Я стояла на площадке, глазела на спящих родителей и отчетливо понимала, что больше не могу находиться в темноте.

Мама поднимается по лестнице и садится на мою кровать. Стоя у окна, я гляжу в сумерки. Небо затаилось; облака повисли низко и словно чего-то ждут. — Я слышала, ты хочешь, чтобы Адам переехал сюда, — произносит Адам.

Я пишу свое имя на запотевшем стекле. Отпечатки на стекле возвращают меня в детство. — Может, папа и согласится, чтобы Адам иногда оставался на ночь, — продолжает мама, — но он никогда не позволит Адаму здесь жить. — Папа обещал помочь со списком. — Он и помогает. Он ведь купил билеты на Сицилию, разве не так? — Потому что хочет побыть неделю с тобой! Я оборачиваюсь к ней; мама бросает на меня хмурый взгляд, как будто впервые меня увидела. — Он так сказал? — Он в тебя влюблен, это же очевидно. Тем более путешествия в моем списке больше нет.

Мама изумляется: — Я думала, путешествие было седьмым пунктом. — Я обменяла его на ваше с папой примирение. — Ох, Тесса!

Странно. Кому, как не ей, знать, что такое любовь. Я скрещиваю руки на груди: — Расскажи мне о нем. — О ком? — О мужчине, ради которого ты нас бросила.

Мама качает головой: — Почему ты об этом вспомнила? — Потому что ты утверждала, будто у тебя не было выбора. Разве не так? — Я говорила, что несчастна. — Многие несчастны, но они не бросают семью. — Тесса, пожалуйста, мне не хочется об этом говорить. — Мы тебя любили.

Множественное число. Прошедшее время. Но все равно слишком громкие слова для такой маленькой комнатки.

Мама поднимает на меня глаза; у нее бледное, худое лицо. — Простите меня. — Вероятно, ты любила его больше всех на свете. И он был просто замечательный, самый лучший.

Мама не отвечает.

Все просто. Такая большая любовь. Я отворачиваюсь к окну: — Если так, ты должна понять, что я чувствую к Адаму.

Мама поднимается и подходит ко мне. Она не трогает меня, но придвигается очень близко. — Он испытывает к тебе такие же чувства? — Не знаю.

Мне хочется довериться ей, сделать вид, что все будет хорошо. Но я лишь стираю свое имя со стекла и гляжу в темноту. До чего же на улице мрачно. — Я поговорю с папой, — обещает она. — Он укладывает Кэла спать, а потом я поведу его в бар выпить пива. Вы справитесь одни? — Я позову Адама. Приготовлю ему ужин. — Вот и славно.

Мама поворачивается, идет к двери, но на пороге останавливается: — Тесса, тебе хочется радоваться и наслаждаться жизнью, но имей в виду-другие люди не всегда могут дать тебе то, что ты хочешь.

Я отрезаю на разделочной доске четыре толстых ломтя хлеба и кладу на гриль. Достаю из корзины для овощей помидоры. Адам стоит, прислонившись к раковине, и смотрит на меня; я прикладываю помидоры к груди и, пританцовывая, возвращаюсь с ними к столу.

Адам смеется. Я режу помидоры и укладываю на гриль рядом с тостами. Вынимаю из буфета терку, а из холодильника сыр и, пока готовятся тосты, натираю сыр на разделочную доску. Я знаю, что между моей футболкой и поясом брюк есть просвет. И там, где спина переходит в ягодицы, виден изгиб-единственный, что у меня остался. Когда я переступаю с ноги на ногу, изгиб приоткрывается, и Адам его замечает.

Натерев сыр, я неторопливо облизываю пальцы, и Адам реагирует ровно так, как я думала. Он подходит сзади и целует меня в шею. — Знаешь, о чем я думаю? — шепчет он. — О чем?

Хотя я и так знаю. — Я тебя хочу. — Он разворачивает меня к себе и целует в губы. — Сильно.

Он произносит это с таким видом, будто не может поверить, что так захвачен своим чувством. Мне все это нравится. Я прижимаюсь к Адаму. — Знаешь, чего я хочу? — отвечаю я. — Чего?

Он улыбается, как будто знает, что я скажу. Я хочу, чтобы его улыбка длилась вечно. — Тебя.

И правда. И ложь.

Я выключаю газ, и мы поднимаемся ко мне. Тост обуглился. От запаха гари у меня тоскливо на душе.

В объятиях Адама я забываю обо всем. Но потом, когда мы молча лежим рядом, я снова вспоминаю об этом. — Мне снятся плохие сны, — признаюсь я.

Адам гладит меня по боку, по бедру. У него теплая и твердая рука. — Какие? — В них я куда-то иду.

