_{15 декабря 1985 г.}

(Окно в природу)

«Черный ворон, черный ворон…» — поется в песне. Птица эта — символ черного цвета. Но вот перед нами ворон белый, как снег. Рядом с ним — белый баклан, обычная окраска которого черная, белая сова… Коллекция птиц-альбиносов.

Название «альбинос» происходит от латинского слова «альбус» (белый). Белая окраска животных, резко отличная от обычной окраски, называется альбинизмом и является следствием недостатка или отсутствия в кожном покрове, волосах, шерсти и перьях красящего пигмента меланина. Среди альбиносов мы можем встретить все живые организмы без исключения, в том числе человека.

У меня в фототеке хранятся снимки альбиносов: сороки, воробья, белой жирафы, гориллы и белого тигра, альбиноса-пингвина. Есть альбиносы — волки, лисицы, олени, выдры, орлы.

Однажды в лесу я встретил ежика-альбиноса. Героем знаменитого произведения Мелвилла «Моби Дик» является кит-альбинос. В тайге встречали белого соболя, однажды пойман был сом-альбинос.

Альбинизм не следует путать с обычной белой окраской некоторых животных. Заяц, меняющий серую шубку на белую, альбиносом не является. То же самое можно сказать о белой куропатке, о белых цаплях и лебедях, о белых медведях и белых полярных совах. «Здоровая» эта окраска нередко помогает животному маскироваться. Альбинизм же является резким отклонением от нормы, выделяет животного из группы себе подобных, делает особо заметным для хищников — белой вороной быть в природе невыгодно.

Отличить альбиноса от животного белой окраски просто. У альбиносов не окрашена радужная оболочка глаз. Рубиновые глаза белых кроликов, белых лабораторных мышей и крыс, глаза, в которых через прозрачную неокрашенную оболочку мы видим сетку кровеносных сосудов, немедленно выдают альбиноса.

Является ли это уродство только внешним либо сблокировано с элементами очень сложной структуры живого объекта? Известны некоторые физиологические особенности альбиносов. И давно замечена связь между окраской и нервной организацией организма. (Говорят даже: окраска является «костюмом нервной системы».) Животные с черной окраской шерсти более темпераментны — вороной жеребец, почти черного цвета овчарка.

Закономерность эту не следует понимать упрощенно — темперамент зависит от многих причин, но связь между окраской и поведением несомненна, и явление альбинизма ее подтверждает. Известна злобливая дикость хорьков. Но африканский хорек-альбинос, известный под названием фуро, — спокойное, ручное животное. (На картине Леонардо да Винчи «Дама с горностаем» изображен хорек фуро.)

Покладисты и спокойны белые лабораторные мыши и крысы. Там, где темная серая мышь немедленно юркнет в укрытие, альбинос спокойно позволит взять себя в руки. Белая горилла в испанском зоопарке отличалась редким спокойствием и доверчивостью.

Альбинизм передается по наследству. И если альбиносами являются мать и отец, потомство будет тоже белым. Таковы генетические линии белых кроликов, крыс и мышей. В ФРГ недавно выведена порода белых собак-альбиносов.

Явление альбинизма известно давно. Не умея его объяснить, люди приписывали белым животным мистические свойства. Древние китайцы и египтяне считали белых мышей посланцами счастья. Встреча с белым оленем вызывала у европейцев благоговейный ужас.

Белый слон и белый тигр в Индии считались священными. И сегодня животные-альбиносы собирают в зоопарках толпу любопытных, а белый воробей или белая ворона неизменно останавливают наше внимание — необычно!

 _{Фото автора. 21 декабря 1985 г.}

С Дмитрием Спиридоновичем Бисти в году уходящем тянули мы вместе нелегкий воз, часто собирались в его мастерской, много спорили, но не поругались, а подружились. Дела частенько держали до полночи. Я одевался уйти, а уставший не меньше меня хозяин, потирая руки, говорил: «А я еще часика два посижу…»

Он садился за стол к увеличительному стеклу, брал в руки резец и становился похожим на ювелира.

Художники не любят, когда им «дышат в затылок», но за год мы пригляделись и притерпелись друг к другу, сторонний взгляд художника не беспокоил, и я наблюдал, как на срезе крепчайшего дерева появлялось птичье крыло, стебли ветром пригнутого камыша, лик солнца с черным овалом затменья… Мозолистая рука пахала резцом полированную целину древесины, бороздки прихотливо жались друг к другу, и возникало чудо резного рисунка. Моментами я замирал: вдруг дрогнет рука — ошибка загубит все. Но нет, «пахарь» не ошибался. Медленно ложились бороздка к бороздке. Были случаи, когда я видел последний штрих на бруске. Видел, как Бисти, стряхнув духовитую стружку, покрывал брусок самшита краской, клал на него лоскут податливой легкой бумаги и полоской полированной кости пригонял бумагу к бруску…

Я видел работу художников, достигавших нужного результата с виртуозной, покоряющей легкостью — кисть летала у полотна. Тут же легкости не было. Художник напоминал пахаря, причем не современного, сидящего на тракторе, а того, чьи руки держали соху. Иногда Бисти говорил: «Нет, сегодня не получается. Надо бросить…»

В мастерской гравера стопы бумаги, картона, тискальная машина, кипа рисунков, набросков, книги с его иллюстрациями. Место же, где он «пашет», занимает маленький уголок. Увеличительное стекло на стойке. Два десятка резцов с рукоятками, похожими на шляпки грибов.

И тут же рядом — брусочки самшита, напоминающие и весом, и цветом аккуратные слитки золота. Очень крепкая древесина. Я попытался как-то посчитать через стеклышко годовые слои, но не смог — так плотно слои лежали друг к другу. Каждый брусочек, как лоскутное одеяло, набран из плотно склеенных прямоугольников древесины. В Москве есть единственный мастер, умеющий это делать. Но и художников, избравших путь, где искусство сопряжено с высоким мастерством ремесла, считанное число.

Видный советский график Дмитрий Спиридонович Бисти — один из них.

Дмитрий Бисти за работой.

«Мнится, писание легкое дело, пишут два перста, а болит все тело». Эту строчку оставил в окончание труда своего древний переписчик книг. Нам, знакомым с книжными реками, текущими из печатных машин, трудно представить время, когда каждая книга создавалась писцом, макавшим в чернила гусиное перышко.

Десять — пятнадцать переписанных в день страниц. Такой была производительность труда. На переписку книги уходили многие месяцы. И рождалась при этом всего одна книга. Одна!

Громадным шагом вперед была техника вырезания буковок на досках и тисканье с досок книжных листов. Резьба далеко тяжелее писанья. Но зато сколько оттисков сразу! Иоганн Гутенберг, занятый книжным делом в германском городке Майнце, догадался резные буквы на доске расчленить. Из них набирались страницы книги. Изобретение это, помеченное 1440 годом, вот уже полтысячи с лишним лет, совершенствуясь, служит людям.

Издревле, с тех времен, когда книги создавались писцами, рядом со словом в них помещали картинку. Поначалу это были лишь украшенья — витиевато рисованные буквы в начале каждой главы. Позже «буквицы» стали не рисовать — резать на дереве. У разных мастеров резьба получалась неодинаковой — ремесло становилось искусством. Постепенно не только заглавные буквы, а целые сюжеты стали украшать книги, дополнять содержание.

Иллюстрации делались на деревянных и медных досках. И постепенно произошло разделение труда: художник на бумаге делал рисунок, а мастер-резчик обращал рисунок в рельеф на доске. Случалось, мастерство гравера соответствовало искусству художника.