Художник кивнул понимающе, а следователь Мердок, заглянув ему через плечо, прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Пупс в рюшах, а не мужчина!

Кстати, Мердок на «очаровашку» походил больше. Я украдкой залюбовалась статями доблестного следователя. Сволочь он, конечно, первосортная, но хорош! Плечи широкие, попа «с кулачок», как говорит бабуля, хоть это и явное преувеличение, густые темные кудри касаются воротничка…

— Стравински, — не оборачиваясь, окликнул он. — Может, поведаете нам, зачем вы столь пристально меня разглядываете?

Я чуть покраснела (и как только почуял?) и откликнулась почтительно:

— Учусь составлять словесные портреты, господин следователь!

Он оглянулся и поднял темную бровь.

— И каковы успехи, домовой?

Я выпрямилась и отчеканила, глядя мимо него:

— Мужчина, человек, возраст тридцать пять — тридцать семь лет, рост около метра восьмидесяти пяти, телосложение спортивное, глаза и волосы темные.

— Как, и это все? — Мердок с сожалением покачал головой. — Полагаю, вам следует больше тренироваться, домовой!

— Приложу все усилия! — пообещала я, преданно пожирая начальство глазами.

Точнее, прямым начальником он мне не был, но неприятностей мог доставить массу. Кстати!

— Разрешите обратиться? — продолжила я. Роза за его спиной округлила глаза, и я раздраженно дернула плечом.

О работе я стараюсь дома не распространяться. Не хватало только, чтобы Роза загремела в «обезьянник» на пятнадцать суток за мелкое вредительство! С нее сталось бы напакостить тому же Мердоку, а фантазия у Розочки неистощима…

Роза подняла голову и заговорщицки мне подмигнула. Я чуть не застонала вслух: только этого не хватало! От попыток устроить мою личную жизнь, периодически предпринимаемых то бабулей, то сестренкой, хотелось лезть на стенку и швыряться тяжелыми тупыми предметами. Но толку-то?

Мердок вежливо открыл дверь и пропустил меня вперед.

Для приватного разговора лучше всего подходила «черная» лестница. По местным легендам, через нее в отделение проводили незаконно задержанных, чтобы не светить их на записывающем кристалле и в журнале регистрации.

А еще сотрудники могли здесь травануться ударной дозой никотина, чем я и занялась.

— Стравински, — Мердок поморщился и распахнул окно, — не понимаю, зачем вы добровольно употребляете яд?

— Все, что приятно, — или незаконно, или аморально, или ведет к ожирению, — хмыкнув, парировала я и с удовольствием затянулась.

Неодобрение на холеном лице следователя того стоило. Логичные доводы (вроде бабулиного «курение вредно для цвета лица и зубов», хотя ей самой это не мешало иногда побаловаться сигарой) я понимала и даже принимала, а вот морализаторство терпеть не могла.

Зато Мердок прославился на весь райотдел правильностью и следованием каждой букве закона. Раньше мы разве что на оперативках пересекались, но пообщавшись с ним лицом к лицу, я убедилась, что слухи не врут.

— Вы именно это желали обсудить? — поинтересовался Мердок, отодвинувшись.

— Нет, — я сообразила, что не стоит его злить, и затушила сигарету. — Господин следователь, вы включите меня в свою группу?

— С какой стати? — он поднял темную бровь. — Вы домовой, Стравински, вот и занимайтесь своими улицами. Если не ошибаюсь, за вами закреплены Абрикосовая, Виноградная и Тенистая?

— Именно, — вздохнула я, досадуя. Работу свою я любила, но следователи относились к таким, как я, с изрядной долей пренебрежения. Еще бы, что значат мелкие бытовые правонарушения в сравнении с убийствами и разбоями? — Но Кукольник явно обратил на меня внимание. По-моему, стоит это использовать.

Мердок как-то странно на меня посмотрел.

— Стравински, скажите откровенно, какой резон вам в это вмешиваться?

— Ради профессионального роста! — отчеканила я, глядя прямо в его внимательные карие глаза. — И премии, конечно.

Хотели откровенности — получите!

— Стравински, — помолчав, проронил он, — я непременно отмечу в отчете ваше рвение и выпишу вам премию. Только не ввязывайтесь в эту историю, договорились?