Я шагаю босиком по полям на край света. Я перелезаю через заборы и пробираюсь сквозь высокую траву. Каждую ночь я захожу все дальше. Прошлой ночью я очутилась в лесу — мрачном и редком. По другую сторону леса протекала река. Все было в тумане. Рыба в реке не водилась, а когда я переходила ее вброд, у меня под ногами хлюпала грязь.

Адам проводит пальцем по моей щеке. Потом прижимает меня к себе и целует. В щеку. В подбородок. В другую щеку. В губы. Очень нежно. — Если бы я мог, я бы пошел с тобой. — Там очень страшно.

Он кивает: — Я ничего не боюсь.

Я это знаю. Кто бы еще отважился со мной связываться? — Адам, я хочу попросить тебя кое о чем.

Он молчит. Его голова покоится рядом с моей на подушке. Адам спокойно смотрит на меня. Мне трудно. Не могу подобрать слова. Кажется, будто книги на полке над нами вздыхают и шуршат страницами.

Адам садится на кровати и протягивает мне ручку: — Напиши на стене.

Я оглядываю все, что нацарапала за долгие месяцы. Каракули желаний. А сколько я могла бы добавить! Общий счет в банке и чтобы мы вместе пели в ванной и я годами слушала, как он храпит. — Давай, — подбадривает меня Адам. — Мне скоро уходить.

Его слова возвращают меня на землю; словно эхо, они напоминают мне о том, чем я хотела бы заняться, и о краях, где хотела бы побывать. Я берусь за перо. «Я хочу, чтобы ты переехал ко мне. Я хочу, чтобы ночью ты был рядом», — еле разборчиво царапаю на стене. Наверно, Адам не сможет прочесть. Потом я прячусь под одеяло.

Молчание. — Тесс, я не могу.

Я выныриваю из-под одеяла. В темноте мне не видно его лица — лишь отблеск света в глазах. Быть может, в них сияют звезды. Или луна.

— Потому что не хочешь? — Я не могу оставить маму одну.

Ненавижу его мать. Линии ее лба, морщины вокруг глаз. Ненавижу ее загнанный взгляд. Она потеряла мужа. Но все остальное при ней. — Ты можешь приходить, когда она уляжется спать. — Нет. — Ты же ее не спрашивал!

Адам вылезает из кровати, не дотрагиваясь до меня, и одевается. Жаль, что я не могу размазать раковые клетки по его заднице. Я бы достала его изнутри, и он бы навеки стал моим. Приподняв ковер, я бы спрятала его под пол, затащила в подвал. Мы бы занимались там любовь при червях, и мои пальцы проникали бы ему под кожу. — Я не дам тебе покоя, — заявляю я. — Буду висеть у тебя над душок. Закашлявшись, ты будешь каждый раз вспоминать меня. — Хватит морочить мне голову, — отвечает он.

И уходит.

Я хватаю свою одежду и несусь за ним. Адам снимает с перил куртку. Я слышу, как он пересекает кухню и открывает заднюю дверь.

Я догоняю его на крыльце. Впереди, в саду, кружат огромные снежинки. Наверно, снег пошел, когда мы отправились наверх. Засыпало дорожку и траву. В небе белым-бело. Тишина. Мир съежился и затих. — Ты хотела снег.

Адам протягивает ладонь, ловит снежинку и показывает мне. Снежинка самая настоящая; в младших класса я вырезала такие из салфеток и наклеивала на окна. Мы смотрим, как снежинка тает в его ладони.

Я беру куртку. Адам приносит мои ботинки, шарф и шапку, помогает спуститься с крыльца. Изо рты у меня идет пар. Снег валит так сильно, что мгновенно заметает наши следы.

Снег на лужайке глубже и скрипит под ногами. Мы вместе пересекаем снежную новизну. Мы вытаптываем свои имена, стараясь продавить снег до травы. Но наши следы заносит. — Смотри, — говорит Адам.

Он ложится на спину и машет руками и ногами. Вскрикивает, когда холодный снег попадает за шиворот, касается щек. Потом вскакивает на ноги и отряхивает брюки. — Это тебе, — поясняет Адам. — Снежный ангел.

И бросает на меня взгляд- в первый раз с тех пор, как я написала на стене. У него грустные глаза. — Ты когда-нибудь пробовал снежное мороженое? — спрашиваю я.

Я посылаю Адама в дом за тарелкой, сахарной глазурью, ванилью и ложкой. Он послушно набирает в тарелку снега, смешивает все ингредиенты. Получается бурное месиво со странным вкусом. Совсем не такое, как мне запомнилось в детстве. — Может, нужно добавить йогурт и апельсиновый сок?