Поллианна! Дорогое дитя… и самое замечательное то, что она ни о чем не подозревает. Я думаю, что даже моя сестра не вполне осознает, что происходит в ее собственном сердце и в ее жизни, и, конечно, не осознает Поллианна — и менее всего ту роль, которую сыграла в этих переменах.

Так вот, дорогая миссис Чилтон, как могу я отблагодарить вас? Я знаю, что не могу, так что не стану даже и пытаться. Но в душе вы знаете, я в этом уверена, как благодарна я вам обеим — вам и Поллианне.

Делла Уэтерби".

— Ну, похоже, лечение помогло, все в порядке, — улыбнулся доктор Чилтон, когда жена дочитала ему это письмо.

К его удивлению, она с досадой махнула рукой и взмолилась:

— Томас, пожалуйста, перестань!

— Но, Полли, в чем дело? Разве ты не рада что… что лечение помогло?

Миссис Чилтон с безнадежным видом откинулась на спинку кресла.

— Ах, снова ты, Томас! — вздохнула она. — Разумеется, я рада, что эта заблуждавшаяся женщина отказалась от прежнего образа жизни и нашла, что может быть кому-то полезна. И, разумеется, я рада, что Поллианна сделала это. Но я не могу радоваться тому, что о девочке постоянно говорят как о… бутылке с лекарством или «лечении». Неужели ты этого не понимаешь?

— Пустяки! В конце концов, что за беда? Я называю Поллианну укрепляющим средством, с тех пор как познакомился с ней.

— Беда? Но, Томас, девочка с каждым днем становится старше. Неужели ты хочешь испортить ее? До сих пор она совершенно не сознавала своих удивительных способностей. И в этом секрет ее успеха. Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что как только она осознанно возьмется исправлять кого-либо, так сразу станет просто невыносима. А потому нельзя допускать, чтобы она когда-нибудь вбила себе в голову, что она — нечто вроде всеисцеляющего средства для бедного, больного, страдающего человечества.

— Пустяки! Я не стал бы тревожиться, — засмеялся доктор.

— Но я тревожусь, Томас.

— Но, Полли, подумай о том, что она сделала, — убеждал доктор. — Подумай о миссис Сноу, Джоне Пендлетоне и многих других… да теперь это совсем не те люди, что были прежде, — также, как и миссис Кэрью. И все это сделала Поллианна… Благослови ее Господь!

— Я это знаю, — выразительно кивнула миссис Чилтон. — Но я не хочу, чтобы это знала сама Поллианна! О, разумеется, отчасти ей это известно. Она знает, что научила их своей «игре в радость», и с тех пор они гораздо счастливее. И это хорошо. Это просто игра — ее игра, и они играют вместе с ней. Между нами, я готова признать, что Поллианна прочитала нам одну из самых проникновенных проповедей, какие я когда-либо слышала; но как только она узнает об этом…

Короче, я не хочу, чтобы она узнала. Вот и все. И позволь мне прямо сейчас сказать тебе, что я решила все-таки поехать снова с тобой в Германию этой осенью. Сначала я думала, что не поеду. Мне не хотелось оставлять Поллианну… да и теперь я не собираюсь ее оставлять. Я намерена взять ее с собой.

— Взять ее с нами? Отлично! Почему нет?

— Мне придется это сделать. Вот и все. Более того, я была бы рада пожить в Германии несколько лет, как тебе хотелось. Мне нужно на время совсем увезти Поллианну из Белдингсвилла. Я хотела бы, если смогу, сохранить ее милой и неиспорченной. И она не вобьет себе в голову никаких глупостей, если это зависит от меня. Ну, скажи, Томас, хотим ли мы, чтобы эта девочка стала невыносимой, назойливой резонеркой?

— Конечно нет, — засмеялся доктор. — Но, уж коли на то пошло, я не думаю, чтобы кто-то или что-то могло сделать ее такой… Впрочем, эта идея насчет Германии устраивает меня как нельзя лучше. Ты же знаешь, мне так не хотелось уезжать оттуда… и я не уехал бы, если б не Поллианна. Так что чем скорее мы вернемся туда, тем приятнее мне будет. И я хотел бы остаться там на несколько лет — как для учебы, так и для практики.

