Медсестра подходит взглянуть на меня. Когда она протягивает руку, чтобы поднять меня с пола, ее пышная грудь трясется. Руки у нее огромные, как теннисные ракетки. — Меня зовут Филиппа, — произносит медсестра, как будто это все объясняет.

Она ведет меня в гостиную, усаживает на диван и опускается напротив. — Значит, — говорит она, — сегодня ты себя чувствуешь не очень хорошо? — А как вы бы себя чувствовали на моем месте?

Папа бросает на меня предостерегающий взгляд. Я не обращаю на него внимания. — Одышка, тошнота? — Я принимаю противорвотное. Вы вообще читали мою историю болезни? — Извините ее, — просит папа. — У нее недавно побаливали ноги, а больше ничего не было. Сестра, которая приходила на прошлой неделе, сказала, что все хорошо. Кажется, ее звали Шан. Она знает наш курс лечения.

Я хрюкаю себе под нос. Папа старается говорить непринужденно, но со мной это не проходит. В прошлый раз, когда меня навещала Шан, он предложил ей поужинать, и выставил себя полным идиотом. — Мы стараемся устроить так, чтобы пациента посещал один человек, — поясняет Филиппа, — но это не всегда удается.

Она поворачивается ко мне, позабыв об отце и его печальной личной жизни. — Тесса, у тебя на руках синяки. — Я лазила на дерево. — Значит, у тебя понижены тромбоциты. Какие у тебя планы на эту неделю? — Мне не нужно переливания крови! — Все равно на всякий случай надо взять кровь на анализ.

Папа предлагает Филиппе кофе, но она отказывается. Шан бы согласилась. — У папы все из рук валится, поясняю я медсестре, когда отец, надувшись, уходит на кухню. — Он постоянно ошибается.

Медсестра помогает мне снять рубашку. — И что ты об этом думаешь? — Мне смешно.

Она достает из чемоданчика марлевый тампон и антисептический спрей, надевает стерильные перчатки и поднимает мне руки, чтобы протереть внутривенный катетер. Мы ждем, пока он высохнет. — У вас есть парень? — интересуюсь я. — Я замужем. — А как зовут вашего мужа? — Энди.

Похоже, ей неловко вслух произносить его имя. Я все время знакомлюсь с новыми людьми, и они никогда ничего толком о себе не рассказывают. Но при этом хотят знать обо мне все. Вы верите в Бога? — спрашиваю я.

Филиппа откидывается на спинку кресла и хмурится: — Странный вопрос! — Так верите или нет? — Пожалуй, мне хотелось бы верить. — А рай? Вы верите в это?

Она достает из упаковки стерильную иглу: — Я думаю, рай-это прекрасно. — Это еще не значит, что он есть. Она бросает на меня строгий взгляд: — Ну, будем надеяться, что он существует. — Мне кажется, это все вранье. После смерти ничего нет.

Я начинаю ее раздражать. Филиппа смущается: — А что же происходит с душой, с энергией? — Обращается в небытие. — Знаешь, — замечает Филиппа, — существуют группы поддержки. Там ты можешь познакомиться с другими молодыми людьми с теми же проблемами, что и у тебя. — Ни у кого нет таких проблем. — Ты так думаешь? — Так оно и есть.

Я поднимаю руку, чтобы Филиппа смогла взять кровь из катетера. У меня под кожей пластик и металл; я наполовину робот. Медсестра набирает кровь шприцем и откладывает его в сторону. Крови у меня так мало, что в первом шприце она связана с физраствором. Наверно, за эти годы медсестры выкачали из меня всю кровь. Филиппа набирает второй шприц, переливает в пробирку и синей ручкой надписывает на этикетке мою фамилию. — Готово, — поясняет она. — Через час я позвоню и сообщу результаты. У тебя есть вопросы? — Нет. — У тебя есть лекарства? Я могу заглянуть к врачу и взять новый рецепт. — Мне ничего не надо.

Она поднимается с кресла и смеривает меня серьезным взглядом: — Тесса, ты, наверно, этого не знаешь, но наше управление здравоохранения может во многом оказать тебе поддержку. Например, мы можем помочь тебе вернуться в школу, пусть даже на неполный день, на несколько недель. Мне кажется, стоит подумать о том, как можно выровнять эту ситуацию.

Я смеюсь ей в лицо: — А вы бы на моем месте пошли в школу? — Наверно, мне было бы скучно целый день сидеть одной. — Я не одна. — Конечно, — соглашается она, — но твоему отцу это тяжело.

