"Я не хотела ничего говорить тебе, — писала она, предварительно изложив голые факты, — не хотела бередитъ твои раны или порождать неоправданные надежды. Я уверена, что это не он… и тем не менее, даже когда я пишу эти слова, я знаю, что не уверена. Вот почему я хочу, чтобы ты, приехала. Ты должна приехать. Я должна показать его тебе. Я хочу знать, ах, как я хочу знать, что ты скажешь! разумеется, мы не видели нашего Джейми с тех пор, как ему исполнилось четыре года. Сейчас ему было бы двенадцать. Этому мальчику, насколько я могу судить, лет двенадцать. (Он не знает своего возраста.) Нельзя сказать, что его волосы и глаза непохожи на волосы и глаза нашего Джейми. Он не может ходить, но стал калекой в результате падения шесть лет назад, и его состояние ухудшилось после новой травмы четыре года спустя. Добиться полного описания внешности его отца, как кажется, невозможно, но в том, что я сумела выяснить, нет ничего, говорящего окончательно за или против того, что он был мужем бедной Дорис. Его называли «профессором», он был очень странным человеком и, как кажется, не имел ничего, кроме нескольких книг. Возможно, это имеет какое-то значение, а возможно, нет. Джон Кент, несомненно, всегда был чудаком со склонностями к богемному образу жизни. Любил он книги или нет, я не помню. А ты, помнишь? И, разумеется, титул «профессор» он мог легко присвоить себе сам, если хотел, или его просто назвали так другие люди. Что же до этого мальчика… я не знаю, не знаю… но надеюсь, ты узнаешь!

Твоя сметенная сестра. Рут".

Делла приехала сразу же, как только получила это письмо, и немедленно пошла посмотреть на мальчика. Но и она «не знала». Как и сестра, она сказала, что скорее всего это не их Джейми но в то же время ничего нельзя было исключить и, в конце концов, это мог быть именно он. Впрочем, как и Поллианна, Делла видела вполне, как ей казалось, приемлемый выход из положения.

— Но почему бы тебе не взять его к себе, дорогая? — предложила она сестре. — Почему не взять и не усыновить его? Это было бы замечательно и для него — бедный мальчик! — и…

Но миссис Кэрью содрогнулась и даже не дала ей договорить.

— Нет-нет, я не могу, не могу! — простонала она. — Мне нужен мой Джейми, мой любимый Джейми… или никто.

И Делла со вздохом оставила попытки переубедить сестру и вернулась к своей работе в санатории. Однако, если миссис Кэрью думала, что это дело наконец закрыто, она опять ошибалась. Ее дни были по-прежнему тревожными, а ночи все еще или бессонными, или со снами, в которых «может быть» надевало маску «это так». К тому же ей приходилось нелегко с Поллианной. Поллианна была в растерянности. Ее томило беспокойство и множество вопросов. Впервые в жизни она лицом к лицу столкнулась с настоящей бедностью. Теперь она знала людей, которым не хватает еды, которые ходят в лохмотьях и живут в темных, грязных и очень маленьких комнатах. Ее первым побуждением, естественно, было «помочь». Она дважды ходила вместе с миссис Кэрью к Джейми и очень радовалась переменам, которые произошли там, после того как «этот Додж сделал то, что нужно». Но для Поллианны это была капля в море. Ведь были еще и другие болезненного вида мужчины и несчастного вида женщины, и оборванные дети на улице — соседи Джейми. И она с уверенностью рассчитывала на то, что миссис Кэрью поможет и всем им.

— Вот как?! — воскликнула миссис Кэрью, когда узнала, что ожидается от нее. — Значит, ты хочешь, чтобы вся улица была обеспечена свежими обоями, краской и новыми лестницами, да? Ну а еще чего-нибудь ты хочешь?

— Да, кучу разных вещей, — обрадованно ответила Поллианна. — Понимаете, им так много всего нужно — всем им! И как будет весело, когда они все это получат! Как я хотела бы быть богатой, чтобы я тоже могла помогать; но мне почти так же радостно оттого, что я с вами, когда вы помогаете.