— Тогда — решено. — И тетя Полли удовлетворенно вздохнула.

Весь Белдингсвилл буквально трепетал от волнения. Никогда, с тех пор как Поллианна Уиттиер вернулась домой из санатория на ногах, не было таких оживленных разговоров у заборов на задних дворах и на углу каждой улицы. На этот раз в центре внимания опять была Поллианна. Снова Поллианна возвращалась домой… но теперь это была совсем другая Поллианна и возвращение было совсем другое!

Поллианне теперь было двадцать. Шесть лет она прожила в Европе: зимы проводила в Германии, а летом путешествовала и отдыхала вместе с доктором Чилтоном и его женой. Только однажды за это время побывала она в Белдингсвилле, и тогда это был короткий визит — всего лишь один месяц в тот год, когда ей исполнилось шестнадцать. И теперь она возвращалась домой — по слухам, насовсем; она и ее тетя Полли.

Доктора Чилтона с ними не было. Шесть месяцев назад городок был потрясен и опечален известием о его скоропостижной смерти. Все ожидали тогда, что миссис Чилтон и Поллианна сразу вернутся в свой старый дом. Но они не приехали. Вместо этого пришло известие, что вдова и ее племянница останутся в Европе еще на какое-то время. Говорили, что в полной перемене окружения миссис Чилтон пыталась искать забвения и облегчение своей глубокой скорби. Очень скоро, однако, по городку поползли слухи, смутные и не столь смутные, о том, что в финансовом отношении с миссис Чилтон не все в порядке. Железнодорожные акции, в которые, как говорили, была вложена значительная часть состояния Харрингтонов, некоторое время были неустойчивы, а затем рухнули в пропасть. Другие вложения, согласно слухам, также были весьма ненадежны. На состояние доктора Чилтона также вряд ли можно было рассчитывать. Он не был богатым человеком, а его расходы в последние шесть лет оказались довольно большими. Так что Белдингсвилл не был особенно удивлен, когда спустя неполных шесть месяцев после смерти доктора пришло наконец известие, что миссис Чилтон и Поллианна возвращаются домой.

Снова в старом доме Харрингтонов, так долго остававшемся закрытым и безмолвным, были распахнуты окна и широко открыты двери. Снова Ненси — теперь миссис Дурджин, супруга Тимоти Дурджина — вытирала пыль, чистила и мыла, пока дом не засиял в безупречной чистоте и порядке.

— Нет, я никаких распоряжений не получала, не получала, — объясняла Ненси любопытствующим друзьям и соседям, которые останавливались у ворот или, кто посмелее, подходили прямо к двери.

— У мамаши Дурджин, конечно, был ключ, и она обычно приходила проветрить и приглядеть, чтоб все было в порядке, а миссис Чилтон написала только, что она и мисс Поллианна приезжают в пятницу на этой неделе и чтоб, пожалуйста, комнаты и чехлы были проветрены, а ключ в этот день лежал под ковриком у задней двери. Под ковриком! Вот уж действительно! Как будто я дам им, двум бедняжкам, приехать в этот дом вот так — одиноким и заброшенным. .. а я всего за милю отсюда сижу в своей гостиной, будто какая-нибудь госпожа и у меня совсем нет сердца, нет сердца! Как будто бедняжкам и без того не приходится тяжело — едут домой, а доктор умер — упокой Господи его душу! — и никогда не вернется… Да и к тому же без денег. Вы слыхали про это? Вот беда-то, вот беда! Подумать только, мисс Полли… я хочу сказать, миссис Чилтон и вдруг бедная! Ну и ну, не могу я этого представить, не могу, не могу!

Ни с кем, вероятно, не говорила Ненси так заинтересованно, как с высоким, красивым молодым человеком с необыкновенно открытым взглядом и необыкновенно обаятельной улыбкой, который в четверг в десять часов утра легким галопом подъехал к задней двери дома на горячем породистом скакуне. В то же время ни с кем не говорила он в столь явном смущении, насколько это касалось манеры обращения; она то и дело запиналась и с ее языка срывалось:

«Мастер Джимми… э… мистер Бин… то есть, я хочу сказать, мистер Пендлетон, мастер Джимми!» — с нервной стремительностью, вызвавшей у молодого человека взрыв веселого смеха.