Вот идиотка. Разве можно такое говорить? Я сверлю медсестру взглядом. До нее доходит. — До свидания, Тесса. Я зайду на кухню поговорить с твоим отцом и уйду.

Папа предлагает ей фруктовый пирог и кофе, хотя она и так жирная, и медсестра соглашается! Нам надо предлагать гостям только полиэтиленовые пакеты на ботинки. А калитку пометить большущим крестом.

Я тихонько вынимаю из кармана папиной куртки сигарету, иду наверх и высовываюсь в окно Кэловой комнаты. Хочу посмотреть на улицу. За деревьями видна дорога. Проезжает машина. Еще одна. Проходит человек.

Я выдыхаю дым. Вдыхая, я каждый раз слышу, как свистят мои легкие. Быть может, у меня туберкулез. Надеюсь, что это так. У всех знаменитых поэтов был туберкулез; это признак глубоких чувств. Рак-это та унизительно.

Из дверей выходит Филиппа и останавливается на крыльце. Я стряхнула пепел ей на волосы, но она не заметила-прогудела «До свидания» и, переваливаясь, потопала по дорожке.

Я сажусь на кровать Кэла. Сейчас поднимается папа. Дожидаясь его, я хватаю ручку и пишу на обоях над кроватью: «парашюты, коктейли, камни, леденцы, ведра, зебры, сараи, сигареты, холодная вода из под крана». Потом нюхаю подмышки, кожу на руках, пальцы. Провожу рукой по волосам к затылку, потом обратно ко лбу, как по ворсу ковра.

Папы нет и нет. Я слоняюсь по комнате. Вырываю перед зеркалом волосок. Он темнее прежних и почему-то вьется- как на лобке. Я рассматриваю его, разжимаю пальцы, и он падает на пол. Я рада, что могу бросить лишний волос на ковер.

На стене висит карта. Океаны и пустыни. На потолке-карта Солнечной системы. Я ложусь на кровать, чтобы хорошенько рассмотреть планеты, и кажусь себе совсем крохой.

Буквально пять минут спустя я открываю глаза и спускаюсь узнать, почему папа не поднимается ко мне. Оказывается, он ушел, оставив мне у компьютера какую-то дурацкую записку.

Я звоню ему: — Ты где? — Тесс, ты спала. — Но где ты? — Выскочил по-быстрому выпить кофе. Я в парке. — В парке? Зачем ты туда пошел? Кофе и дома есть. — Тесс, ну хватит, мне просто нужно было побыть одному. Если тебе скучно, включи телевизор. Я скоро вернусь.

Какая-то женщина готовит цыпленка в сухарях. Трое мужчин нажимают на кнопку, соревнуясь, кому достанутся пятьдесят тысяч фунтов. Два актера спорят о дохлой кошке. Один из них шутит, что кошка «готова». Ссутулившись, я сижу перед телевизором. Выключаю звук. Ну и фигню показывают. Похоже, нам всем нечего сказать.

Я пишу Зои: «Ты где?», — и она отвечает, что в колледже, но это вранье, потому что по пятницам у нее нет занятий.

Жаль, что у меня нем номера Адамова мобильника. Я бы написала ему: «Ты умер?» Наверно, он работает в саду. Копается в навозе, торфе и перегное. Я открываю папину «Книгу садоводства», выпущенную «Ридерз дайджест», и выясняю, что в ноябре самое время обрабатывать почву. Адаму также стоит задуматься о том, чтобы посадить орешник, потому что эти кусты украсят любой сад. Пожалуй, лучше всего подойдет фундук. У него такие большие орехи в форме сердца.

Правда, Адам вот уже несколько дней не показывается в саду.

А еще он обещал прокатить меня на мотоцикле.

Он некрасивее, чем я думала. Похоже, моя память его приукрасила. Не знаю, почему так. Представляю себе, как бы фыркнула Зои, узнай она, что в конце концов я постучала в его дверь. При мысли об этом мне не хочется ей ничего рассказываться. Она утверждает, что от уродов у нее болит голова. — Ты меня избегаешь, — упрекаю я Адама.

Похоже, я застала его врасплох, но он быстро справляется с замешательством: — Я был занят. — Правда? — Да. — Значит, ты не испугался, что я заразная? В конце концов, большинство ведет себя так, будто от меня можно заразиться раком или как если бы я сама была виновата, что заболела.

Адам смущается: — Нет, ты что! Я так не думал. — Вот и хорошо. Когда же мы поедем кататься на мотоцикле?