Господин Немо временами шевелился, как будто ему щекотно, и я заставила себя не обращать внимания. Это всего лишь труп, без собственной памяти и желаний.

И меня это, если честно, утешало. Хотя для нашей работы было бы удобнее, сохраняйся личность и после смерти. Сколько бы расследований свелось к простому алгоритму: поднял, спросил, кто убийца, упокоил!

Увы, смерть мозга стирает все воспоминания.

Другое дело — душа, она-то все помнит, однако выдергивать ее в мир живых строжайше запрещено.

В этом плане раньше следователям было проще — они могли вызвать и допросить духов. После Ночи восставших мертвецов законы о спокойствии мертвых сильно ужесточили. А за насильственный вызов духа, между прочим, светит «вышка»!

С другой стороны, вряд ли лично я обрадовалась бы какому-нибудь настырному некроманту, которому вздумалось бы лишить меня заслуженного посмертия. Ведь еще никто не научился возвращать души обратно в рай, ад или что там умершим сулят их верования.

Хорошо хоть с «естественными» призраками мы общаться вправе — строго в оговоренных случаях и с соответствующей санкцией, но хоть так.

А зомби вообще только в научных целях можно подымать…

Я снимала с господина Немо вещь за вещью, осматривала и передавала Мердоку.

Он в свою очередь изучал все предметы туалета зомби, вносил в протокол и аккуратной стопочкой (кто бы сомневался!) складывал на столе.

Происходило все это в полном молчании, поэтому, когда Мердок при виде обуви господина Немо издал какое-то восклицание, я подскочила и так резко обернулась, что зомби промычал что-то протестующее.

Мердок обеими руками держал поношенный ботинок, всматриваясь в подошву так, словно надеялся отыскать там имя убийцы.

— Взгляните, Стравински, — позвал он негромко, и я опрометью рванула к нему.

Интересно, что он там нашел?!

Ботинок как ботинок, довольно потертый, с двухсантиметровым каблуком. Кожа кое-где потрескалась, и подошва носила следы недавней починки.

Мердок правильно интерпретировал мое недоуменное молчание.

— Не видите? Вот тут, смотрите, — и ткнул пальцем куда-то рядом с каблуком.

Я наклонилась поближе.

А руки у него ухоженные, и пальцы изящные, как у музыканта.

Так, что за неуместное эстетство?!

Я послушно прищурилась, пытаясь разобрать, на что он указывает, и восхищенно выругалась.

— Он сдавал обувь в ремонт! И мастер подписал на ней его фамилию!

— Верно, Стравински, — Мердок, кажется, впервые искренне улыбнулся.

И нельзя было удержаться, не ответить на эту неожиданную улыбку.

— Надпись сохранилась не вся, что и неудивительно, — продолжил Мердок привычным менторским тоном, глядя мне прямо в глаза. — Однако первый слог вполне можно разобрать. «Бел…»

А я вдруг сообразила, что мы стоим совсем близко.

— Я в архив? — предложила я тихо. — Поищу в списках пропавших фамилии на «Бел». Белов? Белинский? Беллинсгаузен?

«Трусиха!»

Мердок шагнул в сторону и взял свои записи.

— Идите домой, Стравински, — не оборачиваясь, велел он. — Уже поздно. Продолжим завтра.

Недоосмотренный зомби печально мялся в сторонке.

— Конечно, — пробормотала я. — До свидания!

Он только кивнул, и я ретировалась.

Уф, ну и денек!

Бьюсь об заклад, сегодня мне будут сниться зомби, мадам Цацуева и бриллианты…

Проснулась я снова от грохота.

— Роза! — с чувством сказала я, нащупывая будильник.

Чьих рук дело, можно даже не сомневаться: все безобразия в доме творит моя милая сестренка.

Я с трудом продрала глаза и уставилась на циферблат.

Сколько-сколько? Половина девятого?!

Тихо ругаясь, я подскочила с постели и ринулась на первый этаж.

Хоть чашку кофе перехватить и зубы почистить! На душ и косметику времени уже не оставалось — через двадцать минут уже оперативка.

На кухне суетилась Дис — пожилая гномка, неизменная и незаменимая "помощница по хозяйству" — собирая осколки чашки.

Я снова протерла глаза: чтобы она что-нибудь разбила?!