— Почему? — я почти обиделась.

Он одернул белоснежные манжеты рубашки, поправил галстук и наконец сказал серьезно:

— Я не вправе рисковать вашей очаровательной головкой, Стравински! — и, прежде чем я успела переварить неожиданный комплимент, Мердок все испортил: — Едва ли ваша бабушка будет мне признательна за неоправданный риск.

— Да уж, — я поморщилась, но возразить было нечего. Бабуля страшна в гневе!

— Поэтому, домовой Стравински, — наставительно продолжил он, — извольте забыть о Кукольнике. Кстати, вы верите в кого-нибудь из богов?

— Да, — призналась я, сбитая с толку неожиданной переменой темы. — В Того, Кого Нельзя Называть. Для краткости — Неназываемого. А что?

— Почему нельзя? — почти по-человечески удивился Мердок. Похоже, об этом культе он слышал впервые. Хотя немудрено, ведь в нашей империи только зарегистрированных религий больше двухсот. — В этом случае произойдут какие-нибудь несчастья?

— Нет, — хмыкнула я. — Просто Кодекс об административных правонарушениях запрещает нецензурную брань в общественных местах.

— Весьма похвально, Стравински, — отозвался Мердок серьезно. — Столь уважительное отношение к закону я горячо одобряю.

И все-таки он зануда!

— Благодарю, господин следователь! — откликнулась я, из последних сил удерживая серьезную мину. — Польщена вашей высокой оценкой.

Кажется, это заразно. Высокий слог и не менее высокие принципы. Вот только что он делает с ними в полиции?!

«Надо сегодня заглянуть к троллям, — решила я. — Поблагодарить за помощь, а заодно проветрить мозги от лишнего пафоса».

Мердок прошелся вдоль окна, отвернулся, заложив руки за спину.

— Позвольте личный вопрос? — вдруг спросил он.

«Валяйте!» — едва не ляпнула я (все же бабуля права в одном — постоянное общение с противоправными элементами сильно обедняет лексикон!), но вовремя одумалась.

А, пропадать, так с музыкой! И я вновь вынула сигареты.

— Задавайте.

Мердок обернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Если вашего бога нельзя называть, то как же вы ему молитесь?

С минуту я переваривала этот неожиданный вопрос, делая вид, что прикуриваю.

Затянулась и сказала честно:

— А зачем ему молиться? Я просто верю, что он есть. А рассчитывать стоит только на себя.

— О, — после паузы он повторил: — Весьма похвально.

Я молча курила, и Мердок, поморщившись, продолжил нетерпеливо:

— Полагаю, на этом все, Стравински? Можете быть свободны. Если не ошибаюсь, у вас сегодня выходной?

— Не ошибаетесь, господин следователь, — ответила я, борясь с желанием выдохнуть дым прямо ему в лицо.

— Тогда до свидания, домовой Стравински! — церемонно произнес он и вежливо наклонил голову.

— До свидания, следователь Мердок! — в тон ему откликнулась я.

Ну почему если мужчина красавец, то совершенно невыносим?..

После его ухода я уже без особого удовольствия докурила и отправилась вызволять Розу из лап художника.

Хотя судя по тому, как пунцовели его уши и блестели глаза, вызволять следовало беднягу Роббинса.

Сестренка в легком ситцевом платьице смотрелась в дежурке, как отличница в детской комнате полиции.

Я остановилась на пороге, решив понаблюдать за представлением.

На столе перед Розой стояла чашка чая, блюдце с трогательным одиноким печеньицем и даже чахлый бутон (похоже, с ближайшей клумбы) в пивной банке. А Роббинс нес какую-то чушь о том, что Роза настоящий цветок, способный украсить собой даже эти казенные стены, и просил ее позировать для портрета.

— Знали бы вы, как мне надоело рисовать эти уголовные рожи! — вещал он с чувством. — А ваше милое лицо… и фигура…

Роза краснела и хлопала длиннющими ресницами — то ли ради тренировки, то ли действительно смутившись.

— Надеюсь, вы в курсе, что моя сестра несовершеннолетняя? — напомнила я негромко.