Миссис Кэрью прямо-таки ахнула от удивления. Не теряя времени — хотя в немалой степени потеряв самообладание — она принялась объяснять, что не имеет намерения делать что-либо еще для обитателей «переулка Мерфи», и что нет никаких причин, почему ей следовало бы что-то делать. Никто и не ожидает от нее этого. Она аннулировала все долговые обязательства жильцов и даже была очень щедра — любой скажет! — в том, что сделала для дома, в котором живут Мерфи. (То, что этот дом принадлежит ей, она не сочла нужным отметить.) Довольно подробно она объяснила Поллианне, что существуют благотворительные организации, многочисленные и эффективно действующие, чье дело — помогать достойным беднякам, и что этим организациям жертвует часто и щедро. Однако даже это не убедило Поллианну.

— Но я не понимаю, — возражала она, — почему это так хорошо или хоть чем-то лучше, если много людей объединяются и делают то, что каждый хотел бы делать сам. Я уверена, мне гораздо приятнее было бы самой подарить Джейми хорошую книжку, чем устроить так, чтобы это сделало какое-то там общество. И я знаю, ему тоже было бы приятнее получить ее от меня.

— Вполне вероятно, — немного устало и раздраженно отозвалась миссис Кэрью. — Но возможно, это было бы совсем не так полезно Джейми, как… как если бы он получил эту книгу от группы людей, которые знают, какую выбрать.

Это заставило ее также сказать многое (ничего из сказанного Поллианна совершенно не поняла) о "пауперизации[11] бедных", порочности практики подаяний всем без разбора и «пагубных последствиях неорганизованной благотворительности».

— К тому же, — добавила она в ответ на по-прежнему растерянное и озабоченное выражение на лице Поллианны, — вполне вероятно, что, если бы я предложила помощь этим людям, они отказались бы от нее. Ты помнишь, как миссис Мерфи сначала не захотела позволить мне прислать им еду и одежду, хотя они охотно приняли помощь от своей соседки с первого этажа.

— Да, я помню, — вздохнула Поллианна, отворачиваясь. — Есть что-то, чего я не понимаю. Но это кажется несправедливым, что у нас столько всего хорошего, а у них почти ничего.

Шли дни, но эти чувства Поллианны не ослабевали, а скорее усиливались, и вопросы, которые она задавала, и замечания, которые высказывала, отнюдь не способствовали облегчению душевного состояния самой миссис Кэрью. Даже попытки Поллианны применить «игру в радость» закончились почти полным провалом.

— Непонятно, как можно найти в этом деле с бедными чему радоваться, — сказала она однажды. — Конечно, мы можем радоваться за себя, что мы не бедные, как они, но всякий раз, когда я думаю, как я этому рада, мне становится так жаль их, что я больше не могу радоваться. Конечно, мы могли бы радоваться тому, что есть бедные, которым мы можем помогать. Но если мы не помогаем, что же в этом есть радостного? — И Поллианна не могла найти никого, кто дал бы ей вразумительный ответ.

Особенно часто она задавала этот вопрос миссис Кэрью, и та, все еще преследуемая видениями Джейми, которого она знала, и того, который мог появиться теперь, становилась лишь еще более беспокойной, еще более несчастной и еще глубже впадала в отчаяние. Ничуть не помогло ей и приближение Рождества. Где бы ни видела она праздничные украшения, каждая пламенеющая ягода на венке из остролиста, каждый отблеск на нитях мишуры рождали в ее груди острую боль, так как неизменно напоминали о пустом детском чулочке, подвешенном к камину в ожидании подарков — быть может, это был чулочек Джейми.

Наконец, за неделю до Рождества, она выдержала то, что казалось ей последней битвой в ее внутренней борьбе. Решительно, но с далеко не радостным лицом, она отдала краткие распоряжения Мэри и призвала к себе Поллианну.

— Поллианна, — начала она почти сурово, — я решила… взять к себе Джейми. Автомобиль будет здесь через минуту. Я сейчас же еду за мальчиком и привезу его сюда. Если хочешь, можешь поехать со мной.

Глубокое душевное волнение преобразило лицо Поллианны.