Дис — четвертая и последняя обитательница нашего особняка на улице Луговой. На ее крепких плечах лежит все хозяйство, от готовки до забивания гвоздей.

Последним ей тоже приходилось заниматься, потому что наш дом — женское царство. Из мужчин здесь последним бывал отец Розочки. В отличие от моего, он ушел отсюда живым, хоть и не вполне целым…

Гномка подняла голову, продолжая сноровисто ликвидировать беспорядок.

— Госпожа Анна, доброе утро. Оладьи будут через пять минут.

— Оладьи?! — простонала я, рукой прихлопывая заурчавший живот.

— С яблоками, — подтвердила она, выбрасывая осколки в ведро.

Желудок опять громко напомнил о себе.

— Только кофе, — отказалась я. — Извини, опаздываю.

И рысью помчалась умываться.

Одевалась я, что называется, в прыжке.

Уже на пороге меня догнала Дис и сунула теплый сверток.

— Перекусите потом! — велела она непререкаемо.

Спорить времени не оставалось и, кое-как запихнув пакет в сумку, я помчалась на работу…

Дежурный в райотделе при виде меня вытаращил глаза и замахал руками.

— Тебя искал Сам! — он ткнул вверх похожим на сардельку пальцем.

— Чандлер? — на всякий случай уточнила я.

Шеф обычно снисходит только до следователей, а заурядным домовым вроде меня инструктаж проводит его зам, Басюн.

Дежурный энергично закивал и я, ругаясь про себя, устремилась на второй этаж, перепрыгивая через ступеньки.

Понятия не имею, как этот акробатический трюк (я же на каблуках!) обошелся без травм.

Запыхавшись, я влетела в кабинет начальника… и оказалась в центре внимания.

— Домовой Стравински, какая честь! — прорычал Чандлер, наклонив голову.

"Попала", — сообразила я.

Опоздала я на каких-то пять минут, но это уже ничего не меняло.

— Простите, — понурилась я. — Это больше не повторится!

Не тут-то было, Чандлер уже запустил зубы в добычу и не собирался так легко ее отпускать.

— Красоту наводили? — еще больше разошелся он.

А вот это уже было откровенно несправедливо: на моем лице не было и следа краски, а волосы небрежно стянуты в "конский хвост".

Кстати, кое-кто из женщин-полицейских щеголяет даже акриловыми когтями, хотя ума не приложу, как они ими протоколы печатают. Мои собственные обстрижены накоротко и без следов лака.

— Простите, — повторила я, опустив глаза. — Я проспала.

Роза бы в этот момент похлопала мгновенно увлажнившимися глазами, и инцидент был бы улажен. Но я не просто хорошенькая девушка, я — домовой при исполнении!

Чандлер побагровел, и даже сквозь короткие рыжие волосы проступила краснота, особенно заметная на лысине.

— Вы спали! — заорал он, грохнув кулаком по столу. — Вот так, да? Вы преспокойно спали! Вам плевать и на Кукольника, и на то, что на вашем участке пропал человек?!

— Прошу извинить меня, господин полковник, — вмешался знакомый холодный голос. — Домовой Стравински вчера допоздна пробыла со мной.

Чандлер словно подавился криком и вытаращился на Мердока.

Остальные молчали, с любопытством вороньей стаи наблюдая за представлением.

— Э-э-э? — выдавил он, не рискнув, впрочем, спросить, чем же мы с Мердоком занимались вместе.

Тот пояснил сам:

— У нас с домовым имеются любопытные сведения о личности того зомби.

— Постойте, — перебила я, позабыв о субординации. — Кто пропал?

Почему-то первым делом в голову пришел господин Ярый.

Чандлер потер лоб, налил себе воды из кувшина и залпом выпил.

— Некая мадам Цацуева, — объяснил он уже тише. — И у нас есть заявление сестры потерпевшей, которая подозревает лично вас, Стравински!

— Подозревает меня? И в чем же? — я пыталась не вспылить.

Чандлер ахнул по столу ладонью так, что стакан подпрыгнул.

Затем привстал и подался вперед.

— Шутки шутите, домовой? — он смотрел мне прямо в глаза, и под тяжестью этого взгляда хотелось поджать хвост и заскулить.