывала сочувствие к искалеченным растениям.

Опьяненные радостью от того, что вновь обрели свое дитя, князь и княгиня Березовы не замечали, как, тая свое горе, чахнет Мария. Они были счастливы, а счастье эгоистично, вот почему никто не обратил внимания на то, что веселый смех Марии больше не звучит в доме, что лучистые глаза ее померкли, а губы кажутся обескровленными. Раба своего долга, она никого не обвиняла, ни на что не жаловалась, а когда ее душили рыдания, она симулировала приступы веселости, принимаемые Михаилом и Жерменой за чистую монету.

Бедное дитя, ни на секунду не забывавшее о своем спасителе, о любимом Людовике, жило лишь одной-единственной ужасной мыслью:

«Через несколько дней, через несколько часов я должна буду умереть».

Благодаря услужливости доброго Владислава она могла переписываться с Людовиком. Владислав, славный малый, давно привязался к ней и, не задаваясь вопросом, хорошо это или плохо и дозволил бы хозяин эту переписку или запретил, он, как добрый преданный пес, служил молодым людям, так любящим друг друга.

Дворецкий возвращался с прогулки с двумя борзыми князя, когда на пути ему встретился интерн.

— Что нового? — коротко спросил Людовик.

— Увы, ничего хорошего, месье. Бедняжка мадемуазель все время льет слезы, не спит, не ест.

Людовик глубоко вздохнул, вытащил из кармана письмо и протянул Владиславу.

Тот принял его и, почтительно поклонившись, исчез за дверью особняка.

Пять минут спустя Мария показалась в одном из окон, расположенном на фасаде здания.

В руке она держала письмо, переданное Владиславом. Лицо ее сияло. Она помахала юноше рукой и, прижав пальчики к губам, послала ему воздушный поцелуй. Затем девушка внезапно исчезла.

Людовик, у которого кровь отхлынула от лица, едва успел ее рассмотреть. Но он уже получил свою порцию счастья, достаточную для того, чтобы дожить до завтра, когда Мария снова махнет ему рукой.

Тем не менее содержание письма, только что полученного бедняжкой, несмотря на весь свой лаконизм, было ужасным:

«Мария, любимая!

Так как вы все-таки предпочли умереть, чем терпеть это насилие, мы умрем оба. Утром того дня, когда собираются заключить этот проклятый союз, я буду ждать вас в экипаже возле особняка. Приходите! Мы умрем вместе.

Я люблю вас!

Людовик».

Через несколько минут Владислав вышел на улицу и вручил интерну короткое послание:

«Да! Я вас обожаю!..

Мария».

Людовик прижал к губам пахнущую тонкими духами записочку, страстно ее поцеловал и медленно пошел по улице, бормоча:

— Хоть нам и помешали принадлежать друг другу, но, во всяком случае, в смерти мы соединимся навек!

И успокоенный, просветленный, черпая силу в принятом решении, он направился домой, дабы навести порядок в своих вещах и хладнокровно приготовиться к далекому путешествию. От этой жизни он уже ничего не ждал.

Как Боско и обещал Людовику в своем письме, орфография которого несколько отличалась от общепринятой, даром времени он не терял.

Франсина стала его помощницей, и помощницей преданной, влиятельной, могущественной и при любых обстоятельствах сохраняющей вверенную ей тайну.

Любовь, охватившая эту даму полусвета, пылала, испепеляя и превращая девушку в вещь, принадлежащую Боско.

Она не вдавалась в дискуссии, не умствовала, она просто хотела того же, чего хотел он, ни перед чем не останавливалась, чтобы выполнить любой каприз любовника, с первой же минуты доведшего ее до безумия.

Для выполнения таинственного мероприятия, задуманного Боско, она тотчас же поставила ему на службу свой ум, страсть к интригам, связи, состояние — словом, все.

Она понятия не имела о начале драмы, в которой пришлось участвовать Боско и где он проявил свое потрясающее хладнокровие. Она не требовала от него никаких откровенных признаний, она работала на него, ведомая инстинктом, добровольно, с радостью, и была непомерно счастлива, когда он одной похвалой, одной лаской вознаграждал все ее за труды и хлопоты.

Вот каким образом случайность, а именно из случайностей состоит наша жизнь, дала Боско в руки возможности, о которых он даже не мечтал и которые рано или поздно должны были дать свои результаты.