Значит, делать нечего: таковы правила. Второй номер из моего списка прост. Один единственный день я должна со всем соглашаться. Что бы это ни было и кто бы ни попросил.
Когда мы выходим из калитки, я заглядываю в светящееся надеждой лицо Кэла, и меня внезапно пробивает страх. — Я напишу Зои и скажу, что мы идем, — говорю я Кэлу.
Он сообщает, что терпеть не может Зои, и это плохо, потому что она мне нужна. Ее напор. То, что при нейвсегда происходит что-то интересное. — Я хочу на детскую площадку, — заявляет Кэл. — Ты ведь уже большой мальчик. — Ну и что? Там весело.
Я часто забываю, что Кэл еще ребенок, что он по-прежнему любит качели с каруселями и все такое. Ладно, в этом нет ничего дурного, и Зои пишет в ответ, что все в порядке, она все равно опоздает, так что встретимся в парке.
Я сажусь на скамейку и смотрю, как Кэл лазит по паутине из канатов. Наверху его еле видно. — Я хочу выше! — вопит он. — Можно я залезу наверх? — Давай, — кричу я в ответ, потому что поклялась себе со всем соглашаться и таковы правила. — Я вижу самолетики изнутри! — орет Кэл. — Лезь сюда!
В мини-платье карабкаться трудновато. Паутина качается, тувли приходится сбросить. Кэл надо мной хохочет. — Наверх! — командует он.
Черт, это и правда высоко, а внизу канаты трясет какой-то пацан с мордой шире автобуса. Я подтягиваюсь, не обращая внимания на боль в руках. Я тоже хочу увидеть самолетики изнутри. Я хочу смотреть на ветер и ловить руками птиц.
Наконец я наверху. Мне видно крышу церкви, верхушки деревьев в парке и каштаны, которые вот-вот полопаются. Воздух чист, и облака проплывают близко, как будто я на какой-нибудь высокой горе. Я гляжу вниз: людя, задрав головы, смотрят на нас./ — Высоко, правда? — говорит Кэл. — Да. — Теперь пошли на качели? — Да.
Я согласна на все, что бы ты ни предложил, Кэл, но сперва мне хочется почувствовать, как в лицо дует ветер. Я хочу увидеть траекторию, по которой Земля медленно вращается вокруг Солнца.
— Я же говорил, тут весело. — Кэл сияет от радости. — Давай покатаемся на всем!
У качелей очередь, и мы идем качаться на доске. Я по-прежнему тяжелее Кэла, я все еще его старшая сестра. Я с силой отталкиваюсь ногами от земли, так что братишка подлетает высоко и визжит от смеха, жестко приземлившись на задницу. У него будут синяки, но ему все равно. Соглашайся, просто соглашайся.
Мы облазим всю площадку, с трудом протискиваемся в домик наверху лесенки в песочнице. Залезаем на мотоцикл на огромной пружине. Когда я взбираюсь на него, мотоцикл сильно заваливает набок, и я обдираю колено о землю. Мы изображаем гимнастов на деревянном бревне, проходим по азбуке-змейке, прыгаем в классики, карабкаемся по лестницам. Потом возвращаемся на качели, я быстренько сажаю Кэла на свободные, и все мамаши, вытирающие носовыми платками пухлые щеки своих малышей, дружно на меня шипят. Мое платье задирается, обнажая бедра. Я смеюсь, откидываюсь назад и раскачиваюсь сильнее. Быть может, если я раскачаюсь высоко-высоко, мир станет иным.
Я не заметила, как подошла Зои. Когда Кэл показывает мне на нее, она наблюдает за нами, прислонившись к воротам площадки. Наверно, она стоит там целую вечность. На ней топик и юбка, едва прикрывающая задницу. — Доброе утром, — здоровается она, когда мы подходим ближе. — Я смотрю, вы начали без меня.
Я заливаюсь румянцем: — Кэл попросил, чтобы мы покачались на качелях. — И ты конечно, согласилась. — Да. Зои задумчиво смотрит на Кэла. — Мы идем на рынок, — сообщает она. — Купим кое-что, поболтаем о своем, о девичьем, тебе с нами будет скучно.
Он поднимаем испачканное грязью лицо и сердито глядит на Зои: — Я хочу в магазин для фокусников. — Вот и хорошо. Иди. Пока-пока. — Он поедет с нами, — сообщаю я Зои. — Я ему обещала.
Она вздыхает и отходит. Мы с Кэлом следуем за ней.
В школе только Зои не испугалась моей болезни. Она и до сих пор-единственная из всех, кого я знаю, — ходит по городу с таким видом, будто на улице не могут ограбить, пырнуть ножом, будто автобусы никогда не выезжают на тротуар и никто ничем не болеет. Когда я с ней, мне кажется, что врачи напутали, умираю не я, а кто-то другой и все это лишь недоразумение. — Давайте быстрее, — бросает она через плечо. — Тесса, шевели ногами!
Платье слишком коротко. Стоит мне вздрогнуть или нагнуться, как оно задирается. Машина гудит. Несколько парней пристально таращаться на мою грудь и задницу.
— Почему ты ее слушаешь? — спрашивает Кэл. — Просто слушаюсь и все.
Зои сияет. Она ждет, пока мы ее нагоним, и берет меня под руку. — Я тебя прощаю, — заявляет она. — За что?
Она с заговорщицким видом наклоняется ко мне: — За то, что ты прожужжала мне все уши про свой облом с сексом. — Не было такого! — Было, было. Ладно, я не сержусь. — Больше двух говорят вслух! — вмешивается Кэл.
Зои подталкивает его вперед и притягивает меня ближе. — Итак, — начинает она, — как далеко ты готова зайти? Если я скажу, ты сделаешь татуировку? — Да. — Попробуешь наркотики? — С удовольствием. — Признаешься вон тому дядьке в любви?
Она указывает на лысыго прохожего старше моего папы. Мужчина вышел из газетного киоска, сорвал целлофан с пачки сигарет и бросил его на землю. — Да. — Вперед.
Мужчина выбивает из пачки сигарету, прикуривает и выдыхает дым. Я подхожу к нему; он с улыбкой поворачивается-наверно, думает, что это кто-то знакомый. — Я вас люблю, — произношу я.
Он хмурится, потом замечает хихикающую Зои. — Проваливай, — рычит он. — Идиотка.
Умора. Мы с Зои вцепляемся друг в друга и хохочем до слез. Кэл строит раздраженнею гримасу. — Пошли уже, говорит он.
На рынке кипит жизнь. Люди толкаются, как будто случилось что-то из ряда вон выходящее; все куда-то спешат. Мимо меня протискиваются толстые старухи с корзинами для покупок; родители с колясками перегораживают проход. Смеркается; я стою посреди толчеи, словно во сне, и мне кажется, что я не двигаюсь, ноги мои как из свинца и прилипают к земле. Мимо с отсутствующий видом шагают парни в свитерах с поднятыми капюшонами. Бродят девчонки, вместе с которыми я когда-то училась. Сейчас они меня не узнают-я сто лет не была в школе. В воздухе висит запах хот-догов, бургеров и лука. Чего тут только нет: подвешенные за ноги вареные куры, лотки с рыбой и требухой, куски свиных туш с торчащими ребрами. Ткани, шерсть, кружева и занавески. В ларьке с игрушками тявкают и кувыркаются собачки, заводные солдатики бьют в тарелки. Продавей улыбается мне и показывает на огромную пластмассовую куклу, молча сидящую в целлофановой упаковке: — Всего десятка.
Я отворачиваюсь, сделав вид, что не слышу.
Зои сверлит меня взглядом. — Ты же вроде должна на все соглашаться. В следующий раз купишь, что бы тебе ни предлагали. Договорились? — Да. — Вот и хорошо. Я сейчас вернусь.
И она скрывается в толпе.
Мне жаль, что Зои ушла. Она мне нужна. Если она не вернется, мне нечего будет вспомнить об этом дне, кроме прогулки по детской площадки и восхищенного свиста вслед по дороге на рынок. — Как ты себя чувствуешь? — интересуется Кэл. — Нормально. — По тебе не скажешь. — Я в порядке. — Мне скучно.
А вот это уже опасно, потому что, если Кэл захочет вернуться домой, мне придется согласиться. — Зои сейчас вернется. Мы прокатимся по городу на автобусе. Сходим в магазин для фокусников.
Кэл пожимает плечами и засовывает руки в карманы: — Она не захочет. — Посмотри пока игрушки. — Там одна фигня.
Неужели? В детстве папа приводил меня сюда, и я рассматривала игрушки. Они казались мне волшебными.
Зои возвращается не в духе. — Скотт-лживый ублюдок, — выпаливает она. — Кто-кто? — Скотт. Он говорил, что сегодняработает, но его нет на месте. — Торчок? И когда он это тебе сказал?
Зои смотрит на меня как на полную идиотку и отходит. Она направляется к продавцу фруктового ларька и наклоняется над коробками с бананами, чтобы с ним поболтать. Он пялится на ее грудь.
Ко мне подходит какая-то женщина. В руках у нее несколько пакетов. Она смотрит на меня в упор, и я не отвожу взгляда. — Десять свиных отбивных, три пачки копченого бекона и вареная курица, — шепчет она. — Будете брать? — Да.
